Ага, подумал он. Попал. Она почти в восторге.
— Я учился в музыкальной школе. Создал группу. Мы играли хард-рок. Выступали в ресторанах. Но это было давно.
— А потом?
— Потом я занялся бизнесом. И купил себе банк.
Гарсон, подошедший подлить вина, явно слышал окончание фразы, и Знаев опять ощутил стыд. Наверное, со стороны я выгляжу вульгарно, подумал он. Толстосум ужинает потенциальную пассию. Втирает, как достиг высот коммерции.
Официант, впрочем, и бровью не повел; это был хороший официант, внимательный, а главное — быстрый; Знаев всегда здоровался с ним за руку и оставлял большие чаевые.
— А как же музыка? — спросила рыжая. — Гитара?
— Гитара — это очень серьезно, дорогая Алиса. Нужно упражняться. Каждый день. С утра до вечера. Нужно полное самоотречение. Все серьезное требует полного самоотречения. — Банкир вздохнул; он ненавидел разговоры о музыке, как всякие разговоры о всякой несбывшейся мечте. — Я был готов к самоотречению. Это я умел. Это просто. Я не был готов к тому, что бог обделил меня талантом. Из меня никогда не вышло бы Джо Сатриани.
Он протянул к собеседнице раскрытую левую ладонь и поиграл в воздухе пальцами:
— Видите? Слишком медленно.
— А вы хотели быть самым-самым.
Он кивнул. Рыжая сделала глоток и задумалась.
— Кроме того, — продолжил банкир, — рок-музыка — это определенный образ жизни. Записать великий хит и умереть в тридцать лет от передоза, — вот путь рокера.
— А вы не хотели умирать в тридцать лет.
— Я, — признался Знаев, — хотел записать великий хит. Но я… его не услышал. Джон Леннон — услышал. Моррисон — услышал. И Хендрикс. И Кобейн. И Блэкмор. И Сид Вишез. И Уотерс. И Мур. Они — услышали. Цой услышал. Майк Науменко услышал. А я — нет.
— Вы очень гордый, — сказала рыжая. — Почему вы не пьете вино?
— Я за рулем. Я хотел предложить вам подвезти вас домой.
Алиса отрицательно покачала головой.
— Это абсолютно лишнее, — принужденно сказала она, и ее лицо сделалось надменным. — Кроме того, я живу далеко. В Подмосковье.
— Я тоже.
— Тем не менее спасибо, но я как-нибудь сама.
— Вы тоже гордая.
— Это не гордость.
Да, подумал Знаев. Разумеется. Это не гордость. Она всего лишь не желает спешить. Она ничего не решила. Она удивлена. Сорокалетний миллионер навязывает себя в бойфренды — разумеется, тут надо проявить максимальную осторожность. Тут можно сорвать джек-пот.
Или круто обломаться.
— Прошу пардона! — воскликнул подошедший Шуйский. Он был уже прилично пьян (а может, даже неприлично пьян) и пожирал Алису глазами. — Серега, хоть ты мне посочувствуй! Я попросил этих козлов позвать сигарного сомелье, а они, оказывается, вчера его уволили…
Знаев улыбнулся спутнице и встал.
— Отойдем, Гена, — предложил он, обнял нетрезвого приятеля за плечи и увлек на три шага прочь. Прошептал: — Слушай, на кой черт тебе сигары? Тут продают очень дорогие сорта. Ручной работы. Я был на Кубе. Я видел, как их делают. Сидит старуха в одних трусах, широко расставив ноги, и раскатывает табачные листья на внутренней стороне жирного целлюлитного бедра, в пяти сантиметрах от…
— Хватит. — Шуйский гнусно изогнулся. — Я сейчас блевану! Пусти, мне надо в туалет…
— Ты не дослушал.
— Ну тебя с твоими сигарами!
Знаев вернулся за стол и вежливо сказал рыжей:
— Прошу прощения. Тут его терпеть не могут.
— По-моему, веселый дядька.
— Ага. Я знал его, когда он был существенно беднее, чем сейчас. Тогда он не был веселым, а был тихим и всегда вел себя культурно…
Тут банкир понял, что вечер сам собой заканчивается. Сначала пришел дурак Шуйский, потом зазвонил телефон.
— Это я, — сказал Лихорылов. — Когда тебя ждать, господин хороший?
— Не сегодня.
— Вроде договаривались — сегодня.
— Прошу прощения, но у меня форс-мажор, — тяжелым голосом произнес Знаев и подмигнул подслушивающей Алисе. — У меня тут такое… Биржу лихорадит! Спасаю активы! Счет идет на минуты! — Алиса закрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. — Так что извините. Перенесем на завтра.
— У меня, — сказал Лихорылов, — тоже время поджимает. Вопрос надо решать срочно.
— Решим, — сказал Знаев. — Завтра и решим. Еще раз извините.
— Извините — оно конечно, — сказал Лихорылов. — Ладно, проехали. Сам позвонишь и скажешь, где и когда.
…Покончив с напитками — рыжая выпила-таки бокал сухого, банкир же употреблял воду, он уже много лет не пил ничего, кроме воды (разве что рюмку коньяку раз в месяц, под настроение), — вышли на крыльцо. Постояли. Прекрасный вечер, подумал Знаев. Мимо прошла группа совсем молодых девчонок, ярко накрашенных, щебечущих о своем, одетых нелепо, вызывающе — бросили быстрые внимательные взгляды на рыжую Алису, на банкира рядом с ней, примолкли, пренебрежительно зачавкали жевательными резинками.
— Еще раз предлагаю подвезти вас до дома, — сказал Знаев.
— Спасибо. Я на метро.
— Тогда я хотя бы провожу вас. До метро.
— Ладно.
Едва банкир сделал десяток шагов, как его спутница остановилась и негромко рассмеялась.
— Вы куда-то спешите?
— Нет. А что?
— Вы идете слишком быстро.
— Простите, — сокрушенно сказал Знаев. — Это привычка. Я уже много лет не провожал девушек к метро.
— Может, не нужно и начинать?
— Нужно, — твердо ответил банкир. — Пойдемте.
Через несколько мгновений рыжая опять отстала. Знаев обернулся и развел руками.
— Не получается, — признался он. — Дайте мне немного времени. Я вспомню, как это делается.
Алиса откровенно забавлялась. Смотреть на нее было приятно. Поразительная естественность ее поведения, ненарочитость жестов и мимическая раскованность напоминали о лучших временах человечества, когда всякая попытка набить себе цену считалась опасной глупостью.
— Послушайте, — сказал Знаев. — Это неправильно. Давайте я посажу вас в такси. После такого ужина возвращаться домой на метро — грех.
— Сергей… Витальевич, — медленно произнесла рыжая. — Договоримся так вы предлагаете — я либо соглашаюсь, либо отказываюсь. И в том, и в другом случае — сразу и окончательно. Есть много женщин, которые говорят «нет», когда хотят сказать «да». Но я не из таких. Если я говорю «нет» — это значит «нет», и все. Вам не нужно тренировать на мне свою настойчивость и силу убеждения.
Знаев кивнул и решил ответить колкостью.
— Моя настойчивость, — сухо заявил он, — давным-давно натренирована. Донельзя.
— Охотно верю.
Банкир произвел глубокий вдох.
— Все. Я готов. Я расслаблен. Пойдемте дальше.
Двинулись. Рыжая молчала. Шагала твердо, размеренно.
Смотрела прямо перед собой. Ей надо перестроиться, сообразил банкир. Она бедна. Это видно по ее туфлям. Провела вечер в пафосном кабаке, в компании миллионера — теперь возвращается обратно к своим. К бедным. Туда, где никому не нужны советы сигарного сомелье. Разумеется, ей необходимо время, чтобы переход оттуда сюда прошел безболезненно.
— Наверное, — осторожно сказал он, — сегодняшний ужин вас сильно смутил.
— В общем, да.
— Надеюсь, вы не передумали насчет театра?
— Если честно, я об этом вообще не думала.
Она остановилась. Подняла глаза. Их выражение понравилось Знаеву. Женщина всматривалась в него. Честно, прямо, без стеснения. Искала что-то важное. Понятно, что именно. Доказательства искренности. Серьезности намерений.
С удовольствием он выдержал ее взгляд и отважился дотронуться до ее предплечья.
— Я ни на чем не настаиваю, Алиса, — вежливо сообщил он. — Подумайте. А я позвоню вам. Сегодня. Часа через два. Можно?
— Вы знаете номер моего телефона?
— Конечно. Я ведь ваш работодатель. Моя фамилия — Знаев. Разумеется, я знаю ваши номера. И домашний, и мобильный. — Банкир задействовал все свое наличное обаяние и еще раз отважился коснуться. — Спасибо вам, Алиса. Вы хороший человек Вы гордая, умная и интересная. Быть рядом с вами — одно удовольствие.
— И вам спасибо. — Рыжая отшагнула назад и слабо помахала рукой. — До свидания.
Легко, по-девчоночьи застучала каблуками по каменным ступеням входа в метро.
Он смотрел, как золотые волосы исчезают, заслоняемые чужими, мерно колеблющимися спинами, головами, плечами, — и вдруг задрожал. Она молода и легкомысленна, она быстро перестроится. А сам-то, сам-то ты — забыл! Не перестроился! Она ушла, она теперь только завтра вернется, а ты вновь остался один на один с миром. Вот, он уже подступил, уплотнился вокруг. Заплеванный асфальт, окурки; дымят мусорные урны; медленные люди лениво сосут пиво; а сквозь видимое, сквозь картинки вечерней столичной улицы проявляется остальное, основное, главное: обязательства, планы, намерения, обещания; нити, цепи, тросы, канаты; паутина связей с реальностью.
