На самом деде последние слова Малыша Билли
Перевод Максима Немцова
Малыш Билли, не вечно
тебе прятаться в себе.
Прекрасный
шизанутый убивец,
шлепал человека намертво, если тот не так на него посмотрел,
даже пару женщин прикончил, баяли,
хладно-шизануто-кровно,
словно плоская горящая траектория пули
могла что-то выправить.
Шериф Пэт Гэрретт пристрелил Билли
на темном крыльце окраинной хижины,
куда Билли с ножом в руке
вышел отрезать себе стейка
от висящей оленьей туши,
а дама на ту ночь
спала внутри.
Гэрретт выкрикнул его имя перед тем, как нажать на спуск:
«Билли», —
тихонько окликнул его.
В книге, которую об этом написал,
Гэрретт утверждал, что последними словами Билли
были: «¿Quien es?»
(«Кто тут?»),
хотя собутыльникам наедине рассказывал,
что на самом деле последними словами Малыша Билли
были: «Ай, блядь!» —
но шерифу не хотелось оскорблять
культурных читателей.
«Билли».
Тихонько окликнул из темноты и тут же пристрелил.
Нож лязгнул на досках крыльца.
Тяжелая тусклая масса оленьего мяса
покачивалась в прохладной ночи.
Женщина внутри завопила.
Движущаяся часть передвиженья
Перевод Максима Немцова
Последний бродяга высоких равнин
пускает галопом свою пегую лошадку по нивам Монтаны,
в его примятом кильватере покачивается
рябь ударной волны.
Солнце жарит магнием;
луна — что ком вара.
От каждого движения в его передвиженье
болит разбитая скула
и сломанная рука, которую он прижимает к груди.
Избитый рукоятью револьвера, весь истоптанный психованным Шерифом Шайенна
и его Умопомраченными Уполномоченными,
бродяга в задумчивости бредет так
к западу-северо-западу,
где по его примерным прикидкам должна быть Мизула,
раздумывая, не пора ли осесть и жениться,
может, и деток завести.
Пока же он просто рад,
что выбрался из Вайоминга живым,
и что его пункт назначения неподвижен.
А давай
Перевод Шаши Мартыновой
День напролет, нещадно,
Джейсон, только шесть исполнилось,
завлекает меня в игру:
А давай я буду Жан-Люк Пикар,
Командир звездолета «Энтерпрайз»,
а ты — Кью,
ну, который хитрый и все знает
и вроде как выскочил из черной дыры,
банда кардассианцев и, может, каких других
космических чудищ
нас поймали в луч притяжения
и тащат в гамма-преобразователь,
который забирает у нас энергию —
ох, у нас защита упала до 60 %! —
а это, скажу я тебе,
у нас прям беда,
так, может, давай теперь уже — всего разок! —
переведем наши фазеры в режим «УБИТЬ»?
Или давай
я буду Рин Тин Тин,
и бегу по лесу
а ты давай
будешь злодей,
настоящий гнусный преступник,
и прячешься вон за той елкой,
и стреляешь в Ринти, когда он бежит мимо,
и Ринти катится, катится с холма, как мертвый,
и лежит такой,
очень-преочень-преочень тихо,
но на самом деде
ты промазал,
Ринти прикидывается, он тебя надурил,
и когда ты подходишь,
Ринти набрасывается: «Ррраф-раф-рррраф!» —
и ты пробуешь его застрелить,
но Ринти вцепляется тебе в руку,
и ты стреляешь в себя и еще вроде как стоишь на ногах,
пока не падаешь совсем-пресовсем мертвый.
А давай?
Или давай
ты такой гуляешь, ля-ля-ля,
и вдруг видишь: два динозаврика
запутались в баскетбольной сетке,
и ты набираешь 911,
а я — спасатель 911,
высылаю пожарную машину с лестницей, за рулем —
Пожарник Боб и его собака Вождь на заднем сиденье,
а еще я высылаю «скорую помощь»,
и, наверно, надо прислать еще пожарную машину,
и Пожарник Боб спасает динозавриков
и мчится с ними в больницу, с сиреной —
а давай, ты будешь врач,
но ты никогда раньше не делал операции
детенышам динозавров,
а я тебе показываю, как надо,
и лечу им позвоночники и сердечки,
и они выздоравливают; и все у них будет хорошо…
Покуда я чуть не ору:
ПОГОДИ! СТОЙ!
А давай
я буду Лотарио Великолепный,
алхимик и чародей,
и умею так мощно настроить необузданное
воображение,
что могу сгустить всех женщин, которых я любил,
в одну?
А давай я могу представить ее с такой пылкой ясностью,
что она совсем настоящая, вот она, рядом,
прямо сейчас,
а давай, будто
ты — просто ребенок, и крепко заснул,
и снится тебе звездолет «Энтерпрайз»,
что летит все глубже в самые глубины вселенной
к никому не ведомым невообразимым приключениям
и мгновениям жизненного озарения —
и так крепко спишь, что даже выстрел
из клингонского лазера не сможет тебя разбудить —
а она улыбается и шепчет:
«Мы одни, любимый,
а давай?»
Необходимые ангелы
Перевод Шаши Мартыновой
1952
Когда мне было семь,
Я шептал в пряжку ремня —
Секретную рацию:
«Звездолет Дракон-4 вызывает Базу,
Звездолет Дракон-4 вызывает Базу…»
И помню свой шквал восторга,
Когда голос на другом конце
Ответил мне зычно и внятно:
«Есть контакт, капитан Джимми, есть контакт…»
1990
«Вернитесь на Базу, капитан Джимми.
Как слышите?
Вы уходите с радаров.
Вернитесь, капитан Джимми!
Вернитесь на Базу!
Ох, капитан Джимми,
Ну вы и бестолочь».
Молитвенные кости
Перевод Шаши Мартыновой
Кость — всего лишь звук, который получается в горле,
форма дыхания, слово,
покуда не потрогаешь
гладкую махину черепа дикого кабана
или не покачаешь пеликанью
почти невесомую кость крыла
на ладони.
Кровь и корни,
что привязывают нас к месту, —
это все романтика,
великая абстракция,
пока не вынешь у оленя дрожащее сердце
и не зажаришь его на завтрак.
Пока не соберешь лисичек
или не пожуешь молодой моркови,
прореживая грядки.
Мы убиваем, чтобы напитаться
светом, высвобожденным смертью,
и знаем лишь, что в нас входит
через эти призрачные мембраны,
какие зовем нашими телами, — вихри
ветра, дождя, соли и света.
Мой ум был лишь представленьем самого себя,
пока не нашел я череп нашего мула, Рыжего,
у обернутого в папоротники родника
в зарослях камнеплодника,
где Рыжий упал или прилег умереть
почти два года назад.
Неостановимый бег родниковой воды
обнажил его череп до ослепительной белизны,
поразительной среди всей этой зелени,
прозрачная вода бурлит в мозговой полости,
выплескиваясь из ноздрей и глазниц.
За извилистым протоком ниже по оврагу
родниковые воды соединяются с Уитфилдом,
рукавом Гуалалы,
а потом — с главным руслом в конце гряды
и наконец впадают в Тихий океан.
Пускай пройдут тысячелетия дождей,
пока изотрутся наши кости,
века неспешного, упоительного освобожденья.
Волшебство и красота
Перевод Шаши Мартыновой
Человеку удавалось проявить свою волю, а иногда и навязать ее природе, но обеспечить удачную охоту — никак. Добыча, казалось, зависела не от усилий, не от сноровки, а от законов какого-то иного мира, от которого человек был отлучен, как минимум во время работы, пока его пропитывали понятия и ритмы логической действенности.
Жорж Батай
Наскальные картины Ласко
красивы без нужды,
хотя, быть может, по велению волшебства
красота становится необходимостью.
Но коли волшебство — в самом действе,
в отчуждении мига,
нам пристало вообразить охотников,
что поднялись на рассвете
и отправились под землю.
Каждый несет в каменном сосуде
одну краску, дар солнца,
вытяжку из корня или ягоды.
Быть может, они постились, и блюли молчание,
и сидели нагие под звездами;
а теперь, со снами во главе,
вероятно, с молитвой, что укрепляет сердца, на устах,
идут они вглубь пещеры
и собираются в сверкающей факельным светом галерее,
и там каждый по очереди будет возвышен,
вознесен, дабы умилостивить
силу и грацию будущей добычи,
прикоснуться к страху, к голоду, к сердцу,
познать, когда рука не дрогнет
при взмахе бизоньего рога,
что для волшебства ничего не требуется,
оно — как камень,
а красота,
призванная из наших тел,
остается у нас в костях.
