– Вообще, я уже вам заявил, что мне надоели ваши бесконечные фокусы! – крикнул он. – Что вам от меня нужно?… Никакой у– меня не день рождения. Я родился зимою, а теперь лето… И к тому же отстаньте! Буду жаловаться!
– Боже мой, что за упрямец, слова не дает сказать! – развела руками Шпак-Ковалик. – Мы так старались, а он…
Старик направился к столику, чтобы съесть свою рисовую кашу с молоком, и обалдел окончательно, увидев вместо нее не то пирог, не то торт со свечками и какой-то чудовищный ящик, чем-то похожий на саркофаг.
Тут старик уже окончательно растерялся, хотел было броситься назад, но перед ним, как из-под земли, вырос культурник Жора. Вскинув высоко рупор, он затянул хрипловатым голосом куплеты, посвященные юбиляру, но тот в сердцах сплюнул и, быстро натянув на голову неизменную соломенную шляпу, возмущенный до глубины души, заторопился к выходу. «Нет, больше так продолжаться не может! – подумал он. – Больше этих насмешек я не выдержу!..»
Шум поднялся в столовой, но Жора высоко, как знамя, поднял руку, пытаясь успокоить отдыхающую публику. Он просил сидеть спокойно и завтракать.
– Не поднимайте волны! – кричал он. – Это старик просто, видать, растрогался от сюрприза. Как-никак, такой день в его жизни. Это понимать надо. Ничего, он немного успокоится и вернется, тогда продолжим его чествование.
Тем временем, он с еще большим пылом продолжал петь свои собственные частушки, затем огласил телеграмму Шпак-Ковалик, Деборы и Наты, которые пожелали знаменитому соседу счастья в личной жизни.
Жора громко читал телеграмму и нервно посматривал на дверь, не приехал ли сын старика, не несет ли почтальон хотя бы телеграмму от него. Не может быть такого, чтобы питомец не поздравил отца с таким знаменательным днем.
Но, как на грех, не видно было ни сына, ни почтальона с телеграммой. И Жору это сильно обескуражило.
– Старая история – отцы и дети.
Что ж, пусть так, но куда же девался юбиляр? Сколько он будет переживать? Время идет, а он все не возвращается! Жора своими частушками так разогрел публику, что все вообще позабыли о еде и ждали, чтобы старик вернулся.
А того нет как нет, словно испарился.
Праздничный пирог со свечами, над которым в кухне долго колдовали, стоял сиротливо на столе, и окружающие посматривали на него с вожделением. Бутылка с шампанским сверкала под солнечными лучами, стояла закупоренная, и никто не решался ее откупорить без виновника торжества.
Жора уже сыпал плоскими остротами, которые давно набили оскомину, оттягивая время, все еще надеясь, что вот-вот появится капризный виновник торжества и празднество пойдет своим чередом.
Но где там! Исчез человек, как в воду канул!
Жора не знал, куда деваться. Явно проваливается столь важное мероприятие. Если старик сыграет такую злую шутку и вечером, когда соберется все начальство дома, тогда – хоть с моста в воду!
Он встретился с испуганными глазами своих сподвижниц и остолбенел: на них лица не было.
Отложив в сторону рупор, он с этой троицей отправился в корпус узнать, что со стариком стряслось, почему он так долго задерживается.
Запыхавшись от быстрого бега, они остановились перед раскрытой дверью палаты, где– старик обитал, но его и духу не было. Остались только следы поспешного бегства.
Что случилось? Где он?
Все бросились в другой конец коридора, где уборщица Глафира драила шваброй пол, и, запыхавшись, набросились на нее с вопросами:
– Глафира, дорогуша! – воскликнула Ната Церетели. – А где же этот, как его, ну старичок в соломенной шляпе с зонтиком? Ну, наш сосед по столику?…
Та неторопливо выпрямилась, выкрутила над миской мокрую тряпку и безразличным взглядом окинула взволнованных балерин.
– Ну, Глафира! – стала ее тормошить Шпак-Ковалик. – Где он? Скажите!..
– Где? Ого, ищите ветра в поле! – махнула она рукой.
– Ну, не выматывайте душу, он срочно нужен. Его ждут! – добавила Дебора.
– Его ждут… – тем же спокойно-равнодушным тоном ответила Глафира. – Он сказал, что сюда больше не приедет… Укатил.
– Бросьте шутить, Глафира!
– Не думаете ли вы, что я такая же бездельница и мне нечего делать, только шутить? – сердито сказала Глафира. – Попробуйте-ка помыть столько полов, тогда узнаете…
– Умоляем, говорите правду!
– А я и не умею врать… – после долгой паузы продолжала Глафира. – Старик прибежал как ошпаренный, ни жив ни мертв. Он весь кипел от злости. Схватил свой саквояж, запихал туда свои шмутки и понесся к трамваю. Он сказал, что какие-то дуры его тут все время преследуют, не дают вздохнуть. А сегодня, говорит он, придумали какой-то день рождения, частушки, вывесили плакат, черт знает что творят. Одним словом, он решил плюнуть на все..
– Но где же он, Глафира, куда он… – задыхаясь от волнения, Шпак-Ковалик схватила уборщицу так, что тряпка у нее выпала из рук.
Та посмотрела на нее испуганно:
– Боже мой, какие вы бестолковые! Так я же вам говорю, пошел к трамваю, а там – на вокзал…
– Как это на вокзал?
– А это вы у него спросите! – ответила Глафира. – Ему надо поспеть на николаевский поезд. К дочке, говорит, поеду, там мне спокойнее будет, чем здесь, в этом доме отдыха.
– Да ведь он здесь, на Дерибасовской, живет с сыном-директором, – уставилась на уборщицу Ната Церетели.
– При чем тут Дерибасовская? Сын… Директор… – махнула рукой Глафира. – Он мне сказал точно. Живет в Николаеве с дочкой-вдовой. Больше у него никого нет. Он работает там в банке кассиром уже сорок лет. Приехал, говорит, отдохнуть, а ему испортили весь отдых. Ну и плюнул на все и укатил домой.
– Что вы говорите, Глафира! – подошел ближе Жора, который был бледен как стена. – Но ведь тетя Зося сказала нам, что это отец директора театра, что живет он с сыном на Дерибасовской…
– Послушайте, чего вы ко мне пристали? Видите, сколько у меня еще работы, а вы мне морочите голову. Идите к своей тете Зосе и требуйте. Тетя Зося ему сказала. А вы что, не знаете тетю Зосю? Она придумает такое, что с ума сойдете.
Глафира намочила тряпку и снова стала тереть пол. «Ишь какие умники! Тетя Зося сказала… – не могла успокоиться Глафира. – Сидит себе по целым дням за столиком, а делать ей нечего, вот и морочит людям голову. Если б ей надо было убрать столько палат, как мне, все эти шуточки в голову и не лезли бы».
Заметив, что ее слова будто ошпарили всех, Глафира сказала:
– Если хотите его проводить, этого старика, то вы его еще застанете на вокзале. Поезд николаевский уходит в двенадцать. Очень он хороший старик, спокойный такой. В палате не курил, не мусорил, не пил. Все время поддерживал порядок, аккуратно застилал кровать. Были бы все отдыхающие такими, как он, мне бы куда легче было. Если увидите, то передайте и от меня ему поклон.
Она смотрела на расстроенных служительниц Мельпомены, не понимая, почему они такие удрученные.
– Чего же вы стоите? Ежели уж решили проводить его, то не пожалейте рубля и поезжайте на такси. Еще успеете. А хорошо было бы, если б проводили, – не переставала Глафира сыпать соль на свежие раны. – Он ушел очень расстроенный, в плохом настроении. А вот поехали бы на вокзал, поговорили бы по-человечески, и легче стало бы у него на душе. Поезжайте, успокойте его, может, у него останется лучшее впечатление о вас, о всех нас и о нашем доме отдыха… Послушайтесь моего совета, поезжайте и успокойте человека.
– Спасибо вашей бабушке за совет!.. – пробурчал раздраженный Жора, угрюмо посмотрев на убитых горем своих сподвижниц.
Он подумал о том, что нужно немедленно снять плакат, убрать праздничный пирог, а самое главное – найти причину для отмены вечера самодеятельности.
Чего доброго, его засмеют, узнав, как он опростоволосился.
Шпак-Ковалик, Ната Церетели и Дебора Цирульник стояли как в воду опущенные. Они не могли смотреть друг другу в глаза, подумывая о том, что и им теперь надо срочно покинуть эту милую обитель, не дожидаясь конца срока…
А между тем, их разбирала неимоверная досада. И, вдобавок, не на ком было сорвать свою злость. Пусть тетя Зося благодарит господа бога, что со вчерашнего дня ее, отправили в отпуск. Иначе они бы ей показали. Они бы проучили ее!
