Солнечный весенний свет заливает мою комнату. Выходной день дает возможность валяться в постели сколько захочется. Но валяться долго совсем нет желания.
Я звоню Кире, трубку никто не берет, видимо она действительно уехала. До вечера куча времени, я завтракаю и отправляюсь с матерью на рынок, чтобы потом помочь ей дотащить купленные продукты домой.
После я захожу в подвал, зная, что там обязательно кто-то уже возится с инструментами.
— Здорова! А мы тут звонили тебе. У тебя никто трубку не берет.
— Да, я с матерью ходил, помогал. — отвечаю я собравшимся в полном составе парням. Сегодня у нас присутствуют даже зрители. На продавленном стареньком диване посиживает пара незнакомых девчонок и еще несколько ребят из нашей школы. Все весело болтают ни о чем. Изредка, кто-то выходит на перекур. Идет то самое хождение-брожение, которого опасался Паша, и которое, сам он попустил. Впрочем, это совсем не мешает мне. Даже становится веселей и появляется ощущение, что вокруг нас собирается тусовка.
— Я вот, что… Я тут вроде как песню сочинил. Так, ничего особенного, пробовал…
— А! Ну, показывай тогда. — усмехаются парни.
— Все закрываем рты и слушаем! — кричит тусовке Павел.
Я перекидываю ремень акустики, и, не включая ее в аппарат, без микрофона исполняю, то, что написал два вечера назад.
"Обрывками фраз наполнены сны…." как можно ниже подстраиваю я свой еще полудетский голос, мечтая заиметь поскорее настоящий мужской сочный баритон.
Меня слушают, правда, и без баритона. Я от волнения сильнее обычного прижимаю струны, и от этого белеют мозоли на кончиках пальцев. Гитара ревет как будто это ее последние минуты существования. Я вкладываю всего себя в исполнение, пытаясь при этом не переиграть, чтобы не слететь в пафос.
Последнее долгое и вибрирующее Ля-минор. За ним наступает гробовая тишина. И становится совсем непонятна реакция слушающих. Наконец, волна осмысления накрывает их, и присутствующие начинают убеждать меня, что это настоящая и замечательная песня, которую нужно обязательно сделать в электричестве. Я отнекиваюсь. Говорю, что это только набросок. А меня опять хвалят и просят не валять дурака. Паша убеждает активней всех и даже начинает сердиться и нервничать из-за моей навязчивой скромности.
Джон просит включить гитару в аппарат и начать со вступления еще раз. Я играю, и Джон сразу врубается под мою гитару мощной ударной партией. С первого раза он угадывет рисунок игры и больше его не меняет. Андрей на припеве накладывает свою электрическую рычащую струю звука, а Димка, подсмотрев нехитрую очередность нот, вписывается простеньким басом. Через три прогона Павел подталкивает меня к микрофону, Антон отсчитывает в воздухе палочками, и мы проваливаемся в волну собственной музыки. Сидящие на диване в такт качают головами, похлопывая по коленям ладонями.
— Парни, это мощь! Нас ждут студии Лондона! — резюмирует весело Паша.
— Я дома над соляком посижу, тут в конце соляк нужен по любому, и потяжелее. — задумывается Антон.
— Попробуй еще, что-то написать. У тебя явно может получиться. — просит меня Антон. И я обещаю подумать над этим.
* * *
— Сегодня встретимся? — спрашиваю я Киру по телефону после нескольких минут болтовни.
— Да, давай в восемь. Пара часиков у меня будет.
Это уже четвертая наша встреча вне школы. Я так и не решился обнять ее и тем более поцеловать. Это период ожидания. Приятное время и трепетное время. Я никогда не целовался ни с кем по-настоящему и даже немного боюсь выглядеть неумелым перед Кирой. Она то наверняка пробовала когда-нибудь. Девчонки-сверстницы всегда добывают такой опыт раньше, независимо от шкалы их скромности.
Мы проходим в сквер к скамейкам, над которыми легко шумит ветер в совсем юной листве. Вечер разлил по улицам тьму и россыпью накидал в черный небосвод пригоршню звезд. В сквере не светится ни единый фонарь. Все лампочки давно разбиты местной шпаной. Но сейчас этот мрак для меня, как никогда, приятен. Темнота и невозможность видеть лица друг друга, а только их силуэты, заставляет при разговоре близко наклоняться друг к другу. Ее волосы от дуновения ветерка несколько раз касаются моего лица. Я понимаю, что могу обнять ее. И рука напрягается готовая на это, но несколько секунд я не решаюсь. Теряю нить разговора. Замолкаю. Потом поправляю ее волосы возле лица, не понимая того, притягиваю ее к себе и целую в губы. Часы замирают. Город проваливается в небытие. Я сам исчезаю со времени и пространства, падаю в безвременье, где есть только ее лицо, запах и вкус. "И больше нет ничего, все находится в нас*".
Мы прижимаемся друг к другу и так застываем. Слышно, как стучит ее сердце в тишине вечера.
Я провожаю ее к дому. Мы почти не разговариваем, но я не чувствую от этого напряжения. Наоборот, между нами рухнула целая стена. Мы преодолели маленькую ступень. Я держу ее за руку легко, мы иногда переглядываемся, улыбаемся.
Возле ее дома останавливаемся, чтобы попрощаться.
— Кто тут у нас? — слышу я за спиной.
Четверо незнакомых парней приближаются к нам из полумрака двора.
— Опа! Чувак с чувихой! Слышь, штрих, дай девочку на вечер! — продолжает под хохот остальных коренастый, невысокий и рыжий парень. Я отгораживаю собой Киру и молча смотрю на них, чувствуя, как холодок предательски пробежал у меня по спине.
— Ты чо молчишь? Я зык в жопе? — заводится коренастый.
— Да, нет, он просто лох! — вторят ему со смехом остальные, обступая нас.
— Пацаны, может обойдемся без… — успеваю произнести я и сразу же получаю кулаком в скулу. В глазах вспыхивают огоньки, и я теряюсь в происходящем.
— Вопросы? — берет меня за грудки ударивший крепыш. Я молчу, еще не очухавшись от удара.
— Перестаньте. Пожалуйста. — просит Кира.
— Ладно, детка, забирай своего любимого целеньким. — удаляются шумно с хохотом.
— Не сильно? — смотрит мое лицо Кира.
— Нормально. — сухо отвечаю я. Унижение окатывает меня ушатом помоев. Я кажусь себе жалким и недостойным. Мне хочется уйти. Я опускаю взгляд.
— Ладно, иди домой. До завтра. — отворачивается Кира. Я дожидаюсь пока она пройдет в подъезд. Быстро иду по улице, будто убегаю от собственного позора. Я оглушен. Я больше не знаю, как мне быть с Кирой. Мир вокруг начинает рушиться.
Я боком вхожу в квартиру, стараясь скрыть красную напухшую скулу от матери. Она замечает и устраивает допрос. Я рассказываю, что подрался с одним возле школы, что ничего страшного, но сам сильно расстроен и мать это замечает.
_______________________________________________________________
* строка из песни Виктора Цоя.
* * *
На следующий день я просыпаюсь с трудом. Острота радости и горечи вчерашнего вечера сглаживается сном. Однако осадок неприятного инцидента впервые отравляюще гнездится где-то в груди. В школу я не иду, отговорившись для матери, что плохо себя чувствую. Она, понимающе, уходит на работу.
В два звонит Паша и интересуется, приду ли я сегодня в подвал. У меня совсем нет желания куда-либо идти, и я начинаю говорить Паше, что плохо себя чувствую. Паша не особо верит и интересуется, что случилось.
— А, понятно! — протяжно комментирует он мою скулу, когда я спускаюсь в нашу студию.
— Так оставлять это нельзя. Иначе это твое поражение так и останется с тобой на всю жизнь. Надо бы выловить этих пацанов для разбора. — зло улыбается Паша. — Приходи завтра на четыре часа в спорткомплекс, который возле рынка. С собой бери спортивную форму и легкую обувь.
— А зачем?
— Надо! — улыбается хитро Павел. — И вообще, гуляя с девочкой ты обязан доказать свое право на это перед другими. Ну, или хотя бы умело попробовать это сделать. Ты ведь заявляешь этим свою способность быть мужиком. Иначе о девочке можешь забыть.
Кира не звонит до самого позднего вечера. Потом трель телефона заставляет меня вздрогнуть. Я пытаюсь разговаривать с ней, будто ничего не произошло. Но сам чувствую натянутость и недосказанность в разговоре.
На следующий день моя скула выглядит получше, но почти каждый в классе спрашивает, что там у меня такое. Буквально каждый, здороваясь с утра, подходит и спрашивает: "А что это у тебя тут?". Я даже устал отшучиваться. Нелепое объяснение — "бандитская пуля", я повторил раз двадцать. И вспомнил, как сам спрашивал, когда кто-то приходил с синяком. Но я то сам спрашивал один раз, а меня сегодня спросили миллион.
Кира опоздала на урок вместе с Анкой, извинилась и, не посмотрев в мою сторону, села на свое место. За весь день мы ни разу не разговаривали. Только пару раз спешно пересеклись взглядами, но скорее случайно. Это угнетало и в тоже время избавляло от чувства вины.
В четыре часа я стоял у входа в спорткомплекс, а мимо меня проходили подростки с большими спортивными сумками и исчезали за стеклянными дверями.
