Тогда я спросил о самом существенном:
— А какое он прописал лечение?
— Сказал, чтобы я пользовалась каким-то уксуснокислым десмопрессином или чем-то в этом роде…. Ох, как было тяжко! К пузырьку прилагаются две трубочки, одну из них надо засунуть в нос, а другую — вставить в рот; лекарство впрыскивается в нос. Но я старалась делать всё по инструкции, поскольку решила для себя, что ради выздоровления пойду на любые пытки.
Я не мог представить себе какие-то стеклянные трубки на красивом лице Саэко:
— М-да… Ну, а результат?
— На результат нечего было рассчитывать изначально. Однажды я вдруг поняла, что неправы оба врача — и наш дедушка, и тот молодой, самодовольный. Это…
Лицо женщины помрачнело, как море перед заходом солнца, при этом её голос, казалось, вот-вот прервётся. Белая длинная шея дрожала. За окном, вероятно где-то далеко, в верхнем течении Кигосигавы, раздавались слабые прерывистые звуки сирены. Я вдруг осознал, как настрадалась Саэко из-за этой самой воды. Глубоко вздохнув, с ноткой отчаяния она продолжала:
— Это… Это… Эту выливающуюся из меня воду, от которой мне так хочется вылечиться, эти врачи приняли за мочу. В их ошибке я сама немножко виновата, я хорошо и подробно им не объяснила, потому что мне было до смерти стыдно!
Это была так называемая «любовная жидкость», поэтому-то Саэко и не решалась признаться. За раз из неё изливается два литра воды. Отсюда и возник ошибочный диагноз, после чего ей прописали лекарство, принимаемое при диабетическом расстройстве мочеиспускания.
Ужасная ошибка. Это всё равно, что перепутать околоплодную жидкость и царскую водку. Я хранил молчание, но в душе у меня всё кипело, словно ошибочный диагноз поставили мне самому. Я даже сам не понимал, почему так возмущаюсь и негодую, однако я приравнивал ошибочный диагноз к ложному обвинению. От возмущения я даже забыл, что сам оценивал любовную жидкость из тела Саэко выше, чем мочу. А ведь в моче, понятно, нет ничего дурного.
Саэко продолжала повествование.
…Постепенно она оправилась от первого шока и попыталась поподробнее объяснить врачам суть своего недомогания. Однако, похоже, никто ей так и не поверил; исключением явилась только бабушка, которой Саэко рассказала обо всём ещё когда с головой у той было в порядке. Один врач даже сказал, что такого просто не может быть, ни в практике, ни в теории. Выслушав Саэко, он заметил, что подобное столь же невероятно, как, например, полет в небе стада африканских слонов.
Саэко рассказала, как бы вскользь, о своей беде нескольким приятельницам — вроде бы как дело было не с ней, а с другой женщиной. «Конечно же это моча! — воскликнули те. — Раз жидкости так много… У нас тоже, случается, подтекает, но это капли…»
Причём, женщины ещё категоричней в суждениях, чем мужчины. Что особенно прискорбно, заключила Саэко.
Печаль Саэко сродни печали диковинной птицы, которой нет ни в одном справочнике мира, ни в одном орнитологическом словаре. Размышляя об этом, я продолжал нежно поглаживать уши женщины, холодные-прехолодные. В самом деле, это лишь одна из множества печалей, которых мир ещё не ведает и которым ещё не дано названия!
— Выходит, мне оставалось лечиться самой. Я твёрдо решила не воровать. Ведь воровство — это постыдно. Тогда я всё хорошенько обдумала и поняла, что следует отказаться от жидкости. Вот что я придумала.
Она решила максимально ограничить употребление жидкости. Отказаться даже от любимого зелёного чая и от кофе. Уже через несколько дней Саэко страшно похудела; у неё появились головокружения.
— Я решила умереть. Ведь если не пить совсем — умрешь. Умереть как рыба без воды. Стать сушеной сардинкой. Я действительно верила, что умру.
Однако Саэко не смогла себя уморить. Поскольку ей приходилось выходить из дому за продуктами для бабули, дело кончилось тем, что однажды она потеряла сознание по дороге, и её доставили в больницу с диагнозом «гипертоническая дегидратация». На неделю её положили под капельницу. Так она потеряла шанс покончить с собой путем отказа от жидкости. Но, даже ограничивая себя в питье, она всё-таки чувствовала, что в теле понемногу накапливается вода. Это ощущение толкало её на кражи. И вода из неё действительно вытекала, хотя и в небольших количествах.
Саэко открыла шкаф и вытащила из него коричневый саквояж. Медленно расстегнула застежку:
— Вот свидетельства моего позора. Вот, вот они.
С этими словами она принялась выкладывать из саквояжа вещи прямо на мокрую циновку. Одну за другой.
Пять зубных щёток. Три тюбика разной зубной пасты. По две больших и по две маленьких ложки из нержавеющей стали — всего четыре. Две небольших бутылочки с соусом «Табаско». Один маленький деревянный пестик. Две стоиеновые зажигалки. Два карманных путеводителя— по Франции и по Индии. Многочисленные книги, в том числе романы Джеймса Паттерсона и Кена Гримвуда. Два флакона духов японского производства. Одно дешёвое колечко. Один нож для фруктов. Один одноразовый фотоаппарат. Одна пачка таблеток от простуды. Одни цифровые часы… И много-много других предметов самого разного назначения, в том числе пачка мундштуков для бросающих курить, ватные палочки «Johnson’s», щипчики для ногтей, брелок для ключей, расчёска, питательный бисквит, ухочистка… Всё эти вещи Саэко методично вытаскивала из сумки и раскладывала на циновке, как разорившийся галантерейщик. Вещей было так много, что на полу почти не осталось места, куда можно было ступить. Я отошёл к окну.
Я попытался остановить её: мол, всё, хватит. Тогда Саэко, почти распластавшаяся на циновках, наконец подняла голову. В её глазах блестели слезы. Хотя совсем недавно из тела Саэко вытекло очень много жидкости, слезы у неё всё-таки оставались. Она приложила палец к самому подбородку:
— Вода дошла прямо досюда, она уже переполняла меня; и тогда, не в силах больше терпеть, я стала красть… А вот что касается сыра, то мы с тобой его съели, и поэтому его уже нет. При каждой краже я раз за разом выпускала из себя понемногу воды, это было очень мучительно… До тех пор, пока я не встретила тебя.
Выходило так: перед тем, как я увидел ту самую лужу у касс супермаркета, было множество других таких же луж, образованных подобным образом.
Я тяжело вздохнул. Вздох получился такой тяжёлый и глубокий, что я и сам удивился. Это не было вздохом разочарования или равнодушия: в нём было восхищение и сочувствие. А что ещё могло стоять за этим? Этому вздоху предшествовало удивительное переплетение целого ряда связей и обстоятельств, которые, собственно, и привели меня к данной ситуации.
В голове всплывали и исчезали сценки, словно обведенные кружочком реплики на страницах комиксов. Пейзаж менялся, но, тем не менее, в нём непременно присутствовала одна светящаяся деталь неопределенной формы. Лужа. Множество, неисчислимое множество разных луж. Лужа перед входом в табачную лавку. Лужа перед окошком газетного киоска. Лужа, матово поблескивавшая в тени магазина скобяных товаров. Лужа, в которую кто-то вляпался ботинком на полу книжного магазина. Лужа, испарявшаяся под карнизом магазина игрушек… Эти бесчисленные лужицы, происхождение и содержимое которых никто не смог бы определить, радужным калейдоскопом мелькали в моем мозгу.
Такая лужица, хоть бы одна, возможно, найдется среди бесчисленных и ненужных образов, что хранятся в моей голове, подумалось мне… Нет, это не может быть единичным явлением!
Ведь такое, вероятно, бывает и с вами. Возьмём, к примеру, многократно попадавшийся на глаза и уже поднадоевший, но всё-таки милый вашему сердцу вид. Например, лужа на обочине безлюдной дороги, по которой вы торопитесь из школы домой. Ускользающие пейзажи, ненадёжная, подводящая человека память… Лишь в немногих лужицах есть некая глубинная печаль, о которой говорила Саэко; они являют очень малую часть всех бессмысленных, обречённых на безмолвное испарение заурядных луж, являющих неисчислимое множество синих точек, разбросанных по всему Земному шару. И мы невольно, бездумно смотрим именно на них….Эта мысль так поразила меня, что по телу невольно пробежала дрожь.
Между тем Саэко всё говорила и говорила. В её голосе звучали слёзы:
— Однажды я решила открыться бабушке. Рассказала и о воде, и о кражах. Это ещё тогда, когда у неё в голове было ясно, и она учила меня готовить японские сладости…
Слушая меня, она беззвучно плакала. Когда я закончила рассказ, бабуля обняла меня и сказала: «Саэко! С воровством надо бороться! Надо, чтобы вода выходила из твоего тела в объятиях мужчины. Ты должна найти хорошего человека, чтобы с его помощью с удовольствием избавляться от накопившейся в твоем теле воды, когда тебе это понадобится». Но для меня это было не так просто. Я всё продолжала воровать. А потом у касс супермаркета я встретилась с тобой. Когда ты подобрал серьгу, и я увидела твои глаза, то сразу подумала: «Вот он, твой мужчина!» Я долго колебалась, не решаясь позвонить по телефону, напечатанному на визитной карточке. А потом увидела тебя у моста Итинохаси. С того дня, когда мы вместе ели сыр и ты впервые помог мне избавиться от воды, я только один раз совершила кражу!
