Он был чувствителен на человеческие запахи: пот подмышек, пот ног, женская и мужская слизь, неделю не мытая голова. Час без малого не мог Липский войти в нужник после жены, с ужасом принюхивался к детям. Благо, квартира была большая. Боялся, что приблизится к нему кто-то, заговорит – и рванет кариезом изо рта...
Полковник Джеймс Бонд прислал к Михаилу Липскому людей пять лет назад: когда Липский-отец окончательно вышел на пенсию и поместил в связи с этим воспоминания в журнале «Отечество».
Они приперлись в полвосьмого утра – в такой час Липский последний раз вставал в день защиты дипломной работы. С тех пор день у него был ненормированный. Они, сволочи, знали из результатов оперативных разработок, что утром он никуда не годен! А сами были свежие и плотные, с университетскими значками; небось ложатся в десять вечера и усыпают без книги...
Они ровненько вошли в его кабинет, где он и ночевал – за редкими сексуальными исключениями. Один – Есенин такой моднячий, с допустимо удлиненными волосами, в мохнатом пиджачке под твид из народной Польши – нагнулся над его, Липского, расклеенными глазами, вытащил из нагрудного карманчика удостоверение, – а Липский без очков ничего не видел! Но по запаху определил их, гебистов, бесплотную вымытость: не пахло, даже утренней зубной пастой, даже комбинацией здорового стула и молочного завтрака – чистота, кто понимает! И это подлое протягивание удостоверения незрячему (знают!) без стекол человеку – как только потянулся за очками, удостоверение спряталось, – Липского разозлить не могло, ибо ничем не пахло. Протягивающий завис над кроватью, не давая приподняться, а второй, склонив голову на плечико, переступал вдоль книжных полок.
– Вставайте быстренько, Михаил Борисович» – сказал удостоверивший личность. – Мы из Комитета государственной безопасности. Хотим с вами побеседовать.
Ежели бы он сказал что-нибудь грозное, знакомое по ненапечатанным запискам жертв произвола, какое-нибудь «попался, который кусался», или насчет веревочки, которой конец приходит! А он сказал свою банальную кагебистскую пошлость. О подобных рассказывали Михаилу знакомые, с присовокуплением своего блестящего, иронического, оскорбительно-смелого ответа. Ну, например: «Если вам угодно побеседовать, то я предпочитаю беседовать у себя дома! Если же речь идет о задержании или аресте (забыл, какая разница...), будьте любезны предъявить ордер».
Ага, а потом – придраться к ордеру: не подписан, не указана причина задержаний или ареста (какая разница?!), пойду только в случае вынесения меня на руках, применяйте насилие, коли есть у вас на это право...
– Я не могу идти, не позавтракав...
– А вы думаете – мы позавтракали? С половины седьмого на работе. Ну, мы вас угостим – в наших краях: там у Петра Андреевича полный термос кофе, а у меня – бутерброды в портфеле... Петр Андреевич, у тебя кофе на всех хватит?
Петр Андреевич – книголюб, интеллигент гебешный! – кивнул:
– Там литр, не меньше.
– Ну, быстренько, по-солдатски, вы в армии были? Там на сборы дают от одной до двух с половиной минут; попадете – придется трудно, будете вечно взыскания получать, а в вашем возрасте и положении будет вам неудобно перед молодыми бойцами... Идите, идите умойтесь, мы подождем.
Какая армия?! Гниды, твари, какая армия!!! Я никуда не пойду, они не имеют права, там все спят вместе – в одной большой комнате, срут вместе по команде, мне говорили, ах, так вот что они решили со мной сделать, и за что? За разговоры...
– Видите, когда хотите – можете быстрее нашего. Наденьте пиджак. Может быть, придется вечером домой возвращаться, будет прохладно.
– Я должен что-то сказать жене.
– Скажите. Что-нибудь сочините: на работу срочно вызывают.
– Ай, да что вы выдумываете! У меня так не бывает.
– Что значит – не бывает? Вам жена не доверяет? Так по утрам на любовные свидания не ходят, да и мы на девушек не похожи... Пришли знакомые – иду гулять! Не Надо ее волновать.
Петр Андреевич вытащил с полки последний полученный том «Библиотеки всемирной литературы», полистал.
– Это только что вышло? А я еще не выкупил... Надо зайти в подписные. Вы все тома получаете? Нет, у вас же и в других изданиях... А я все: только недавно начал библиотеку собирать.
Удостоверитель юмористически кивнул в его сторону:
– Надо идти, а то Петр Андреевич нас с вами замучает! Пока все книги не пересмотрит – не уйдет. Я очень люблю читать и читаю довольно много, но вот этой страсти книжной – нет! А он ползарплаты выкидывает...
Сказал жене – смрадной и бледной, – что идет гулять. К ней утром, пока она не надушится, совершенно подойти невозможно...
Сели в машину. Своей у Михаила тогда еще не было, но он-то отлично знал рвотную смесь носков и бензина! В этой, серой и матовой, не пахло ничем. Ничем. В машине, оказывается, дожидался шофер.
Сели на заднее сиденье, стандартно. Михаила – в середину. Сейчас. Сейчас он воспримет их спортивно-палаческий дух! Нет. Михаил уставился на в меру сверкающий полуботинок Петра-библиофила, на его японский узорный носок; заранее поганясь, потянул ноздрями. Ничего. Есенин тоже не чувствовался. Как это у них получалось?
Они сидели впритык на заднем сидении. При движении должна была начаться мерзостная стыковка ляжками – с мужчинами для Михаила непереносимая. Но Библиофил и Крестьянский Поэт сверхъестественно сохраняли микронное расстояние, – учитывая повороты, торможения, развилки.
А это как получается?
Ехать было – семь минут, не более того.
У ворот – не главных, а каких-то боковых, Есенин и охранник махнулись, не глядя, бумажками: белую на белую. В пути сквозь вестибюль, до лифта, в самом лифте, в коридоре – ничем не пахло. У конечных дверей Петр Андреевич, шепнув нечто на ухо Есенину, смотался – пошел выкупать «Библиотеку всемирной литературы». Есенин пропустил Михаила в комнату, сказал: «Я извиняюсь, минутку, доложусь... А вы располагайтесь».
Кабинет?
Отражало стекло на письменном столе. Под ним – открытки: виды городов, с первым мая, с восьмым марта, фотография плачущего толстячка месяцев восьми. Обои: желтые цветочки и золотые листики – туманные. На стене, против окна, – портрет Сергея Мироновича Кирова. «Ах, огурчики да помидорчики, – завыло в Михаиле: он даже притопнул, заездил плечами, – Сталин Кирова пришил в коридорчике!!!» Едва удержавшись, остановив песенку, продолжал осмотр, Киров был нестандартный: вместо коричневого с тусклым маслом реалистического товарища, висел акварельный с подмывкой и подтушевкой, обвод – штриховой. Экспрессионистический, почти условный... Ах, огурчики!!! В коридорчике!!! Нет, что я смотрю, идиот, это же психологическая атака, оставить одного, они наблюдают каким-то образом, надо не дать им понять, вернее – дать им понять...
Но пришел Есенин.
– Сказал начальству, что мы с вами поладили отлично, спокойно приехали, поговорили о литературе. Сейчас, говорю, будем кофе пить. Так он нам дал домашнего печенья. У него жена готовит – сказка. Я был у него на дне рождения – не мог оторваться от стола. Ничего покупного, все свое, и какое! Сейчас сопрем у Петра Андреевича его знаменитый кофе, – я знаю, где термос, – и все выпьем сами. А что, пусть не опаздывает!
– Я бы хотел, – сказал Михаил, – перейти к делу, по которому меня и привели... Я, как вы понимаете, не чувствую особого аппетита...
– Михаил Борисович, вы же сами говорили, что без завтрака не можете. Что ж вы такой ненастойчивый! Сказали – завтрак, а потом – дела, а теперь?.. И я проголодался; давайте, давайте, быстренько перекусим. Вот бутерброды: вам с колбасой или с сыром? Ваш выбор. Я хозяин, вы гость...
Ну конечно, он же видит, что у меня очко играет, и смеется... Надо есть, кроме всего прочего...
– Простите, как ваше...
– Сергей Александрович.
Вот, еб твою мать, он же явно издевается, какой ужас, между прочим, я разве сказал ему, что он похож? Что я вообще успел ему сказать? Ничего!!! И ничего не скажу... А о чем они могут меня спрашивать? Все между собой знакомы – так можно задержать любого из научного мира и шить ему дело. Кто им тогда бомбы делать будет?
– А фамилия?
– Я же вам показывал удостоверение! Что ж вы такой невнимательный, несобранный...
Он меня учит жить, засранец...
– Вы похожи на своего популярного тезку.
Сергей Александрович засиял – и процитировал:
– Ах и сам я нынче чтой-то стал нестойкай...
– Итак, вы предлагаете подзаправиться... Тащите кофе!
Так и только так: свободно, на его языке...
– Оглянитесь, Михаил Борисович; видите сумку?
За Михайловым стулом стояла большая спортивная сумка с надписью «Аэрофлот».
Я и в самом деле невнимательный. Прямо под ногами...
– Конечно.
– Давайте, быстренько, открывайте – там термос. Возьмете себе крышечку – она не нагревается, а у меня свой рабочий стакан.
