ГЛАВА 15
ЧЕРТ — СООБЩНИК ЕФИОПА
Пётр зашёл в кабинет и склонился над картой.
В дверь постучали.
— Да-да! — Крикнул Пётр, не оборачиваясь.
Вошёл Ромодановский с перевязанной головой.
— Здравия желаю, государь.
— Здорово, князь-кесарь. — Пётр исподлобья посмотрел на Ромодановского. — Чего с башкой?
— Так что, государь, не знаю как и начать. — Ромодановсий потупился. — … А токмо ограбили нынче ночью злодеи твою, Пётр Алексеевич, государственную казну.
— Ни хрена себе! — Вскинулся царь. — А ты куда смотрел, подлец?!
— Дак я и смотреть никуда не мог, потому как злодеи энти, зная, что я им воспрепятствовать стану, первым делов меня оглушили и к кровати узлами прикрутили. Чуть не окочурился. Не вели казнить, государь, а сперва выслушай.
— Говори, собака!
— Вчерась я как чувствовал беду — почивать улегси, ан не спится мне. Лежу, с боку на бок поворачиваюсь. Два раза подымался квасу выпить. Потом уже задремал тревожно. И видится мне в тую пору сон премерзкий: иду я по пустыне и будто бы я слон. Иду, значит, хоботом груши сымаю и жру. Как вдруг, скачет навстречу соловая амператрицина лошадь, а на ней генерал Брюс восседает. Стал я его грушею с хобота кормить, так ентот Брюс грушу проглотил, а хобот мой узлом перетянул. Стал я задыхаться и проснулся. Вижу — черт передо мною скалится. На лбу у него рога с аршин, а морда волосьями чёрными обросла, аки у пуделя. Я было хотел его перекрестить, да токмо аспид ловчее оказалси — копытом меня по лбу переделал. Очнулся я под утро к кровати узлами прикрученный, на лбу шишка болит. Еле жив. Начал я от боли стонать — сын проснулся и меня отвязал. Глядь — нога босая, носка с ключами нету. А другой носок на месте. Вот, государь.
— Ты что, рыло, носки мне тычешь? Велено тебе было казну стеречь, а не носки!
— Дак я и рассказываю, государь. Я как пропажу носка обнаружил, так сразу, как есть в исподнем, в казну и побег. Прибегаю — точно — дверь настежь и в казне нехватка. Я сына там оставил, чтоб остальное не растащили, а сам к вам.
— Так. — Царь выбил трубку. — Зови своих сатрапов и Меншикова зови.
Через четверть часа все былы в сборе, последним пришёл Ушаков со товарищи.
Пётр расхаживал из угла в угол, покусывая трубку. Вошедшие нервно топтались на ковре.
— Ну что, все на месте? — Строго спросил царь.
— Так точно, государь. Все. — Отрапортовал Ромодановский.
— Тогда расскажи всем, холера, как ты мою государственную казну просрал.
Ромодановский утёр платком вспотевший лоб и принялся рассказывать:
— … и носок у меня с ключом стащили. — Заключил он. — А черт ентот шириной морды примерно… — он обвёл всех взглядом, — … примерно с Меншикова будет…
— Постой, постой! — перебил его царь, — Носок, говоришь, шерстяной?! Сказывал мне Ганнибалка сегодня утром, быдто ентой ночью зрил он во дворце ефиопа какого-то. И имелся у оного ефиопа носок шерстяной в руке. Я его ишо на смех поднял.
— Так, наверное, Ганнибалка твой казну и нарезал! — Выступил вперёд Меншиков. — а таперича выворачивается на мнимых ефиопов. Предупреждал я тебя, хер Питер, насчёт твоих асмодеев, а ты не верил! Собакою меня ишо называл!.. Точно говорю, мин херц, Ганнибал казну обчистил! А деньги с Занзибалом в Ипонию сплавил! Тю-тю, мин херц, таперича наши денежки!
— Но-но, собака! — Крикнул царь, — Наши денежки! Тут твово ничего нету! Тут все моё!
— Какая разница! Я ж не об ентом, мин херц. Я ж об отечестве пекусь. Вели, сей момент Ганнибала схватить, пока и ентот в Ипонию, к свиньям не утёк! Слышь, Ушаков, — обернулся он, — беги со товарищи вязать Ганнибала живее!
— К—у—уда! — царь покраснел. — Закрой, Алексашка рот, — воняет! Ты что, жопа, раскомандовался?! Иль мнишь чего о себе?! Ну-ка иди сюда — я тебя палкой стукну!
Меншиков спрятался за спины:
— За что, мин херц обижаешься? — крикнул оттуда он, — Я ж как лучше хотел. Для тебя ж стараюсь!
— Эй, Ушаков! — Сказал Пётр. — Позови сюда Ганнибала. Токмо не говори за какой надобностию.
Скоро пришёл Ганнибал.
— Звали, государь?
Пётр оглядел его с ног до головы.
— Ну-ка расскажи всем, Ганнибалка, ишо раз, кого ты сегодня ночью во дворце видел?
— Дык я и говорю, видел сегодня ночью земляка-ефиопа с шерстяным носком в руке.
— Ты поподробнее расскажи — какой он был?
— Знамо какой, — брюнет, навроде нас с Занзибалом. Носок в руке держал шерстяной.
— Такой? — Ромодановский вытащил из кармана носок и показал Ганнибалу.
— Он. — подтвердил Ганнибал. — Так вы что, Федор Юрьевич, тоже негра зрили?
— Угу…— тот запихал носок обратно в карман.
— Что, князь-кесарь, — погляди внимательно — не похож ли Ганнибал на твоего давешнего черта?
— Да нет, государь, я того хорошо запомнил. На всю жизнь. — Он потёр шишку, — у того рога на голове были. И морда раза в полтора толще. И ростом с Меншикова.
— Чего ты все на меня киваешь?! — Крикнул из-за спин Меншиков. — Чуть что — Меншиков. Ты лучше скажи, может ентот черт на Занзибала похожий был?
— А че тут говорить? Ганнибал с Занзибалом на одно лицо. А черт совсем другой.
— Что случилось-то? — Спросил Ганнибал.
— Нынче ночью, — ответил царь, — какой-то черт снял с Ромодановского носок с ключом и казну государственную обчистил.
— Ну и дела! — Присвистнул Ганибал. — Выходит, это я ночью на лихоимца наткнулся? Знал бы я наперёд — что енто вор, ему б от меня не уйтить!
— Брешет он, мин херц! — Заорал Меншиков. — Энто они, ефиопы, казну обчистили! Сердцем чую! Хватай его, мин херц! Говорил я про заговор ефиопов! Мыслю я, что ихний сообщник во дворце обретается! Вели, мин херц, облаву учинить, а Ганнибала в колодки и пытать нещадно!
— Ах ты гадина! — Охнул Ганнибал. — Это я-то вор?! Это я-то у мово государя казну спёр? — Он набросился на Меншикова, и, повалив на пол, стал тузить кулаками. — Получай, гундосый! Давно ты уже напрашиваешься!
Ушаков со товарищи с трудом растащили их по углам.
— Ну что, Алексашка, допрыгался? — сказал царь. — Не будешь впредь людей оговаривать, не разобравшись.
По этому делу было учинено следствие, которое, правду сказать, так ничем и не закончилось. Никакого ефиопа во дворце, обаружено не было. Да и носок князя-кесаря бесследно пропал. В дверь государственной казны врезали новый замок.
Прошло ещё два года.
Однажды секретной почтой в Петербург пришло шифрованное письмо из Америки от Занзибала. Письмо это, однако, по русской безалаберности было доставлено не по адресу. Оно долго гуляло по рукам и попало наконец к князю Меншикову. Меншиков расшифровал его. В письме говорилось вот что:
"Здравствуй, государь Пётр Алексеевич.
Пишет тебе из далёкой Америки твой верный слуга Занзибал Петрович Пушкин.
С Божией помощью добрался я до Америки. Доехали благополучно, ежели не считать, что в Ледовитом океане пятеро матросов заболели северным сиянием и покидались в беспамятстве за борт. В остальном же обошлось без приключениев. Зело согревала меня в дороге енотова шуба с твово плеча. На полпути вышли запасы солонины, по сему занялись временно промыслом морских котиков и питались остатний путь морской кошатиной, нешто морские бродяги.
А когда огибали берег Ипонский, то пальнули по нам ипонцы с пушки и разнесли ядром грот-мачту, которая на палубу опрокинувшись, придавила собою мичмана Ерохина Федора, Данилова сына, кой застрадал через енто расстройством в желудке и семь ден пил горькую для восстановления хфункции. Опасались, что сей Ерохин от удара об грот-мачту будет конуженным, аки покойный инвалид Зверюгин, и маршировать по палубе зачнёт беспрестанно. Но обошлось, слава Богу. А ипонцам энтим мы в ответ с мортиры навесили так, что снаряд улетел вглубь Ипонии и, наверняка, наделал там нарушениев премного, во славу русского оружия. Чего в точности порушено было не ведаем, поелику пушка зело изрядная и палит далече, с корабля не видать. Посему выходит, что с честию из баталии мы вышли, и потерь у нас токмо грот-мачта единая, а у ипонских басурман — не в пример нам хуже, и неизвестно чего и сколько.
А ишо во время путешествия матрос Бричкин рассказывал премного историй всяких. Быдто плавая по средиземным морям, встречал он зверья всякого, навроде морского монаха и морского салдорефа. А ишо всякой другой дичи поменьше. Дак я ентому Бричкину не поверил, а принял его брехню за невежественные фантазмы, и послал его драить палубу для вразумления. А сам тую же ночью с помощником капитана Хариным уселся ужинать в трюме, как был в ту пору праздник святого Петра. Отужинав преотлично, полезли мы с Хариным на палубу, дабы нужду за .борт справить, и, вылезя наконец наверх, заметили в воде морского черта. Глаза у того черта светились, аки факелы, а хвост имел рыбий, навроде русалки, а в руке рогатину прижимал. Мы с Хариным так на палубу и повалились от бесчувствия, а как маленько очухались, так занесли энтот курьёз в судовой журнал.
