– Гляди-ка, палец, – сказал я ему. А он немного приотстал. Он сперва не поверил. Пока не подошел. Я поначалу решил, что это так, бутафория, карнавальная шутка. Он легонько пнул палец носком ботинка и нагнулся. Самый настоящий палец. У меня случайно оказался чистый носовой платок. Жена очень следит за этим делом. Каждый день спрашивает: «Взял свежий платок?»
Парень аккуратно завернул палец. В участке мы положили свою находку в морозильник. Не звонить же сию минуту дежурному врачу из-за отрубленного пальца. И что, интересно, он мог бы с ним сделать, если руки-то нет? Мы составили протокол, но никак не могли решить, с какой он руки: правой или левой. То и дело доставали его из морозильника, разворачивали и рассматривали. Обнаженная кость, обрывок сухожилия, на лоскутках кожи – запекшаяся кровь или неустановленная грязь. Первые две фаланги – воскового цвета, почти белые. Ноготь имел продольные бороздки и был коротко обстрижен. Он казался прозрачным. Все сходились на том, что это – мизинец взрослого человека. У начальника патрульно-постовой службы было другое мнение. Он считал, что это указательный палец ребенка. Никто с ним не согласился. Но ведь он всегда знает все лучше других. Когда наконец выяснилось, что он не прав, он больше не заводил разговора на эту тему. Но если он вдруг оказывался прав – затыкай уши. Целыми днями он ни о чем другом говорить не мог. Такой уж человек.
Наш доктор обзванивал больницы, но никого с отрубленным пальцем обнаружить не удалось. Нам он был ни к чему, поэтому мы сняли отпечаток и передали находку судебным медикам. «…Поверхности сквозных рваных и резаных ран». Мы и сами могли бы сделать такое заключение. Это был палец очень молодого человека, мизинец правой руки. Еще в заключении экспертов было сказано, что в области рваной раны обнаружены следы татуировки. Но это мало что давало нам. Татуировки сейчас накалывает каждый второй юнец. Отпечатки отсеченных пальцев получаются прекрасно, так как ничто не мешает добиваться нужной плотности приложения. Отпечаток вышел идеальный. По нему криминалисты сделали точную копию кончика пальца. И при встречах с молодыми людьми мы первым делом смотрели на пальцы. Интересно было узнать, из-за чего парень остался без пальца. Наркотики? Или торговля краденым? Почему палец оказался в переходе? Не было ни заявлений, ни срочных вызовов.
В дежурной части кое-что знали, чего нам не говорили. Дескать, работайте дальше, ищите. Отпечаток не зарегистрировали. Наш доктор считал… Вообще-то он чиновник медицинского ведомства, советник медицины Блехнер. Мы говорим «наш доктор», потому что он нам всегда помогает, если что надо. Он человек сговорчивый… ну, с ним хорошо сотрудничать, к тому же он играет в тарок, в общем, мы, можно сказать, друзья-приятели.
За картами мы с ним об этом деле перемолвились. Палец еще лежал у нас в морозилке. Тогда выпала редкая возможность посидеть узким кругом. Почти все наши ушли поддавать, бухать, жбанить и т. д. и т. п. Раньше были у нас даже любители преферанса, но они давно на пенсии. Теперь и тарокистов-то не осталось. За картами доктор принимал с нами по стопке и становился разговорчивым… Так вот, наш доктор заявил: «Если хотите знать мое мнение – палец отрезан тупым ножом. Несчастный случай исключается».
Он извлек сверток из холодильника, развернул платок и прихватил палец щипцами для сахара. Края кожи и мышечные волокна были кое-где размочалены, а где-то более или менее ровно обрезаны. На торчавшем наружу сухожилии – что-то вроде зарубок. Создавалось впечатление, что его просто разодрали. Это кое о чем говорило. Значит, надо было рыть дальше. Тем более что начальство постоянно требует тщательно изучать место преступления. В данном случае лучше сказать – место находки. Этим делом никто не занимался как следует. Даже в оперативном отделе. У нас был палец, а они вышли на человека, который мог быть потерпевшим, и не поставили нас в известность. Вот такая у нас тогда была петрушка.
Только я один, пожалуй, и осмотрел место более или менее внимательно. Никаких следов крови. По моим соображениям, палец попал туда после трех часов ночи. Между часом и тремя в переходе на Карлсплац делают уборку. Вы хоть раз видели, как это происходит? Сперва выкатывают две тележки с шампунем. Это два таких бочонка на колесах. Раньше к ним добавляли еще и баллон со сжатым газом. Вся эта штука фонтанирует, что твой огнетушитель. Один из уборщиков толкает тележку, другой держит брандспойт. Обратите внимание на пятна на полу в переходе. Это следы ночной уборки. В час ночи, как только загремят эти танки, даже нам не до шуток. Не успеешь вовремя унести ноги – бесплатная головомойка тебе обеспечена.
«Зеленые» настояли на отказе от сжатого газа – из-за озоновой дыры. С тех пор уборщикам приходится выводить шампунем каждое пятно. Один качает, другой разбрызгивает. За ними идут еще двое, у них – тачка с опилками и лопаты. Опилками посыпают уже ошпаренные химией пятна. А заканчивают уборку еще двое – с широченными метлами. Пальца все они просто не заметили, хоть он и лежал у самой стены. Как-то во время ночного дежурства я спускался в переход, чтобы расспросить бригаду уборщиков. Ни один из них по-немецки ни бум-бум. Я показал им слепок. Они чуть со смеху не покатились. Ничего путного из этой затеи не вышло.
Начальник и другие сослуживцы отказывались понимать меня, мой настырный интерес к делу, когда ни тебе заявления, ни даже потерпевшего. Но я уже закусил удила. Хотя бы потому, что наши подзаводили меня своими насмешками. «Ну, все, – говорили они, когда меня отряжали патрулировать, – теперь жди улова. Глядишь, еще какой бесхозный палец найдется».
А ведь, как потом выяснилось, я взял след крупного зверя, мне бы идти по нему дальше. Кто знает, может, я сумел бы предотвратить катастрофу. Тут уж меня бы зауважали. Тогда бы всем стало ясно, что Караульщик не лыком шит.
Караульщиком меня прозвали в начале службы, потому что я приехал в Вену из сельской местности. Мой старший напарник пресекал, как мог, попытки приклеить мне это прозвище. А в его отсутствие меня им то и дело подначивали. Но к тому дню, когда был бал, от меня уже отстали – для шуток нашелся служивый помоложе, тоже из деревни.
Единственный из тех, с кем я тогда работал и кого мне не хватает, – это мой прежний наставник. Теперь он – начальник патрульно-постовой службы в Майдлинге. Для полицейского он слишком уж мал ростом. Еле дотягивал до нижнего предела нормы. А поскольку он был поперек себя шире, а у нас тогда служили парни вроде меня – длинные как на подбор, то он казался еще приземистее. Когда мы с ним отправлялись на обход, про нас за глаза говорили: недомерок с недоумком. Иногда я ему звоню – поболтать пару минут про старое. Он собирается пригласить меня на свое пятидесятипятилетие. Однако этой истерии с пальцем не придал значения и он. Мне бы стоять на своем. Я бы сам себя продвинул. Где этот беспалый? Высунулся разок и куда-то провалился. Какое он имеет отношение к делу, прогремевшему на весь мир? Мы все еще плутаем в потемках. А эта важная комиссия, которая якобы уж точно все распутает, тоже, видать, буксует. Иначе и быть не может. Стоит только взглянуть, кого в нее напихали. В общем, к нам в участок сверху присватали одного инспектора, такого же, как все мы. Чтобы лишить нас сверхурочных. Он и службы-то не нюхал. Зато теперь заседает в комиссии. А сдвигов-то никаких. Даже если в остальном есть какие-то успехи: мы же умеем вертеться, как-никак полицейский – видная фигура. А вот комиссия, даю вам гарантию, ничего не нароет. Я в то время и то, наверное, дальше продвинулся, чем они сейчас.
Я не хотел отступаться, не давал так просто оттереть себя. Даже когда дело с отсеченным пальцем закрыли и я уже не мог заниматься им официально, я все равно продолжал начатую работу. На чем сосредоточить внимание, я и сам толком не знал. Вероятно, надо было приглядываться ко всему, что бросалось в глаза, например к тем людям, у которых не хватало мизинца. Но, честно сказать, такие попадались нечасто, а еще честнее, не попадались вообще, но имело смысл понаблюдать за подмузейным уголком, так как в этой части перехода не было камеры наблюдения. Сброд, который боится света, забирается именно в такие щели. Правда, после истории с пальцем, на которой я заработал благодарность за внимательный осмотр места патрулирования, сделали запрос в отдел видеослежения за транспортным и пешеходным потоком. Было решено установить в переходе еще одну камеру.
«Дай-то Бог! – обрадовались наши. – Не надо будет лезть под землю ко всякой швали, начнем опять парки прочесывать».
Они перестали это делать. Со службой видеонаблюдения мы стали жить душа в душу с тех пор, как там начал работать зам по кадрам. А вот с его преемником каши не сваришь. Он стал замом по кадрам, а вскорости и начальником патрульно-постовой службы. Никаких интересов, кроме собственных, у него не было. После катастрофы скакнул аж в начальники районного управления. А бывший зам по кадрам, который ушел в отдел слежения, был боец хоть куда. В гору пошел после такого заявления: «Запись на пленку действий полиции при исполнении служебных обязанностей недопустимо использовать против сотрудников». И тут он не отступал ни на шаг, не на словах, а на деле. Даже высшее начальство замандражировало. Ведь уж давно завели обычай крутить такие пленки по телевидению. И никто не знал, как вести себя при исполнении-то. Руки были буквально связаны. Всегда находился умник – а на суде почти наверняка, – который видел в наших действиях какое-нибудь нарушение или необоснованное применение силы. В общем, инициатива этого зама по кадрам показалась начальству крайностью. Инспектор сказал: «У нас так нельзя. Если пресса подловит нас, тут же начнет трубить про полицейское государство».
