Да, птицы должны были ответить.
– Ладно, - сказал Колдун. – Если ты не хочешь сделать это сам, дай мне говорить с птицами, когда они прилетят.
– Конечно, – поклонился Алексей Михайлович. – Обязательно. Какой вопрос.
– Но если ваши птицы не согласятся, мы будем мстить всему их роду.
– Это очень печально, – Дмитрий Игоревич был вежлив, а Врач только качал в тоске головой.
Месть, подумал он. Месть тут дело привычное, совсем не то, что мы понимаем под этим словом. Здесь, на этой забытой Богом земле, нет никакой итальянской горячности и стрельбы между людьми в смешных шляпах, это не кавказские кровники – тут это делается попросту. Семья вырезает другую семью, включая грудных детей, а потом спокойно садится и доедает за убитыми ещё не остывшую пшеничную похлёбку.
А тут ещё месть птицам.
Дмитрий Игоревич на миг представил себе эту картину. Несколько племён пускаются в путь, распевая боевые песни, по пути их количество увеличивается, они пересекают море и высаживаются в Европе. Методично и бесшумно, питаясь отбросами, они распространяются по континенту, разоряя птичьи гнёзда.
Это особый невидимый мир, который проникает в европейскую цивилизацию как зараза. А европейцы не видят неприметных людей в рванье, что повсеместно истребляют птиц, совершая ту месть, о которой говорил Колдун.
Но нет, конечно, никто из них не дойдёт, не доплывёт до русских равнин и польских лесов.
Бояться особо нечего.
Бояться было нечего, но наутро пан Пшибышевский не вышел из своей комнаты. Сначала всё напоминало грипп, но потом у метеоролога начался необычный жар. Тут же пришёл Врач, и по выражению его лица Дмитрий Игоревич понял, что дело совсем плохо.
Сходили к Колдуну, да тот засмеялся им в лицо.
Когда они возвращались, Врач непривычно дрожащим голосом сказал:
– А вам не приходило в голову, Дмитрий Игоревич, что наш Колдун удивительно похож на настоящего бога? Нет, нашего, ветхозаветного Бога? Он жесток, и при этом непонятно жесток. От него нельзя уберечься, как нельзя уберечься Ною от гибели своих родственников и нищеты…
Орнитолог ничего не ответил, потому что думал о гибели романтики. Поки мы живэм. Ещё Польска не сгинела, поки мы… А вот метеоролог умер, а вместе с ним и часть Польши, и часть их мира. Вернее, одна треть.
Они похоронили поляка через два дня. Вертолёт мог прилететь разве что через месяц, и то если не помешают дожди. А пока Врач и Дмитрий Игоревич раздали местным женщинам муку, чтобы они свершили свой погребальный обряд. Как ни странно, даров никто не взял, и пан Пшибышевский лёг в африканский суглинок лишь под молитву, прочитанную Врачом. Дмитрий Игоревич молчал, а про себя подумал с грустью: “Вот они, ляхи… Ай, ай, сынку, помогли тебе твои ружья?..”
Но вот прилетели птицы с Севера.
С каждым днём их прилетало всё больше, и Дмитрий Игоревич весь был погружён в работу. Он описывал уже окольцованных птиц, взвешивал их на пищавших без умолку электронных весах, дул им в затылки, ероша пёрышки, чтобы узнать возраст, и совсем потерял счёт дням. Поэтому он не сразу понял, что говорит ему вечером Пьер Робертович. А? Что? Что с могилой?
Оказалось, что могила метеоролога пуста.
Даже не сжившись с Африкой так, как Пьер Робертович, Дмитрий Игоревич понял, что это конец. Колдун придумал для развлечения что-то, что гораздо хуже его доморощенного социализма и капитализма.
И точно, когда они вышли к берегу озера, то увидели своего товарища.
Мёртвый пан Пшибышевский ходил по берегу и кормил птиц своим мясом. Метеоролог отщипывал у себя с бока что-то, и птицы радостно семенили к нему.
Врач и орнитолог смотрели на озеро, которое было покрыто пернатым народом. Задул холодный ветер с гор, и птицы сотнями начали подниматься.
Правда, некоторые падали обратно, едва взлетев. Даже издали было видно, какие они больные.
Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.
* *
*
Счастлив, кто падает вниз головой.
Владислав Ходасевич
Говорила Марина: я хочу не быть.
Раствориться, расплавиться, позабыть
всё, что связывало меня с землей,
родными и близкими. Они со мной
тетёшкались столько лет подряд,
опекали, вытаскивали из дерьма.
Хорошо бы, конечно, принять яд,
но этот способ дорог весьма.
Проще выйти на воздух. Не отдав долгов,
задохнуться давлением в пять атмосфер.
Вот и вся любовь.
Вот и вся любовь.
Небосвод непоправимо сер
под тобой, шагнувшим через барьер.
Жестокое солнце
Игра в аду.
Велимир Хлебников
Australian Open — 2002. Женский финал.
Дженнифер Каприати — Мартина Хингис.
Температура приближается к сорока.
С каждым геймом становится жарче.
Вода выкипает мгновенно,
оставляя на теле соляные разводы.
Корт, раскаленный как сковородка,
припекает ступни сквозь подошвы кроссовок.
Это не теннис,
это — игра в аду.
Мартина отходит в тень.
Стоит секунду, две, три.
Больше нельзя.
Дженнифер чуть сильнее физически.
Она вымучивает победу.
Мартина сидит, опустив голову.
Она ничего не видит.
И кажется ей, что теннисный мяч
похож на снежок,
брошенный маленькой девочкой
где-нибудь в Татрах.
Через полгода
она — красивая, двадцатидвухлетняя —
уйдет из спорта.
* *
*
А потому что жизнь прошла.
Сергей Гандлевский
Жизнь представляется прожитой.
Что мы видим в конце?
Что отразилось, Боже мой,
на этом лице?
Шрамами и ожогами
траченный, но живой.
Мне остается много ли?
Много ли, Боже мой?
Стерпится, перемелется,
пыль осядет в углу.
Но все равно не верится,
что все равно умру.
* *
*
И жаждет веры, но о ней не просит.
Федор Тютчев
Откуда дует ветер?
С Белого моря.
Кто стоит на дороге?
Одинокий странник,
горький пропойца,
крещеный нехристь.
Чего он хочет?
Веры.
Отчего же не молит Бога?
Матерьялист.
Новогоднее
Я понял, что родина творчества — будущее. Оттуда дует ветер богов слова.
Велимир Хлебников
Когда я был юношей,
в календаре было много красных праздников
и только один белый.
Изменилась эпоха,
красные праздники выгорели,
но белый праздник остался.
Накрахмаленную скатерть
хрустящую, как чистый лист,
стелите на стол.
Стихи приходят из будущего
и, когда наступает их время — гаснут.
Поэзия — это воздушные корни языка,
которыми сегодняшний день
прорастает в завтрашний.
И уже нестрашно
войти в новый день, в новый год,
потому что мы многое знаем о нем,
потому что оттуда пришли
любимые нами стихи.
Веселый центон
Wer spricht vom Siegen? Uberstehn ist alles.
Rainer Maria Rilke
Кто говорит о победе?
Выстоять — вот и все.
Когда на тебя наедет
красное колесо,
когда круги под глазами
и некуда больше спешить,
и все, что коллодий залил,
