– Беги… Чёрт, опять моя восьмая глава! Скорее беги за ключом, сегодня паж прокрадётся к госпоже... Где же ещё страница? Что ты стоишь? Откроешь пояс и Гертруда твоя рабыня!
Ничего уже не соображая, кроме одного – сейчас в моей жизни произойдёт что-то необратимое, я послушно поплёлся к двери, подгоняемый нетерпеливой Эвой.
– Ну, давай же…
Апартаменты фрейлейн Ангальт выходили на узкую площадку между маршами «тёмной» лестницы ведущей в библиотеку. Тёмной она оставалась в любое время суток, если только не горела громадная люстра в вестибюле (что случалось не часто из-за крайней бережливости управляющего) и прежний владелец замка распорядился сделать витраж в смежной с галереей стене, у спальни, чтобы хотя бы днем, на маленькую площадку перед дверью, попадал свет. Стену прорубили, однако, вставлять стёкла папаша Штер не спешил, обнаружив, что образовавшийся проход почти втрое сокращает привычный кружной путь в спальный корпус. К проёму пододвинули весьма основательную скамеечку-ступеньку, поскольку подоконник отстоял от пола на добрые полметра и все обитатели замка с благодарностью пользовались «временным» проходом несколько лет.
Моя комната располагалась в спальном крыле за галереей и помню, как я шёл в полутьме вдоль длинного ряда, врезанных в толщу стены стрельчатых окон, за которыми бесновалась непогода. Короткие всполохи бросали мне под ноги причудливо искажённые тени, сотрясаемых бурей деревьев парка. В завываниях ветра чудились живые голоса, их заглушали льющие с неба потоки и частые раскаты грома. Одна молния ударила совсем близко. Опять, как только что у Эвы, хлопнула рама, посыпались осколки, и я увидел перед собой на каменных плитах, очерченный вспыхнувшей на мгновение аркой окна, изящный девичий силуэт. Создавалось впечатление, будто незнакомка приникла к стеклу, вцепившись пальцами в решётчатую раму и оттуда, снаружи, стоя на высоком карнизе, под проливным дождём, наблюдает за мной. Картина была абсолютно ясная… Едва дыша, я приблизился и, приподнявшись на цыпочках, заглянул в ромб разбитой ячейки. В лицо хлестнул ливень, внизу как в бурлящем котле метались ветви кустарника, а обернувшись, при следующем разряде, я успел разглядеть на полу, в контуре проёма, такую же чёткую как ту, но без сомнения свою собственную тень.
Произошедшее полностью завладело моими чувствами, я допускал уже любые чудеса и, пробравшись к спальне, даже не заметил, а скорее угадал за портьерой чьё-то присутствие.
У порога босая, в ночной рубашке без рукавов, с охапкой каких-то лютиков, сидела на корточках замёрзшая Трудхен.
– …мама говорит, что цветы создают атмосферу уюта, – полуночница опережая меня проскользнула в комнату. Букет в её руках не только не был мокрым, а скорее страдал от отсутствия влаги. Видимо девочка собрала его ещё до дождя.
– И ты всё это время ждала здесь на холоде?!
– Очень надо, – она опустила цветы в кувшин с питьевой водой и скептически оглядела спальню. – Какой ты свинарник развёл.
– Я провожу тебя, уже поздно, – вынув из ящика ключ от пояса я повернулся к двери, но Трудхен проигнорировала приглашение, забравшись с ногами в кресло.
– Зачем тебе ключ?
– Для работы. Пойдём, простудишься…
– Для какой?
– Трудхен, сейчас не время для вопросов. Я очень спешу, а тебе давно пора на горшок и спать.
– Сам отправляйся на горшок! – Трудхен взвилась как отпущенная пружина. – А-то потом запаришься, когда старая дура застегнёт на тебе эту блестящую гадость! Размерчик как раз твой!
Если Трудхен злилась, то становилась по-настоящему грубой и всё её деревенское «воспитание» вылезало на поверхность. Впрочем, я первый начал про «горшок», однако девочка продолжила. Она выхватила у меня ключ и отбежала к окну, по счастью закрытому.
– Сейчас же отдай! – в ответ перед моим носом возник маленький сердитый кукиш.
Мы носились вокруг стола, спотыкаясь о разбросанные здесь и там ботинки, книги… Трудхен раскраснелась, я должно быть тоже, так как далеко не сразу смог загнать шуструю девчонку в угол.
– Ты не пой-йдёшь к ней! Не пой-йдёшь… – не смотря на субтильность, Трудхен боролась отчаянно, тяжело дыша мне в лицо, но не сдаваясь и не выпуская своего трофея. Мне с трудом удалось повалить её животом на край кровати и, заломив руку, разжать мокрые горячие пальцы. Наверное, я сделал малышке больно и, глядя на её тоненькие плечи, на худенькую, торчащую из-под задравшейся ситцевой рубашки попку, мне стало невыносимо жаль девчушку.
– Ты сама этого хотела, – я одёрнул ночнушку и протянул девочке мизинец, – Давай мириться.
Но Трудхен оттолкнула мою руку. Наверное, она плакала больше от обиды.
– Ненавижу тебя! – схватив кувшин с цветами злюка выплеснула содержимое мне на голову и выбежала прочь, хлопнув дверью. А, я, как мог быстро высушил волосы полотенцем, переоделся и не думая больше о девочке, зажав ключ в кулаке, покинул спальный корпус.
Бешеный рёв бури уже сменился монотонными завываниями, так, что мои шаги гулко и твёрдо раздавались в полумраке галереи. Правда, когда на полу заскрипело битое стекло, спину всё же царапнуло холодком, однако я без приключений одолел остаток пути и нырнул в кромешную темень проёма, стараясь сходу (как бывало не раз) попасть ногой на деревянную скамейку, но скамейка исчезла. Сорвавшись в пустоту, я со всего маха влетел в нечто скользнувшее подо мной, увлекшее вперёд и дальше, со страшным грохотом, туда – вниз по лестнице (уже в вестибюле «нечто» оказалось старым тазом, а непосредственно в момент падения можно было подумать, что на моих башмаках выросли крылья). Так, в провинциальных театрах, низвергается в ад Дон Жуан.
Что потом? Потом, я видел склонившихся ко мне, встревоженных папашу Штера с заспанной поварихой. Один – поддерживал меня, вторая – заботливо смачивала уксусом виски. Слышал доносившиеся, будто со стороны, вопросы: «…откуда тут взялся таз? …откуда взялся я?».
Таз! Я мог поклясться, что ещё каких-нибудь четверть часа назад никакого таза перед комнатой фрейлейн Ангальт не было. А откуда взялся я…
– Бог мой! Ключ! – я пошарил рукой вокруг, но ничего не нашёл. Бросившись наверх, с той скоростью на какую вообще способен человек, сейчас только съехавший со второго этажа в медной лоханке, я осмотрел все закоулки перед спальней, пядь за пядью каждую ступень лестницы, но безрезультатно.
Помню, я метался вверх и вниз, снова и снова заглядывая во все углы. Забегал к фрейлейн Ангальт. Что-то говорил ей, пытаясь уверить в чём-то. Опять выскакивал в коридор к, ползающему на карачках управляющему. И вот, вконец измученные бесплодными поисками, мы оба вошли к фрейлейн Эве.
– Был у нас специалист… – поскрёб затылок папаша Штер. – У кого замок заржавеет, или тоже, ключ потеряется… Всегда помогал. Мог любую дверь открыть обычной женской шпилькой. Правда, сейчас в тюрьме, но ему осталось не много. Месяца четыре, от силы…
– И для чего тогда вы о нём вспомнили? – сухо и даже резко спросила фрейлейн Ангальт. Она больше не краснела как гимназистка перед доктором и точка её кипения, похоже, приближалась к критической.
– Эва, а у вас найдётся… – осторожно начал я. Однако фрейлейн Ангальт не стала слушать. Схватив с туалетного столика небольшой кожаный футляр, она запустила им чуть не в самое моё лицо и мы с управляющим, сменяя друг друга, ещё с четверть часа вертели маникюрным инструментом в упрямом механизме. Но вот, лысина папаши Штера показалась над поднятыми коленями романистки.
– Нет, надо звать рыжего кузнеца, – вытирая шею платком, устало подытожил он.
– За ним часовщика, пожарную команду… Мало мне вас двоих. Пригласите уж сразу репортёров местной газеты!
– Да это простой, дураковатый малый, ничем кроме своей наковальни не интересующийся.
– Мне не нужны здесь дураковатые кузнецы, ни рыжие, ни брюнеты, ни их наковальни! Это не всемирная выставка!
– Вы вот сердитесь, а он возьмёт и откроет…
Я воздержался от уговоров, заметив, что как-то особенно раздражаю даму, но фрейлейн Эва неожиданно сдалась.
– Делайте что хотите, – обречённо выдохнула она, повалившись в подушки. – Только, если можете, быстрее.
– Обещаю! – крикнул я, выбегая, и уже через час, молодой, неповоротливый верзила в задумчивости ковырял ногтем хитроумный замочек.
– А чё тут мудрить-то? Плёвое дело. – постановил наконец опытный мастер, выдержав подобающую его авторитету паузу. – Разобрать последний стык и готово.
Последняя петля находилась сразу за продолговатой, ощетинившейся колючками, прорезью внизу пояса, примерно в том месте, где заканчивался позвоночник романистки. Мы сообща помогли фрейлейн Ангальт перевернуться и, встав на четвереньки она приподняла зад, подставив свои округлые формы рассеянным лучам люстры. Эве пришлось сильно изогнуть стан, поза была неудобной, но зато вся поверхность металла оказалась хорошо освещена. Папаша Штер тщательно под лупой изучил конструкцию, несколько раз пытался сдвинуть в поперечном направлении одно звено относительно другого, но добился лишь того, что некоторая часть естественной растительности писательницы забилась в механизм и это причинило Эве дополнительные неприятности, когда отчаявшись сладить с петлёй, рыжий молодец ухватил даму под мышки, а мы с управляющим на счет «три» разом дёрнули пояс.
