Ильза Айхингер - Великая надежда

Святая Земля

Кто не принесет свидетельство, тот пропал, кто не принесет свидетельство, тому конец. Куда нам идти? Кто даст нам великое свидетельство? Кто поможет нам ради нас самих?

Родители наших родителей дали маху. Родители наших родителей за нас не ручаются. Родители наших родителей ставятся нам в вину. Мы виноваты, что мы здесь, виноваты, что каждую ночь растем. Простите нам эту вину. Простите нам румяные щеки и бледные лбы, простите нам нас самих. Ведь все мы — дары из одной и той же руки, огонь от одной и той же искры, вина в одном и том же преступлении! Мы — вина старших, а старшие — это вина тех, кто еще старше, а те — вина еще более старших. Ну чем не дорога, уходящая к горизонту? Где обрывается улица этой вины, где ее конец? Сами-то вы знаете, где?

Когда проснутся те, что были раньше? Когда поднимут головы из могил и станут свидетельствовать за нас? Когда они сотрясут своими телами землю и присягнут в том, что мы — это мы? Когда кончится язвительный смех?

Сто, двести, триста лет тому назад? И это, по-вашему, великое свидетельство? Считайте дальше! Отсчитайте тысячу, две, три тысячи лет. До тех самых пор, покуда Каин не поручится за Авеля, а Авель — за Каина, до тех пор, покуда у вас не закружится голова, покуда вас не потянет на убийство, потому что и вам неведомо, что дальше. Потому что за вас самих некому поручиться. Потому что вы сами — только свидетели струящейся крови.

Где мы снова встретимся, где рожденное будет подтверждено? Где, на каких небесах будет записано великое свидетельство, оправдывающее всех нас?

Это будет там, где расплавленные колокола вызванивают сразу и Начало и Конец, там, где совлекаются покровы с мгновений, — это может быть только там, где все в конце концов претворяется в синеву. Там, где кончается последняя разлука и начинается свидание. Там, где кончается последнее кладбище и начинаются поля.

Если вы нам запретили играть в городском парке, мы станем играть на кладбище. Если вы нам запретили отдыхать на скамейках, мы будем отдыхать на могилах. А если вы нам запретили ждать то, что должно наступить? Мы все равно будем ждать.

Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, играем в прятки. Кто нашелся, тот оправдан. Там, у белого камня! Там будет убежище. Даже о птицах здесь уже не скажешь, что они свободны как птицы. Раз, два, три, четыре, пять, мертвецы играют с нами. Слышите? Вы слышали? Свидетельствуйте за нас, восстаньте, поднимите руки и присягните в том, что вы живы и за нас ручаетесь! Присягните, что мы живы, как все люди. Присягните, что мы голодны!

— Нет, Леон, так дело не пойдет. Ты жульничаешь, подглядываешь сквозь пальцы! Ты видишь, куда мы бежим.

— Я вижу, куда вы бежите, — тихо повторил Леон, — я подглядываю сквозь пальцы. И вижу, как вы исчезаете между могил, конечно, вижу. А потом уже ничего не вижу. Не убегайте больше! — умоляюще крикнул он. — Давайте останемся вместе! Скоро стемнеет.

— Играем дальше! Через час кладбище закроют. Надо пользоваться, пока осталось время!

— Осторожнее, а то в другой раз не найдетесь! — вне себя от страха закричал Леон. — Осторожнее, а то вас по ошибке похоронят!

— Если ты будешь так орать, сторож нас выгонит и мы потеряем последнее место для игры!

— Осторожнее, а то вас перепутают с мертвецами!

— Ты с ума сошел, Леон!

— Если вы сейчас спрячетесь, то очень может быть, что я уже не сумею вас найти. Буду ходить между могил и окликать вас по именам, буду кричать и топать ногой, а вы не отзоветесь. Хвать — а это уже не игра. Листья шуршат, но я не понимаю, что они хотят мне сказать, непролазные кусты смыкаются надо мной и гладят по волосам, но не могут утешить. Прибежит бегом из зала прощания сторож и схватит меня за ворот. Ты кого тут ищешь? Ребят. Каких еще ребят? Тех, которые со мной играли. А во что играли? В прятки. То-то и оно! Сторож уставится на меня. И вдруг начнет смеяться. Почему вы смеетесь? Где мои друзья? Где ребята? Никаких ребят нет. Они прятались в могилах, и их похоронили. Они не представили главного свидетельства, но это было давным-давно.

Почему вы играли в прятки? Почему вы всю жизнь играете в прятки? Почему вы ищете друг друга только на кладбищах? Уходи! Беги отсюда, сейчас закроются ворота! Никаких ребят здесь нет. Сторож грозит мне. Лицо у него недоброе. Уходи! А я не уйду. Так ты тоже один из них? Так на тебя тоже нет никакого свидетельства? Значит, тебя тоже нет. Вдруг сторож исчезает. Белая дорожка становится черной. Справа и слева могилы, безымянные могилы. Детские могилы. Нас больше нет. Мы умерли, и никто не представил на нас никаких свидетельств!

— Леон прав!

— Так играем мы в прятки или не играем?

— Погоди, Георг, дай подумать!

— Нет, я вам не дам подумать, я хочу играть, я знаю самое лучшее место! Хотите, скажу вам — какое? Вон там — где самые старые могилы! Там, где надгробные камни уже покосились и холмики осели, словно их и не было никогда! Где никто уже не плачет, где все ждут. Где ветер стихает, будто прислушивается. И небо над этим местом словно чье-то лицо — там никто из вас меня не найдет!

— А лет через сто люди найдут твои белые косточки.

— Вы от Леона заразились.

— Ты хочешь, чтобы тебя нашли?

— Почему вы спрашиваете?

— А почему ты прячешься?

— Оставайся здесь!

— Давайте останемся все вместе!

— Кто знает, здесь мы вообще или нет, — сказал Леон. — У нас нет мертвецов, которые бы подтвердили, что мы — это мы. Наших родителей все презирают, родители наших родителей не ручаются за нас.

— Они уклоняются.

— Они пришли издалека и ушли далеко.

— Их травят, как нас.

— У них нет покоя.

— Они стараются, чтобы их не нашли там, где их ищут.

— Они не лежат тихо под своими надгробиями.

— Их осыпают руганью!

— Их ненавидят!

— Их преследуют!

— С нашими мертвыми обращаются так, словно они и не думали умирать! — сказал Леон.

Дети взялись за руки. Они заскакали в хороводе вокруг чужой могилы.

— А нам это можно, а нам это можно, мертвые и не думали умирать!

Их крики, как сноп искр, взлетали к серому небу. К небу, которое нависло над ними, как лицо, как сострадание чужого человека, как свет, который тает, нисходя с высоты. К тяжелому небу, которое все тяжелее и тяжелее опускается над ними, как чересчур большие крылья.

— Наши мертвые и не думали умирать.

— Они просто спрятались.

— Они играют с нами в прятки.

— Мы пойдем их искать, — сказал Леон.

Остальные разжали руки и внезапно замерли на месте.

— Куда нам нужно идти?

Они сбились в стайку, обняли друг друга за плечи. Склонив головы, уселись на тихую могилу. Их темные хрупкие фигурки замерли на фоне белого надгробия. Вдали, как печальный сон в сумерках, парил купол зала прощания. На дорожке, посыпанной гравием, танцевали последние золотые листья под шагами неведомого.

— Дозволь мне быть листочком под ногами у тебя, — боязливо проговорила Рут. — Так сказано в одной песне.

Куда несутся листья? Куда катятся каштаны? Куда летят перелетные птицы?

— Куда нам бежать?

Без конца и без края тянулись на запад могилы. Далекие от людских страстей, тянулись они в область незримого.

То и дело прерываясь приземистой красной кирпичной кладкой, остальные кладбища, обступившие город, — на каждую конфессию свое — примыкали к этому последнему кладбищу.

И на юг тоже уходили ряды, словно безмолвное войско, которое намерено перейти в наступление с обоих флангов.

Севернее была улица. Оттуда доносился грохот трамвая, который у этого последнего кладбища не делал остановки и так быстро проскакивал мимо, словно ему было страшно, словно он хотел, как человек, отвернуться в другую сторону. Если забраться на какой-нибудь холмик и встать повыше на надгробие, можно было заметить его быстрые красные огни, тут и там, тут и там, как бегающие глаза. А при желании можно было над этим посмеяться.

С тех пор как детям запретили ходить в общественные парки и эти запреты ужесточились, они перенесли свои игры на самое последнее кладбище. Здесь они играли только в прятки, но все труднее оказывалось найти других и не потеряться самим.

Это дальнее кладбище было полным-полно безнадежных тайн, колдовства и заклятий, и могилы на нем заглохли и одичали. Там были маленькие каменные домики, на них непонятные буквы, а рядом — скамейки, но кроме того все лето там были бабочки, и жасмин, и над каждой могилой застыло молчание и разросся кустарник. Играть здесь было больно, и каждый быстрый, задорный крик тут же оборачивался бездонной тоской. Дети с готовностью бросались в объятия, которые раскрывали им навстречу белые руки посыпанных гравием дорожек, растопыренные пальцы маленьких круглых площадей.

— Куда нам бежать?