Подбор песен был забавным. Сергей прочел несколько.
В дорогу, в дорогу!
Осталось нам немного
Носить свои петлички, погоны и лычки.
Ну что же, ну что же,
Кто побыл в нашей коже,
Тот больше не захочет носить ее опять.
Припев:
Мы будем галстуки с тобой носить,
Без увольнительной в кино ходить,
С чужими женами гулять
И никому не козырять…
Другая, видимо, тоже была вывезена из армии.
На станции одной обыкновенной
Сидел военный,
Большой нахал.
Он был поручик, но, друзья,
До женских ручек и разных штучек
Был генерал.
Еще страница.
А нам бы в Африку (2 раза),
А нам бы в тропики,
Где ходят дикие слоны и антилопы-гну.
Где бегемотики ломают дротики,
Они хоть дикие, но тоже за войну!
А-а-а-а! (2 раза).
«Куда она пошла? — подумал Сергей. — Звонить этому Игорю?» Он представил Сашенькину кроватку здесь, в добавление к трем взрослым, представил, как милиционер под гавайскую гитару поет это: а-а-а-а!
Неясный шум резко усилился и превратился в музыку, когда Сергей открыл окно. Открыл пошире, чтоб проветрилось. Внизу, на площадке для просушки белья, но что? Сергей не мог подобрать глагола. Танцевали? Плясали? Скорее, бесновались. Все были похожи, все в джинсах, у всех болтались длинные волосы, многие курили на ходу. Никаких пар, общий кипящий котел. Особенно ударяли под слова:
Любите, пока любится!
Ревнуйте, пока ревнуется!
Страдайте, пока страдается!
Мечтайте, пока мечтается!
Щурясь и сильнее вглядываясь, Сергей навалился на подоконник и ощутил живот. «Куда тебе жениться, пузатому, — усмехнулся он, — у этих вот не будет полноты». Вдруг Сергей увидел — или показалось? — что одна прыгающая фигура похожа на Марину. «Ушла плясать!» — обожгло его. Другая фигура показалась похожей на Наташу, третья на Нину.
В стороне стояла милицейская коляска.
Открылась дверь, вернулась Марина, зажгла свет. Наваждение исчезло. Была она не в джинсах, в платье. Про тетрадку она и не спросила.
— Ведь вы с работы, еще не ужинали, давайте вместе поужинаем.
Марина смутилась.
— Не здесь, поедем куда-нибудь.
— В таком платье?
— Прекрасное платье.
Ока начала причесываться и скоро повернулась.
— Как лучше, открыть лоб или с челкой?
— Воля ваша.
— Пет, вы же больше видели.
«Потрясающе», — думал он.
Потом она подвела глаза и спросила, какой лучше. Сергей послушно сравнил, но глаз не увидел, только черные обводы.
Удачно попалось такси.
— Вы сильно устаете на работе?
— Сегодня нет. А иногда, особенно верхние этажи, так умучаешься, так нанянчишься с компрессором, ой! Шланги не достают, все вручную.
Такси обогнуло общежитие, и еще раз мелькнула площадка с беснующимися людьми. Над площадкой висел синий дым.
— Каждый вечер так, — показала Марина. Потом, помолчав: — А Саша с вашей мамой?
— Да. — «Наконец-то», — подумал он.
— Эти бы шакалы-вахтерши меня бы выпинали с ребенком.
— Только из-за них? — спросил он и тут же добавил: — Извините. — «Расскажет сама — ладно».
Такси вывернуло на проспект, в огни. На повороте Сергей поддержал Марину. Она взглянула блеснувшими глазами.
И в ресторане сели удачно, в угол. Да еще за такой столик, где было два стула. На чистой скатерти стояли свежие цветы!
— Я сыта! — сразу заявила Марина. — Прямо по горло. И пить тоже не буду. Просто посижу. Я впервые в таком ресторане. Была с Игорем, но не в ресторане, а в молодежном кафе. Была уже беременна и не танцевала, ничего, просто поели. Он выпил немного. Тогда он и сказал: «Я тебя давно люблю, но ребенка от Юрки не хочу». Я этого урода Юрку так ненавижу, убила бы! Пусть бы сидела, отсидела бы сколько угодно. Силой взял. Сволочь, правда? Я о нем говорить не хочу, не то что.
Пришел и стал пробовать инструменты оркестр. Сергей медленно поворачивал вазу с цветами. Официант принес карточку вин и меню.
— Что-нибудь, — сказал Сергей.
— Будете довольны, — молодцевато ответил официант и скрылся.
— … Я уж не знаю, что у них было, Игорь не говорит, только Юрка перевелся в другое отделение. Рапорт давал по команде. Его счастье, между прочим. Шкода проклятый, Оркестр приступил. Вначале играл электроорган, потом вышел, широко и плавно взмахнув шнуром усилителя, гитарист. Щурясь от дыма и жалея цветы, что им приходится тут стоять, Сергей обводил взглядом наполняющийся зал.
— Чего я ненавижу более всего, так это эмансипацию, — говорила Наташа. — Боря, изволь слушать! К вам это не относится, вы новенький, — заметила она Захаревскому. — В чем эмансипация, в чем равенство? Сидеть на тракторе? Ворочать шпалы? Женщины вообще сбиты с толку. Они могут быть сталеварами и обижаются, когда муж не ходит в магазин. У нас во дворе один юноша, слышь, Нина, Толей зовут, женился и ходит в магазин, это печальное зрелище.
Они сидели за столиком недалеко от эстрады. Нина потихоньку разглядывала Захаревского. Он пришел по ее вызову на обследование и пригласил в ресторан. Сговорились вчетвером, Наташа вызвонила Борису. В вестибюле, скидывая на руки Захаревского пальто, она шутливо спросила: «И кто вы сейчас: оптимист или пессимист?» — «Тем более пессимист». Они шли около зеркал, и он ерзал узлом галстука у горла. «Вот уж, отучила матушка-тайга от этих удавок. Да, пессимист, ибо жду от экспедиций оптимизма. И сам заставляю их делать приписки, чтоб выкроить деньги на контрольную экспедицию».
— Итак, — продолжала Наташа, — пока нас не обслужили, сделаем выводы. Женщины примитивны. Их сущность — поиск укрытия, их поведение — выжидательно-агрессивное. Так называемые уступки, которые делают им мужчины, губительны для мужчин. Женщины не отдают назад захваченное пространство. Нина, дальше можно записать: пока они удерживают пространство, проходит время К делает захват пространства бессмысленным. О-о-о, — простонала она, завидя официанта с подносом, — избавили умную женщину…..
— А поэтому одинокую, — поддел Борис Эдмундович.
— … говорить глупости.
Борне Эдмундович перехватил у официанта графин и стал распоряжаться.
И вот, когда Наташа, клонясь к Нине, что-то говорила ей, а та согласно кивала, Сергей отодвинул мешающие смотреть цветы и увидел Нину. Они встретились глазами. А Марина продолжала:
— … Увез за город в коляске, прямо как арестованную. Потом говорит: все ж нормальные люди, кто ж найдется на дурочку с ребенком, прямо клялся, прямо на коленях стоял. Обещал жениться, умолял, чтоб я аборт не делала.
Сергей очнулся. Официант ставил на скатерть бутылки, красную рыбу.
— Начнем с ассорти?
Оркестр начинал греметь, но Сергей расслышал. «Нет, нет, — поблагодарил он. — Это с собой».
— Не полагается, — с улыбкой отвечал официант, оглядываясь и заворачивая бутылки и остальное.
Наугад отдавая деньги, но явно переплачивая, Сергей пошутил: «Это плата за страх».
Марина растерянно встала.
«Повезу ее к себе, а там посмотрим», — решил Сергей.
Им нужно было пройти мимо столика у эстрады. Сергей отдал сверток Марине и отправил ее вперед. А сам немного задержался, поздоровался.
— С нами! — закричал Борис Эдмундович. — Стул, стакан!
— Я не один, с дамой, — ответил Сергей. — Она запрещает.
По вышедшей на эстраду певице ударили прожектора, и Сергей не заметил ни побледневшего лица Нины, ни растерянности уже вставшего для говорения тоста Захаревского.
Оркестр ударил, привлекая внимание, и певица обозначилась — вся в черном, только напудренное лицо и напудренный глубокий вырез над насильственно поднятой грудью были белы. Привычно обольщая вставленными зубами, она вспоминала ритмы сегодняшнего вечера. Она так давно пела, так давно поняла, что пляшут, слушая не ее, а барабан, что глядела в зал иронически. Она долго жила и собиралась жить еще дольше и знала, что никуда посетители не денутся, будут дергаться под команду, как дергались и до них, и что для еще не рожденных детей готовятся новые ритмы, еще более быстрые, что и они отпляшут свое.
Из вестибюля, чтобы убедиться, что мать и Сашенька ночуют сегодня у себя, Сергей позвонил родителям.
Мать плакала. «Знаешь, отец сегодня весь вечер наблюдает за девочкой, он говорит, что она ненормальная». — «Успокойтесь, я утром приеду». — «Сережа, ведь ты врач, как ты мог не видеть?»
Сергей простился, повесил трубку. Марина поправляла туалет. В бесконечную перспективу зеркал убегали люди, входящие с улицы, и как будто из этой перспективы сюда несся голос певицы:
Я!
Ты!
О!
Он!
Вместе — целая страна!
Певица не пела, а просто разевала рот под музыку, а слова неслись с пленки, заранее записанные.
