— Что ж, Джинни, я тоже восхищаюсь людьми в принципами, — сказал Лэндон.
— Угу. Но ему достается на орехи от твоих ровесников, папуля. Как и Ральфу… похоже, я к этому уже привыкла… Извини.
Лэндон внимательно посмотрел на дочь. Она явно была возбуждена. Джинни ходила по комнате, поправляла вещи, взбивала подушки, заталкивала книги на полки, все это в какой-то причудливой нервной спешке. Да она, наверное, снова поссорилась с матерью, подумал он с облегчением. Только и всего.
— У тебя все в порядке, Джинни? В смысле — по-серьезному?
— Ну да, все отлично. — Она подошла к окну и теперь смотрела на улицу, нерешительно теребя ткань занавески, как магазинный воришка. — Старый город меняется.
— Да, — ответил Лэндон, сидя на диванном валике и наблюдая за ней.
— Я и сейчас считаю, что Нью-Йорк ему в подметки не годится, — сказала Джинни, прижимаясь щекой к стеклу. — Не город, а свинарник какой-то. — Ее вдруг охватило раздражение. — Маму он и то уж «достал», а ты ведь знаешь, как она любит свой Нью-Йорк.
— Знаю, — ответил Лэндон.
— Тебе известно, что после рождества в нашу квартиру два раза забирались воры? Лезут через окна, двери, крышу. Да и полиция с ними заодно. Больно им надо кого-то ловить. Настоящая война нервов. В общем, мама сыта Нью-Йорком по горло, потому она и возвращается.
— Сюда? — Лэндон даже вздрогнул. — В Торонто?
— Ну конечно. А ты не знал? Я думала, она звонила.
— Мне? — Лэндон засмеялся. — Да я с твоей матерью не разговаривал с самых праздников.
Джинни нахмурилась.
— Правда?.. Ну, в общем, такие дела. С работы она ушла. Вернее, нет… не совсем. Агентство согласилось перевести ее в их отделение в Торонто. Они от этого были не в восторге, но она сказала им: Нью-Йорк ее «достал», и она возвращается в Торонто. Ну, ты знаешь, если мама что-то решит, с ней лучше не связываться. Короче говоря, завтра вечером она прилетает. — Джинни снова заходила по комнате, спиной к Лэндону. Он явственно услышал, как хрустят костяшки ее пальцев. — Я думала, может, тебе звонила тетя Бланш. Ведь, пока не обзаведемся жилищем, мы будем жить у нее.
Лэндон провел рукой по скуле.
— Значит, ее снова выпустили! Я думал, она еще под замком.
Джинни с недовольной миной обернулась.
— Папуля… Это на тебя не похоже. Тетя Бланш немного нездорова, но это не значит, что нужно быть жестоким.
— Да, не значит, но я не в восторге от того, что ты будешь жить с ней под одной крышей. Она безумно ревнует к любой женщине моложе семидесяти пяти лет. Ты сама это знаешь. И с ней все еще случаются эти жуткие припадки. Мне о них Харви Хаббард рассказывал.
— Фу, этот вульгарный тип. Да что он понимает? К тому же тетя Бланш совсем поправилась. Правда, правда. Уже несколько месяцев она совсем здорова.
— В самом деле? — Лэндон попытался не выдать раздражения. — Что ж, возможно. Но что такое «здорова» применительно к твоей тете Бланш? Уж от Веры я этого не ожидал. Вполне могли бы пожить в маленькой гостинице, пока не устроитесь.
Маленькая гостиница! Была такая песня у Роджерса и Харта[5] — «В маленькой гостинице есть дупло желаний…». Когда-то он и Вера прижимались друг к другу под эту старую мелодию, завывали саксофоны, а они покачивались в такт музыке в каком-то вечернем клубе; этот его ребенок еще не был зачат. Голову Лэндона иногда наполняли такие бесполезные воспоминания. И вот теперь Вера стремилась из Нью-Йорка в Торонто, который она частенько называла «городом на одну лошадь». Да, уж ей-то требовалась как минимум шестерка. И экипаж в придачу. И они остановятся у ее сестры?
— Папуля, — говорила Джинни, — ты знаешь, тетя Бланш гостила у нас целых две недели и была в полном порядке. Она теперь совсем другой человек, правда. К тому же доктор выписал ей эти потрясные новые таблетки. Так, на всякий случай.
— Так, на всякий случай, — пробормотал Лэндон, покачивая головой. Непоколебимая вера дочери в целебную силу лекарств позабавила его, но и огорчила. Ох, эти молодые, подумал Лэндон, щурясь от солнца, которое уже устремилось через окно в комнату. Они на все лады честят науку за то, что она столько всего разрушила, выбила у людей почву из-под ног. Но в трудную минуту они поклоняются этой богине. Что ж, если случится самое худшее и угрозы вот-вот обернутся реальностью — всегда есть волшебные порошки, они выручат из беды. Не об этом ли он всего неделю назад говорил с патлатым парнем в парке? Этот исхудавший христоподобный тип с глазами мученика предсказывал наступление дня, когда санитарно-эпидемиологические службы крупнейших городов мира добавят в питьевую воду огромные дозы транквилизаторов.
— Это единственный выход, дружище, — уверял он, дергая себя за обвисшую кожу пальцев. Он словно собирался сбросить кожу, как змея. Наверно, нехватка витаминов, подумал тогда Лэндон. Но витамины парня не интересовали. Он сидел, откинувшись на парковой скамейке, локти торчком, длинные ноги скрещены у лодыжек. — Я это понимаю вот как, дружище. Мы должны избавиться от враждебности, устранить дурные токи. Чтобы все были спокойны. А то мы заклевываем друг друга до смерти, — добавил он, ссылаясь на недопустимые условия работы в птицеводстве — отрасль хозяйства, о которой он, как видно, имел хоть какое-то представление. Может, на ниве разведения цыплят процветает его родитель, думал Лэндон, глядя, как он направился обследовать содержимое урны для мусора. Так или иначе, патлатый парень с его мечтой о ключевой воде из-под крана городского водопровода едва ли предлагал правильный выход.
Джинни снова прижалась щекой к стеклу, она смотрела вниз, на улицу, задумчивая и молчаливая, как пациент в больнице, который изо дня в день наблюдает за бегущей под окном жизнью. Минуту спустя она спросила:
— Куда это ребята запропастились?
— Может, в лифте застряли, — предположил Лэндон. — Это у нас бывает. Пожалуй, пойду взгляну.
Но тут же услышал: дряхлый мотор ожил, зажужжал, заскрипели тросы. Лифт поднимался. Джинни стояла у окна, опустив руку, и грызла костяшки пальцев другой руки. Лэндон открыл было рот — что-то сказать, — но тут же осекся, потому что дочь тихонько воскликнула:
— Ой, посмотри на того несчастного человечка!
До слуха Лэндона донесся быстрый веселый перезвон — колокольчик точильщика.
— На Рудольфо, что ли? — спросил он.
— Вон там, внизу, человечек, — крикнула Джинни, — бедняга, приходится точить ножи, чтобы заработать на хлеб.
Лэндон улыбнулся.
— Рудольфо не так уж плохо живется. И своей работой он доволен.
Тут он одернул себя. Лучше не надо. Для Джинни Рудольфо — тихий, изверившийся бедолага, вынужденный делать бессмысленную работу. Но Лэндон знал — не так-то все просто. Точильщик появлялся в их квартале каждый четверг, и Лэндон не раз с ним разговаривал. Рудольфо помотало по свету: он дрался с фашистами в Испании и с коммунистами в Греции, скрывался, как бандит, в горах Албании, делил хлеб с дикими горцами. И он кое-что понимал в этой жизни. Крутить точильное колесо на улицах Торонто — это его вполне устраивало: прибежище странника после долгих лет борьбы и лишений. Лэндон все же решил что-то сказать в защиту Рудольфо, но взглянул на открытую входную дверь и узрел темноволосого парня — тот стоял на пороге, словно жених, и держал большие белые чемоданы Джинни.
— Входите, пожалуйста, — пригласил Лэндон. — И поставьте вещи на пол. А то вид у вас усталый.
— Спасибо, — сказал парень.
— Папуля, это Ральф! — воскликнула Джинни, скакнула через всю комнату и взяла парня за руки. — Ральф собирается снимать кино.
— Правда? — заинтересовался Лэндон. — О чем же?
От смущения Ральф Чемберлен нахмурился.
— Да у нас еще ничего не готово. Вообще-то фильм будет об американцах — членах антивоенного сопротивления в Канаде. Главное — деньгами разжиться. Из властей много не выжмешь, сами знаете…
Лэндон уже смотрел мимо Ральфа — в дверях появился парень с бородой. Ральф вспыхнул. Его не принимали всерьез.
— Проходи, Кварт, — позвала Джинни. — Фу ты, я даже не знаю твоей фамилии. — Она повернулась к отцу. — Мы только в аэропорту познакомились.
Верзила вошел в комнату, застенчиво улыбаясь.
— Кварт. Логан. Здравствуйте, мистер Лэндон.
Он протянул свою лапищу, и Лэндон ее пожал.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Лэндон. — Джинни… Ральф. Вот сюда, что ли. Кварт… Необычное имя. Надо думать, у него есть своя история.
Логан засмеялся, показывая большие неровные зубы.
— Еще бы… Вообще-то мое имя — Уиттейкер. В честь моего дедушки Уиттейкера. Но в детстве я стал Квартом. Я страшно любил замороженный апельсиновый сок «Птичий глаз». С ума по нему сходил! Сколько в меня его ни лили, все было мало. Пил его квартами…
