«Поднявшись в опочивальню, Гертруда отпустила девушек. Снизу доносились невнятные голоса, звуки музыки. Она плотнее прикрыла дверь, но шум пиршества всё же проникал в башню. Там веселились с гостями её отец и братья, однако различить их голоса Гертруда не смогла, да это было уже не к чему… Во время венчания она еле сдерживалась, а когда рядом не осталось никого не стало и слёз. Наверное, они высохли вместе с чувствами…»
Уже в тюрьме, мне пришло в голову, что ни один мало-мальски достоверный источник, ничего не сообщает о внешности несчастной Гертруды. Какая она была, кто теперь ответит?
Помнится стряпуха божилась, что подойдя однажды вечером к зеркалу, в их общей с малышкой башенке-спальне, обнаружила в нём, вместо собственного отражения, тающий лик юной красавицы – с прямым носом, большими печальными глазами в обрамлении густых тёмных ресниц, по-детски пухлыми губками и роскошными длинными, струящимися по плечам, волосами. Но, хотя мне и самому доводилось столкнуться в замке с явлениями необычного свойства, я отнесся к словам старухи сдержанно. К тому же, как историк, мог привести целый ряд примеров видений, случавшихся у девиц и в более нежном, чем у поварихи, возрасте.
* * *
Собираясь с духом, я помедлил на лестнице, ведущей в «мокрый» подвал. За спиной оставались семь ступеней и крипта, где, не смотря на все колонны и ниши, пускай и на ощупь, но можно как-то ориентироваться. Впереди – неизвестность, самый трудный участок. Признаться, я не достаточно хорошо помнил сколько раз и куда свернул, пробираясь сюда, но уж, если сумею найти «прямой» туннель… Дальше всё просто, как «жмурки». Шаг и нога погрузилась в воду.
За пару часов до нашей ссоры из-за ключа, мы с Трудхен играли на галерее. Я, с завязанными глазами, касаясь ладонью стены и выставив другую перед собой, вслушивался, стараясь уловить приглушенный смешок или шелест платья девочки, которая норовила проскочить у меня под самым носом. Раза два ей это удалось. Расхорохорившись, Трудхен принялась напевать, замолкая в последний миг, лишь для того, чтобы увернуться (но самонадеянность – скверный союзник). Неожиданно для неё я бросился вперёд, упав на одно колено. Секунда и моя рука крепко стиснула певунью. Висок Трудхен прижатый к моей скуле; бешеный стук её сердца где-то рядом; запах девичьих, щекочущих мне лицо, волос – всё это вместе или сам не знаю что, но… Позабывшись, я с чувством чмокнул малышку в жаркую щечку. Трудхен замерла и даже, как мне показалось, на миг перестала дышать. Я разжал пальцы и ещё не успел освободить голову от тугой повязки, а уже по плитам пола быстро прошлёпали сандалии. Девочка исчезла.
Сейчас, я так же, как слепой, двигался в подземелье. Нужно было пропустить один боковой коридор и свернуть в следующий. Я ещё споткнулся там о камень. Ага, проход есть. А камень?.. Камень тоже тут. Идём дальше. В подвале время течёт по особому, ручаюсь, что прошло не больше четверти часа, но мне уже казалось – минула вечность.
Стоп, теперь подряд два поворота. Какая странная арка… Нет, здесь я точно не был. Пришлось возвращаться, снова потянулись минуты и вот – наконец… Но булыжника на месте не оказалось. Должно быть, я свернул раньше времени. Ещё коридор и ещё… Безрезультатно! Я запаниковал, мне стало по-настоящему страшно. Опять назад, направо, налево, пересёк какой-то туннель и попал в круглое помещение, вроде колодца, во всяком случае, сколько я ни старался дотянуться до каких-либо перекрытий, мне это не удалось. Тупик!
* * *
«Скорее всего, Гертруда думала тогда о своём Вильгельме, так и не появившемся в условленном месте. Возможно, на память приходили клятвы, принесённые в жертву родовой чести. Клятвы, какие дают все без исключения влюблённые: «Нас никто, никогда не разлучит!». А может, она вспоминала как в детстве, выбегала навстречу возвратившемуся с охоты отцу. Как сильные руки подхватывали её… Сидя на жесткой луке, девочка прижималась к колючей щеке и не боялась никого, даже вороного, страшно грызущего бразды, Штарка. Как билось, должно быть, сердце крошки-Тру, но у отца тяжёлый арбалет, пусть кто-нибудь попробует её обидеть… Гертруда положила ладони на грудь, но услышала только приближающиеся шаги. Она знала, это её супруг – старый Герхард фон Ранненкопф, в сопровождении факельщика, но разве она птица чтобы улететь! За окном, под стеной, глубокий ров с водой.
«Нас никто, никогда не разлучит?»
На башне загудел колокол…»
* * *
Я стоял и смотрел в темноту, где-то рядом с потолка капала вода… На меня напало странное оцепенение, к горлу подкатила тошнота. Наверное, если бы я был сейчас в крипте, то лёг бы на пол и лежал не шевелясь, пока приступ дурноты не прошёл бы сам собой. Но тут, в подвале, по колена в воде мне суждено бродить, пока остаются силы, а потом... Помню, я подумал, что хорошо бы это «потом» настало поскорее. Я очень устал и почти смирился, когда… Или это игра воспалённого воображения? Вдалеке послышался знакомый напев.
У чёрного всадника душа – ледяная глыба.
Но и после свадебного пира я не буду его женой.
Наверное, так лишаются рассудка. Где-то рядом маленькая Трудхен выводила тоненько куплеты. Двинувшись на голос, я не задумывался над тем куда бреду и сколько коридоров оставил за спиной. Я следовал за ним – едва слышным детским...
Моё сердце на веке принадлежит другому
И неприкаянной, мне долго скитаться в Красных Горах
Если после какого-нибудь изгиба мелодичный мотив стихал, я возвращался обратно и так опять – всё дальше, и дальше. Как будто мы играли в «холодно – горячо». Но вот, свернув из ровного коридора в какой-то кривенький, тесный, мне удалось продвинуться шагов на двадцать, когда голос внезапно умолк. Я подождал, однако ни один звук, кроме шуршания моей одежды, не нарушал более безмолвия. Шаг вперёд – вытянутые руки упёрлись в стену. Снова тупик?! Нет, на уровне плеча пальцы нашли дыру, вроде неглубокой полки. Так и есть – полка… Пальцы соскользнули вниз. Ниша? Крестообразная ниша!
Я почти бегом ринулся назад, сшибая плечи о камни. Вот и «прямой» туннель! Я спотыкался, меня шатало от стены к стене… Ступени! Винтовая лестница! Один оборот… Ещё… Господи, свет! Я с разгона не думая о боли ударил локтем в неплотно закрытую дверь и, щурясь после темноты, ввалился в цейхгауз. У стеллажа стояла Трудхен.
– Мой Бог! Ты опять меня напугал, – её взгляд выражал непритворное удивление. – Думала это призрак…
Действительно, я наверное мало отличался от привидения, хотя и провёл в подземелье не в пример меньше времени.
– Если бы не твоя песенка, пожалуй у меня были бы все шансы составить ему компанию, – попробовал отшутится я.
– Я не пела! Отец не разрешает шуметь у бочек с вином.
Девочка сказала правду, я только здесь сообразил, что всё равно не услышал бы её голосок, находясь в нижнем подвале. Что ж, ещё одна загадка… А, может я уже знал ответ? Так или иначе, мне не хотелось в тот момент занимать этим голову.
– Который теперь час?
– Начало восьмого.
Значит ещё есть время. Я с удовольствием, полной грудью, вдыхал свежий воздух. Снаружи щебетали птицы, из-за стены доносилось мерное ворчание – кто-то в каретном сарае проверял двигатель… Вот мотор заревел, перед цейхгаузом на своём «девятьсот одиннадцатом» лихо развернулась фрейлейн Ангальт. На сидение рядом с ней плюхнулся верзила-кузнец. Хлопнула дверца, машина с визгом снялась с места и исчезла за воротами.
Так что, ключ всё же нашли? Ну и прекрасно! У меня словно груз свалился с души. Я подмигнул Трудхен и в наилучшем настроении поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок.
На моём столе валялся распиленный, изуродованный золотой пояс.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ночью мне не спалось, мрачные мысли не давали забыться. Не секрет – барон самолюбив, к тому же суеверен и страшно боится возвращения родового проклятия. После бегства подруги, моя персона и так не вызывала у него прилива положительных эмоций. А утрата фамильной реликвии (уверен, уже сегодня заставившая беднягу шарахаться на другую сторону улицы, при виде, идущих на встречу школьниц), вообще грозила мне, как понял я из разговора с поверенным барона, обвинением в вандализме и порче объектов культурного наследия, каковое, не только поставит жирный крест на моей карьере историка, но может обернуться, пусть и небольшим, но реальным тюремным сроком. Я ворочался с боку на бок. Надомной на чердаке, поскрипывая половицами, бродила Та, которой нет покоя. За время, проведённое в замке, я почти привык к её лёгкой поступи и цветочному аромату то здесь, то там появлявшемуся в старинных палатах. Сейчас, воспоминание о шафране вернуло мои мысли к загадочному пергаменту. Что Гертруда пыталась сказать мне? Какую тайну хранит заложенная ниша цейхгауза (в том, что именно её изображение отмечено на листе, выпавшем из судебного сборника – сомнений у меня не было)? Пожалуй, это подходящее место для сокровищ сумасшедшего Отто (я не забыл рассказ фрейлейн Эвы о дяде нынешнего барона) и если мне удастся их отыскать… Да, это кардинально изменило бы ситуацию. Но как отодвинуть стеллаж и пробить перегородку не привлекая всеобщего внимания? Рассчитывать на помощь управляющего не приходилось. Он крепко держался за место и мне запомнилось выражение его физиономии, когда после короткого объяснения с бароном, я услышал на другом конце провода манерно-грассирующее: «…я по-одумаю, как посту-упить с вами. Позовите, пожалуйста, к аппагату госпо-одина Штега» и передал трубку старику. Нет, он, конечно, и слушать не захочет о том, чтобы нанести вред очередному «объекту культурного наследия». Единственный союзником, на чью поддержку я мог положиться без колебаний – маленькая Трудхен. Завтра девочка пойдёт на озеро вместе со стряпухой. Значит и управляющего не будет в замке. Если уговорить малышку, под каким-нибудь предлогом, сбежать от старухи, у нас останется в запасе час или чуть больше. Этого времени не достаточно, чтобы вернуть всё в прежнее состояние, но победителей не судят. Правда Трудхен может заартачиться. С момента нашей размолвки, мы почти не разговаривали, но потом, когда всё утрясётся, я свожу её в город. Накормлю мороженым до отвала, покатаю на карусели…
