– Да-а… – протянул кузнец, когда романистка перестала вопить и молотить в воздухе руками и ногами. Он вернул фрейлейн Ангальт на кровать. Пот катился с обоих градом. – Крепкая работа, старинная. Не поддаётся. У мельниковой дочери тоже, попала коса в шестерню. А мельнице почитай лет двести! И масло лили, и девку щекотали… Так овечьими ножницами и отрезали…
– Отрезали что?! – поднялась на локтях фрейлейн Ангальт (она стояла к нам, если так можно выразиться – спиной и ей было плохо видно).
Кузнец засопел. Снова подергал устройство. Покачал головой:
– Не. Сюда ножницы не пролезут, да и что толку? Сперва, с боков распилить надо.
– Распилить! – я усмехнулся, в поисках поддержки заглянув в лицо фрейлейн Эвы, но поддержки не нашёл. В зелёных глазах романистки читалась холодная решимость. – Ради всего святого! Давайте позвоним барону, объясним…
– Что вы ему объясните, никчёмный молокосос?!
– Ведь если испортить пояс он всё равно узнает…
Но рассерженная дама осталась глуха к моей отчаянной мольбе.
– Узнает или нет, я не собираюсь тут сидеть как… – она помолчала, выбирая нужное слово, но тщетно. И это понятно. Сидеть фрейлейн Ангальт было крайне затруднительно, во всяком случае, при любой попытке перевернуться и принять более или менее вертикальное положение, острые шипы, торчащие внизу конструкции, впивались в перину, нещадно терзая ткань и забивая золотую сетку пухом.
– Так я за ножовкой? – кузнец вытянул из узкой сквозной прорези между блестящими колючками прилипшее пёрышко, дунул на пальцы.
– Сутки, фрейлейн Эва, прошу вас! Одни сутки… – я ещё надеялся отыскать ключ при дневном свете, в крайнем случае, мне бы хватило времени съездить в город за ювелиром, но фрейлейн Ангальт и головы не повернула.
– Жду до обеда и не минутой больше.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я спустился в вестибюль. В людской горел свет, дверь была распахнута настежь, на полу валялся опрокинутый табурет. Наверное, последний раз подобная неразбериха царила здесь во время авианалётов конца войны. Выдвинув ящик секретера, я вытащил из вороха бумаг знакомый листок.
Да, оставался единственный шанс, настолько эфемерный, что мне и в голову не пришло поделиться с кем-либо своим планом. Но, утопающий хватается за соломинку…
По преданию, полный раскаянья вдовец, завещал вечно хранить пояс Гертруды в семье, в назидание грядущим поколениям, а ключ, собственноручно положил в гроб юной жены. Но в разнузданном восемнадцатом столетии, Карл фон Ранненкопф, безбожный потомок барона Герхарда, приказал изготовить новый ключ, что и было сделано. Усадьбу наводнили двенадцатилетние, согнанные со всей округи, крестьяночки, а вместе с ними вернулось и родовое проклятие. В подтверждение правдивости этой истории, рассказывавший мне её фермер Лоренс, предоставлял собственный профиль. Поворачиваясь из стороны в сторону так, чтобы я лучше мог рассмотреть его нос, действительно, слишком прямой и длинный для землепашца.
Не столь наивен, чтобы слепо доверять древней легенде, а тем более какой-то, пусть бы и вполне благопристойной, части тела Клауса Лоренса, я всё же решил рискнуть. Других вариантов не было. Фамильная усыпальница давно бередила воображение исследователя, да и вообще, после всех событий обрушившихся на меня за эти сутки, возможность, пару часов, побыть наедине со своими мыслями представлялась весьма соблазнительной. Сейчас ночь, моё отсутствие, навряд, кто заметит. Проход к склепу начинался в нежилой части – старом цейхгаузе, арендованном и обращённым в винный погреб, фермером (любезностью которого, мы с папашей Штером пользовались порою, совершенно беззастенчиво). Я хорошо знал маленькую дверь, возле дальнего, покрытого пылью, стеллажа с бутылками.
Да что говорить, ещё вчера заглянув сюда нацедить «красного столового» я сделал неожиданное открытие, суть которого заключалась в следующем – последний стеллаж стоял у самой стены, между двумя нишами. Из правой, как я уже упоминал, в нижний подвал (самую таинственную и малоизведанную часть замка) вела винтовая лестница. Левую, такую же, но «глухую» нишу Лоренс разгородил полками для хозяйственных нужд. Однако и посередине, над стеллажом, проступающие сквозь извёстку горизонтальные ряды кладки пересекала дуга арки, заложенного, судя по всему довольно давно, проёма. Странно, отчего это прежде не попало в поле моего зрения. Вместе три ниши напоминали что-то очень знакомое, но что? Вчера у меня даже дух захватило от неожиданного наблюдения.
Это же надо! Только вчера я, можно сказать, был абсолютно счастлив…
Вот дерьмо!
Перешагнув порог, я включил фонарь. Пригнувшись, чтобы не задеть головой шершавый свод, медленно начал спускаться и одолев первый виток, увидел на стене начертанный мелом знак (местами едва различимую, оставленную должно быть много лет назад, тонкую стрелку). Приободрённый я продолжил путь и скоро внизу открылся проход, но моего энтузиазма хватило ненадолго, последние ступени лестницы оказались скрыты водой. Осветив пространство вокруг, я заметил, что кладка, примерно на уровне моих глаз, значительно бледнее. Происхождение ровной горизонтальной границы вдоль стен не вызывало сомнений, галерея была не так давно затоплена почти полностью и самое неприятное состояло в том, что грязно-серый налет наверняка уничтожил, оставленные моим предшественником, метки. К счастью, у меня имелся план, но, как высоко стоит вода сейчас? Я медленно, чтобы не оступиться на скользких плитах, опустил ногу в затхлую воду, нащупал ступеньку, потом ещё одну… Погрузившись почти до пояса, я забеспокоился, но лестница к моей великой радости закончилась и убедившись, что подо мной ровный пол, я осветил туннель. Узкий луч царапнул корявые камни, отразился яркими светляками от черной неподвижной глади и благополучно утонул впереди во мраке, не встретив препятствий. Прижав фонарь локтем, я развернул схему подвала. Вернее, на бумаге были изображены только коридоры, ведущие к склепу, прочие же, просто фиксировались короткими отрезками. Но не смотря на скупость анонимного картографа, добраться до цели не составляло труда, достаточно внимательно отсчитывать боковые галереи, чтобы не пропустить ту, в которую необходимо повернуть. Итак, путешествие началось. Шагая поначалу очень осторожно, я скоро освоился, без особых усилий преодолев длинный прямой тоннель. Здесь уровень воды понизился, едва достигая коленей, но всё равно, хотя ноги и привыкли к холоду, в намокших и отяжелевших брюках двигаться было крайне неудобно. В том месте, где мне надлежало сделать первый поворот, из какой-то щели, с тяжёлым всплеском шлёпнулась и быстро поплыла прочь, оставляя за собой расходящийся след, здоровая крыса. Луч фонарика настиг её, но мерзкая тварь метнулась куда-то вбок и исчезла. Я приблизился. В стене показался проём, видимо тот самый, но уже вначале ход раздваивался, а схема, составленная весьма небрежно, не позволяла определить куда именно, следует двигаться. Допустим, это не важно (в том, конечно, случае если оба они сходятся в одной точке) и, выбрав наугад, я с минуту брёл по кривому коридору, пока не оказался в тупике. В толще, преградившей мне дорогу, стены, была вырублена узкая, сантиметров в сорок, крестообразная ниша. Кто и с какой целью высек её тут? Я не лишил себя удовольствия присесть на сухие камни, не спеша, внёс уточнение в чертёж. Сколько ещё ошибок окажется в нём, уж не бросить ли эту затею, пока не поздно? Но – нет, там в замке, возможно как раз надомной фрейлейн Эва и пояс… Я встал и пошёл к «прямому» туннелю.
* * *
«Раздались шаги и скоро в полосе, падавшего из узкой амбразуры, света показалась пожилая женщина. Ей навстречу из тени у стены, выступила другая, помоложе, закутанная в убогий плащ. Первая, молча распустила шнуровку коты, вытащила что-то из рукава и протянула молодой, которая быстро спрятала полученное, в складках хламиды.
– Здесь всё?
– Всё. Скажешь Вильгельму, что рыцарь торопит и свадьба через четыре дня.
– Знать невтерпёж плешивому…
– То, не нашего ума дело. А ты, Катарина, исполни всё точно!
– Не впервой.
– «Не впервой». Знаю я тебя! – старуха строго оглядела ту, которую назвала Катариной. – Накануне, госпожа отправится к каменному кресту. Там, слева у развилки, дуб, так попроси на нижнюю ветку навязать тряпицу. Знак, что всё готово. У креста госпоже станет дурно и я провожу её в рощу к роднику, там пусть и ждёт. Да лошадей, передай, чтобы привязал в овраге. Упаси Бог, зашумят!
– Всё сделаю, уж надейтесь.
– Будь осторожна, – старуха оглянулась на ворота и тихо добавила, – Ступай.
