Это странное время до того момента, как сестра окончательно покинет этот мир, давалось нам всем, чтобы многое осмыслить.
Как раз с сегодняшнего утра я снова начала процедуру оформления учебы в Италии, которую поневоле прервала и вовсе хотела отменить из-за состояния здоровья сестры. Жизнь без сестры продолжалась. Однако над всем по-прежнему украдкой витала ее тень.
Единственным, кого, казалось, это не беспокоило, был Сакаи, старший брат жениха сестры. Сам жених, в шоке от несчастья, случившегося с сестрой, уехал к матери. Он был студентом медицинского университета, учился на факультете стоматологии, поэтому прекрасно понимал, что это значит, когда мозг уже не функционирует Вчера он дал согласие на предложение моих родителей расторгнуть помолвку.
Сакаи, ссылаясь на то, что живет в Токио, попросил разрешения навещать сестру в больнице. Поначалу все решили, что он задумал искупить малодушие младшего брата, но, похоже, это было не так — он ежедневно появлялся и… приставал к медсестрам. Мне казалось, он слишком быстро смирился с обстоятельствами, чем вызвал подозрения.
Его прежнюю жизнь окутывала тайна. Старшая сестра как-то рассказывала мне, что братья перенесли довольно много страданий. Что их отец умер от тяжелой болезни, мать, работая старшей медсестрой, одна воспитывала братьев.
Вспоминая общение с сестрой, я всегда чувствовала, будто меня окружает оболочка. У сестры был высокий и нежный голос, она любила побеседовать. Часто в детстве, стоило только расстелить постель в нашей общей комнате, мы сразу начинали болтать до рассвета. Мы, наивные, пообещали друг другу, что вырастем и обязательно будем жить в каком-нибудь доме, где в крыше будет окно, и, разговаривая, мы будем смотреть на звезды. Мы представляли темное блестящее оконное стекло, ясное небо и звезды, сияющие, как бриллианты. Там сестры никогда бы не смогли наговориться, и, должно быть, даже утро не наступало.
Старшая сестра всегда была ласковой и какой-то сказочной, но в любви она была страшной женщиной, полной противоположностью мне. Влюбившись, она, например, часто всерьез помышляла о том, чтобы сделать татуировку с инициалами избранника.
— Прекрати! Ты не сможешь потом встречаться с мужчинами, у которых другие инициалы!
— Почему?
— Да потому, что если ты сейчас наколешь букву «Н» из фамилии Накадзава, то будет логичным встречаться только с теми, у кого в имени есть «Н». И что ты будешь делать? Хорошо, если случайно попадется парень на букву «Н», ну а если ты полюбишь человека с другими инициалами. Извинениями тогда не отделаешься!
— С чего это тебе пришло в голову? Отстань от меня! Я не собираюсь больше встречаться ни с кем другим. По-моему, замечательно выйти замуж за того, кто был твоим первым мужчиной. Я уверена в своих чувствах.
— Это абсолютно невозможно, прекрати!
Мы часто развлекались всю ночь, болтая о подобной ерунде. Это было время, когда мы могли силой воображения сотворить огромное звездное небо, даже если в крыше не было окна.
Эта оболочка, которую я чувствую при воспоминаниях о сестре, поначалу каждый раз, когда я плакала, плавилась и исчезала. Сейчас слезы перевелись и мое тело и душа смирились с этой ситуацией. Однако эта оболочка всегда окружает меня как напоминание о сестре.
— А где мама? — спросила я.
Я ушла из дома и жила одна, занималась в аспирантуре изучением итальянской литературы. Когда с сестрой случилось несчастье, я поняла, что не следует надеяться на помощь родителей, да и захотелось отвлечься, поэтому в последнее время стала подрабатывать. Больница, уход за сестрой, ночная работа в баре, аспирантура, забытье, недоедание — время проходило в бесконечном однообразном повторении. Я знала, когда поменяю ритм жизни, у меня появится достаточно денег. Похоже, я сама смогу заработать даже на учебу за границей.
Поэтому дома у родителей почти не бывала. И хотя я разговаривала с ними каждый день по телефону и встречалась в больнице, я даже не могла представить себе, насколько сильно мама страдает. Она выглядела так, будто вот-вот свалится с ног. Всегда, когда я появлялась в палате, мама или читала журнал, или отирала похудевшее тело сестры, или переворачивала, чтобы не возникли пролежни, или разговаривала с медсестрой. С виду она была спокойной, и то, что внутри нее бушевали страсти, обнаруживалось только, если находилась с ней рядом.
— Она сказала, что простудилась, — ответил Сакаи.
Мало того что я называю его на ты, мне очень легко с ним общаться, и мы разговариваем как друзья, хотя ему уже за сорок.
Работа у него очень странная. Он был учителем особого направления Тай Цзы Цюань, открыл свой класс, где преподавал теорию и практику этого искусства. Однако в последнее время я узнала, что он пишет об этом книги, что у него есть ученики и даже последователи, которые приезжают к нему из-за границы, и поняла, что и этим можно зарабатывать.
Я была влюблена в него с первого взгляда. Его необычно длинные волосы, глаза, излучающие странный свет, непостижимость того, что он преподает, и его неожиданная реакция на произошедшее выдавали в нем человека, которого принято называть чудаком.
Для меня, с моей давней слабостью к чудакам и оригиналам, настолько сильной, что моей первой любовью был «Тору, который на глазах у всех проглотил головастика», он был довольно притягателен. Может быть, именно по этой причине сестра никак не хотела меня с ним знакомить. Доверяла своей женской интуиции и знанию моего характера. Он был слишком подозрительным, наверно, поэтому она беспокоилась. И впервые мы встретились, лишь, когда сестра стала такой.
Увидев его в больнице, я, совершенно изможденная, немного взволнованная, сразу подумала: «Какой приятный человек!», однако, все мои помыслы по-прежнему были о сестре. Я могу сдерживать свои чувства. Когда в душе украдкой испытываешь удовольствие от любовных терзаний, когда при разговоре учащенно бьется сердце, я всегда начеку и могу подавить это в себе. Сестра часто говорила мне, это означает, что я по-настоящему никогда не теряла голову от любви. Что когда любишь, то страдаешь, мучаешься, и такое подавлять в себе невозможно, тебя не остановит даже чья-либо смерть, тебе хочется добиться своего! Даже если ты мешаешь людям! Из этого можно предположить, что, наверно, тогда сестра любила женатого человека.
Я даже пробовала ей возражать: у тебя чуть что — любовь! Это только влюбленность! Да я на самом деле более страстная!
Но я только радовалась различию наших характеров.
Тогда меня полностью поглотило несчастье, и я даже забыла, что он мне нравится.
Теперь в моем сердце появилось немного свободного места. И это говорит о том, что я смирилась с положением сестры.
— В ноябре небо какое-то высокое, и все дышит печалью, — сказал он. — Ты какой месяц любишь?
— Ноябрь.
— Почему?
— Потому что небо высокое, и чувствуется печаль одиночества, сердце тревожно бьется, кажется, будто становишься сильнее. В воздухе ощущается какое-то оживление, и находишься в предвкушении настоящей зимы.
— Согласен.
— Да, почему-то я ужасно люблю это время.
— Я тоже. Кстати, хочешь мандарин?
— Разве уже сезон мандаринов?
— Нет, твоя мама сказала… как же ее зовут, забыл имя… родственница прислала.
— Кто же это? Наверно, тетя с Кюсю.
— Может быть.
— Где же мандарин?
— Здесь.
Он повернулся и достал из корзинки на телевизоре один мандарин. Телевизор только для посетителей. Сестра его не смотрит, даже своего любимого Накаи из группы «SMAP».
— Ах, сестра их обожала, — сказала я.
— В самом деле? Тогда давай дадим ей понюхать!
Он достал еще один, разрезал пополам, поднес к носу сестры. По комнате поплыл кисло-сладкий приятный аромат, и я почему-то увидела, как сестра в этом дневном свете поднялась с кровати, улыбнулась и сказала своим звонким, как колокольчик, голосом: «Какой приятный запах!»
Конечно, в реальности этого не случилось, это были грезы. Сестра с потемневшим лицом спала под звуки приборов. Но это видение было слишком живым, и от неожиданности я заплакала.
— Видела? — не обращая внимания на мои слезы, спросил Сакаи, округлив от удивления глаза.
— Думаю, видела. Наверно, у сестры все-таки где-то осталось сознание.
— Перестань, ты ошибаешься! — категорично заявил он. — Это тебе сейчас мандарин продемонстрировал. Знал, что Куни обожала мандарины, воскресил и показал тебе.
У него с головой все в порядке? — подумала я.
— Мир — такое хорошее место, правда? — Его улыбка была слишком доброй, поэтому во мне снова что-то взорвалось, и я заплакала навзрыд.
Упав ничком на кровать, я рыдала, размазывая слезы, всхлипывала и никак не могла остановиться. В этот момент мне было уже все равно, кто посредник — мандарин, грейпфрут. Я хотела встретиться с сестрой.
