Когда автомобилей в Москве было еще мало,
Я прошел по нему в феврале,
Не замечая пронизывающего ветра,
Повторяя про себя строчки Гейне
Из его ранней книги
“Юношеские страдания”.
Александру Штейнбергу
Как Гюйгенс или новый Галилей,
Я в институт вхожу на Воробьевском
Шоссе. Охранник юный у дверей
Мой пропуск деловито проверяет.
Слетает пух с московских тополей,
Заблудший голубь с облаков ныряет,
Льет музыка с правительственных дач,
И воздух зрелых, взвешенных удач
Меня своим естественно считает,
И хочется, аршинный циркуль взяв,
Всем доказать, что квадратура круга
Не столь уж есть козява из козяв,
И Бога полюбить легко, как друга!
О дух науки! Парадоксов внук
Крушит замок со ржавою скобою,
Приходит слава и соблазнов круг,
Неслыханных, приводит за собою.
Ее повсюду слышен легкий гам,
И весь ты в приглашеньях и приветах,
И зависть примолкает по углам,
И все клянутся в дружбе на банкетах.
О боже, как кружится голова
От перспектив, невиданных и разных,
В каких домах имеешь ты права!
Какие есть (а ты не знал) соблазны!
Лови свой час, избранник бытия,
Возвысясь над снующею толпою,
Но знай, что непроста судьба твоя
И скоро посмеется над тобою.
Ты вдруг очнулся! От чужих судеб,
Решеньем коих ты охотно занят,
Ты кинулся на прежний черствый хлеб,
Но весь партер уже забит и занят,
Бумага та же, тот же стол и стул,
Но вновь удачи призрак не мелькнул,
Все выели интриги, заграница,
А там и старость шлет своих гонцов,
И слава Богу, коль в конце концов
В учебнике останется страница.
Увы, увы, профессия моя,
Не столь ты ныне популярна стала,
Все морщатся богемные друзья,
Сменилось время. Интеллектуала
Возник на свете идеал иной,
Сего я не поклонник идеала,
Но, с экзистенциальною виной,
Легко ли нам, уже почти забитым,
Ведь нас, каким не знаю уж копытом,
Теперь везде лягать заведено,
Страдал я раньше, нынче — все равно!
Куда ни глянешь — всюду телепаты,
Астрологи, пророки, гордецы,
И не профессора теперь богаты,
И мы не столь престижные отцы.
Что делать, прежде были офицеры
Соль общества, пора и нам сойти,
В России век в науку полной веры
Окончился, Господь ее прости!
А я припоминаю эпизод
Из юности — жара, разгар июля,
А у меня в стекле шипит азот,
Прозрачный, жидкий, и лежат на стуле
Два яблока — там, за стеною, сад,
За толстою бетонною стеною,
В бассейне охлаждения висят
Таблички: “Атом!” Все мое со мною,
Есть комната, снимаемая за
По нынешнему грош. Друзья, глаза
Влюбленные, хотя еще исход
Не каждой встречи ясен наперед,
Но вот — обед! Спирток механик пьет,
Труб и приборов дружественный хаос,
И я бросаю яблоки в азот,
Шипенье, пар, и, некий новый Фауст,
Я вызвать духа пленного хочу
Из тех кругов, где мучится Иуда,
Потом я это на пол все плещу,
И яблочки стеклянные, оттуда
Доставши, разбиваю молотком,
И, долго ощущая языком
Зернистый, вязкий, кисло-сладкий лед,
Без страха и забот гляжу вперед...
1975 — 2008
Киев
Памяти математика Бориса Николаевича Делоне,
по мотивам воспоминаний которого написано это
стихотворение
Как траурный гусар лежал в шинели,
Об этом помнят годовые кольца,
Большие куклы взрослыми любимы,
Старухи черный берегли стеклярус,
Морщины старика подобны трещинам коры.
Он сединой напоминает зиму,
Все выжившие липы на бульваре
Хранят в себе свинцовые отметки
Старательным ученикам войны,
Они припоминают сквозь дремоту,
Как хлопает оторванная ставня,
Как дико стынет месяц над предместьем,
Когда с пустых просторов победитель
Уносит жертвы уличных боев.
На карте в кабинете у отца
Наколот был театр военных действий,
Красавица сестра шуршала бантом,
Большая кукла пряталась в шкафу.
Она сумела рассмешить матроса
И всех спасла,
Когда пришли расстреливать семью.
1969
О себе
1
Опасаясь нашествия марсиан,
Рою поглубже погреб на даче,
Улыбаюсь вслед ушедшей удаче,
Незачем показывать своих ран.
Меня учили носить маску жреца
И кричать: — Петербургу-де быть пусту! —
Но потратили время. Сколько дней до конца,
Не могу знать, Господи. Квасим капусту.
Зато я научился удерживать нрав,
А ведь прежде он был такой отчаянный!
Отец Молчалина был прав,
Лучшие люди на свете — Молчалины.
А марсиане плывут мимо Земли,
Нет ни фамилий у них, ни отчества,
В черном космосе их звездные корабли —
Знаки неизбежно подступающего одиночества.
2
Мне птицей, свистящей в зеленых кустах,
Не стать уж на старости лет,
Хотя посвистеть мне так хочется, страх,
Но “нет” — отвечают в ответ.
Мне “нет” отвечают сегодня всегда,
Ах, где те златые года,
Когда из любого угла без труда
Звучало смущенное “да”?
А я улыбался, шагал, не глядел,
С друзьями беспечно сидел
И мало свистел, слишком мало успел,
Да жизнь не пустить в передел.
3
Как росток сквозь асфальт,
Прорастет, прорастет мое слово,
Как росток сквозь асфальт,
И на всех полюсах бытия,
Как простая трава,
Шелестеть будет днесь и сурово,
Как простая трава,
Незаметная правда моя.
Уходите в Аид,
Вы, что так бестолково неправы,
Уносите свой шум,
Пусть на всех полюсах бытия,
Прорастя сквозь асфальт,
Зашумят, забушуют дубравы,
Будет птицами петь
Неудобная правда моя.
4
Как дерево под тяжестью плодов,
Так я клонюсь под тяжестью трудов,
И я паду, земли не лучший сын,
Как упадает спелый апельсин,
Наполненный сладчайшею водой.
Пусть подлетает дятел молодой —
Теперь он может, прежде он не смел,
Не худший это будущий удел.
Афанасьева Анастасия Валерьевна родилась в 1982 году в Харькове, окончила Харьковский государственный медицинский университет. Работает судебно-психиатрическим экспертом. Стихи, проза, статьи о современной поэзии публиковались в журналах, антологиях, в Интернете. Автор стихотворных книг “Бедные белые люди” (М., 2005), “Голоса говорят” (М., 2007). Лауреат премии журнала “РЕЦ” (2005), “Русской премии” (2006), премии “ЛитератуРРентген” (2007) и др. Живет в Харькове.
ДИАЛОГ УЧИТЕЛЯ ФИЗИКИ С УЧЕНИКАМИ: ОКНА
1
Что касается окон, то они всегда. Желтые, синие, черные, красные.
Белые, если ночью; сияющие красным, розовым, оранжевым, если на восходе или закате; серо-незаметные, если днем.
