Он жил не в общежитии и годился мне в отцы. Работал хирургом и был доцентом на кафедре в медицинской академии. Он покорил меня умом и скромностью, я влюбилась, и он спал со мной. В перерывах между лекциями мы встречались в гостиницах, а когда не занимались любовью, он включал телевизор. В новостях показывали бомбардировки Вьетнама, и он, случалось, плакал. Он был странный — хирург и поэт одновременно, но явный неврастеник. Посмотрев новости, страшно ругался, выключал телевизор, пил водку из прямо из горлышка, а потом обо всем забывал. Он шептал мое имя, укладывал меня в постель и ласкал так, как если бы это было наше последнее свидание. Мужчина всегда должен ласкать женщину как в первый и последний раз. И целовал он меня так, словно это был наш последний поцелуй. На вокзале или в аэропорту. Через пять лет, тем же путем — через Советский Союз, Монголию и Китай — я вернулась в Ханой. Когда я уезжала с пропахшего мочой вокзала Гданьска, он меня не провожал. Возвращаясь на родину, я была уже не той, что раньше. Я была грустью, болью, одиночеством, а еще — грешной вьетнамской полькой. Я мысленно просила прощения у его жены, а потом, в поезде, читала вслух Галчиньского [7]. Начала в Тчеве [8], продолжила в Москве и читала до самого Ханоя. Как там…
Коль разлюбить меня потом
Тебе когда-то доведется,
Прошу, не говори о том —
Как Бог о том не говорит… [9]
— Чушь и безвкусица! Но тогда эти слова были для меня словно молитва. Я хотела быть с ним или умереть. Во Вьетнаме тогда было просто умереть. Через два месяца после возвращения в Ханой я проехала, прошла, проползла «тропой Хо Ши Мина» [10] через Лаос и Камбоджу в Сайгон, а оттуда — в Кути. Это более двух тысяч километров от моего дома. Просыпаясь в джунглях, я видела вокруг обгорелые трупы и огромные, больше, чем вся территория вокзала в Гданьске, воронки от бомб. Никогда не забуду, как впервые спустилась в тоннель в Кути. Госпиталь располагался на третьем уровне под землей. Молодой парень, стоящий у люка, назвал меня «польская пани доктор» и предложил мне попрощаться с солнцем, когда закрывал за мной люк. Я провела в кромешной темноте два года. Свет включали только на время операций. Надрезая скальпелем животы, спины, головы, я всегда мысленно слышала его голос. Он говорил по-польски: «Сделай все, чтобы они как можно меньше страдали, ведь это чьи-то сын или дочь». Я слышу этот голос до сих пор. Скажите, как сейчас выглядит вокзал в Гданьске? Расскажите мне про него по-польски, пожалуйста…
Она вошла в зал заседаний последней и села в одном из задних рядов, у самых дверей: если вдруг станет плохо и она начнет задыхаться, так будет легче пробраться к выходу. Это уже третье судебное разбирательство, и у нее есть опыт. Во время предыдущего она сидела слишком далеко от дверей и чуть не потеряла сознание, пока выбралась в коридор после объявления решения суда.
Этот процесс ведет та же судья, что и предыдущий. У нее узкие губы и морщинистый лоб, она никогда не улыбается и говорит точь-в-точь, как приходской священник, то есть словно произносит проповедь, и так же, как он, временами резко повышает голос.
Именно поэтому она перестала приглашать в дом на Рождество священника, а на воскресную службу ездит на трамвае в костел в Муранов [11].
Судья кричит громче всего, когда перед ней стоит Роберт, ее сын. Смотрит на него сверху и кричит. Особенно тогда, когда Роберт начинает говорить об Ане…
Аня — единственное существо, ради которого она живет. Ее внучка, дочь сына и «этой женщины». Уже год она не называет невестку иначе, как «эта женщина». Когда-то она пыталась ее полюбить. Теперь ненавидит. Прежде всего за то, что та хочет отобрать у нее Аню, а еще за то, что испортила жизнь ее сыну. Влюбила в себя, заставила поверить, что он может привыкнуть к проклятому лицемерному миру стеклянных варшавских офисов и превратиться из простого жестянщика в хозяина автосалона. Эта женщина увезла его в Варшаву, где он чувствовал себя не в своей тарелке и передвигался, как слепой по джунглям. Одевала его так, что он выглядел жалким клоуном, приучила говорить на языке, который ему непонятен, и водила туда, где он себя чувствовал (и был на самом деле) ее лакеем. А потом, чтобы еще крепче привязать его к себе, родила Аню. А когда окончательно заперла его в клетке, влюбленного в нее и в Аню, завладела его деньгами и отправилась на охоту.
Он днями напролет клепал кузова «мерседесов», а она по вечерам встречалась в дорогих ресторанах с владельцами этих «мерседесов». Однажды в воскресенье, примерно год назад, в день рождения Ани, за завтраком, эта женщина сказала ему, что они абсолютно не подходят друг другу и что она никогда его не любила. Он ее ударил. Конечно, ему не следовало этого делать, но мать на его месте поступила бы так же.
Ради Ани она продала дом в Томашуве и переселилась в квартиру в варшавской многоэтажке, откуда несколько минут езды трамваем до их виллы. Она не желала жить с ними, но хотела быть поближе к Ане. «Эта женщина» никогда не кормила Аню грудью, боялась испортить фигуру. Через три недели после родов она отправилась худеть в санаторий в Сопот. Ее не было ни когда Аня училась ходить, ни когда произнесла первое слово. Зато с Аней был Роберт. Все четыре года своей жизни Аня провела в основном с ним и со своей бабушкой. Четыре года именно она «принимала» внучку утром из автомобиля, вела к себе, а вечером отводила обратно к машине сына. Это она носила Аню на руках, когда у той были колики, ходила с ней в поликлинику делать прививки. Это она не спала ночью, отдав вечером Роберту кашляющую кроху, и не могла дождаться утра, чтобы снова прижать ее к груди.
«Эта женщина» никогда не любила свекровь. С самого начала считала ее лишь матерью богатого жестянщика из Томашува, деревенщиной, которая по воскресеньям варит сыночку вонючие щи. Но когда «эта женщина» родила им, то есть ей и Роберту, Аню, это перестало иметь значение. Главной на свете стала внучка. Ради Ани она хотела выздороветь, благодаря Ане перестала ждать смерти и тосковать по Томашуву.
Так было до того злополучного апрельского воскресенья. В тот день жена Роберта собрала чемоданы, вместе с Аней села в ожидавший ее перед виллой автомобиль и уехала. Роберт заметил отсутствие дочери лишь на следующее утро, когда протрезвел. Неделю они искали Аню. Потом заявили в полицию. Ночью Роберт поехал с матерью в Вилянов [12], в огороженный высоким забором жилой комплекс. Он бросал камни в окна квартиры на первом этаже. Сначала вышла жена Роберта, потом высокий мужчина, а затем два бритых наголо охранника в форме запихнули Роберта и его мать во внедорожник и отвезли в участок.
Каждое утро она садилась в автобус, приезжала к их дому и стояла там до вечера. Ей удалось увидеть Аню только один раз. Она бросилась к забору, стала стучать по нему кулаками и громко кричать. Отошла только когда к забору подбежали две спущенные с цепи немецкие овчарки.
На двух предыдущих процессах судья согласилась с адвокатом «этой женщины» в том, что «отец и бабушка негативно влияют на ребенка», и лишила ответчика права видеться с дочерью на шесть месяцев. Более того, в отдельном постановлении, «руководствуясь соображениями о благе ребенка», запретила бабушке любые контакты с внучкой.
Сегодня она дождется решения суда. Если у нее снова отберут Аню, она вернется в Томашув. Еще не знает как, но вернется. И умрет…
Действительно хороший секс бывает у меня только с теми мужчинами, с которыми нет постоянных отношений. Думаю, по одной простой причине: я сплю с мужчиной, только если сама испытываю к нему желание. А еще если не слишком хорошо его знаю. То есть знаю, но не близко. Сейчас у меня трое таких мужчин. Все они — мои друзья. У меня нет потребности встречаться с ними каждый день. Не хочу видеть их зубные щетки у себя в ванной и пить с ними на кухне утренний кофе. И не имею ни малейшего желания делить с ними быт. Я хочу их лишь время от времени. Для этого мне и надо водить с ними дружбу…
Вы спросите, как же тогда возможна близость? Хороший вопрос. Знаете, я за свою жизнь переспала примерно с сорока мужчинами, но только с четырьмя из них у меня была так называемая связь. И должна признаться, секс во время этих связей был значительно хуже. В этом нет вины мужчин. Это я, как только мы выстраивали сексуальные отношения, вскоре утрачивала к ним интерес. У моих подруг все наоборот: они говорят, что лишь построив отношения, получают сексуальное удовлетворение. Однако большинство из них давно в разводе и «удовлетворение» в последнее время ассоциируется для них исключительно с… ну, это неважно.
Я не говорю, что у меня пропадало желание заниматься сексом. Ничего подобного! Речь идет только о сексе с постоянными партнерами. Через какое-то время, как только они переставали быть для меня загадкой, я теряла к ним интерес. Мне не хватало новизны в прикосновениях их рук, губ, языка. Через несколько месяцев я точно знала, чего хочет он, и уже не хотела этого сама, хотя упорно притворялась, что хочу, дабы он ничего не заметил.
