Ознакомительная версия.
— Аршалуйсяна с Геной спрошу, — вздохнул Ядгар и вышел из комнаты. «А у меня дежурство кончилось, — мысленно ответил я всем. — Дайте мне упасть на свою постель, и подумать о том, что я человек…»
* * *
Домой невозможно было дозвониться. Значит, Маргарита опять висела на телефоне, играла «в милицию». Иногда я наблюдал за ней исподтишка. Маргарита, начиненная моими следовательскими историями, взволнованно кричала в трубку с бабкиной интонацией:
— Товарищ Киселев? Василий Степанович?! Ну, как ваши дела, родненький? Василий Степанович был нашим соседом в старом доме. Баба время от времени позванивала ему и его прикованной к инвалидному креслу супруге.
— Как вы поживаете, голубчик?! — кричала Маргарита, тыча пальцем в номерной диск. — Что?! Что-о?! — Следовала трагическая пауза, полная ужаса постижения страшной новости, и дальше уже действие разворачивалось с уклоном в мою тематику. — Убили?! Вашу жену?! Кошмар! Одну минутку, я ей перезвоню… Але! Жена? Здравствуйте, родненькая. Это вас убивают? Да? Да?! Але, Василий Степанович, да, вашу жену убили, дорогой мой… При этом было совершенно непонятно, как Маргарита представляет ситуацию. И почему Василию Степановичу и его якобы убиваемой жене нужно звонить по разным телефонам. Но если я пытался выяснить у Маргариты детали, она замыкалась, ее толстая физиономия затуманивалась и в глазах появлялось выражение необъяснимой обиды. Я горячился. Дело кончалось ссорой.
* * *
Маргарита услышала, как я открываю дверь, и примчалась в прихожую. Она всегда подстерегала мое появление после дежурства.
— Ой, Саша! А почему ты как поздно? В тебя стреляли? Ты за бандитом гнался?
— Дай-ка тапочки, — попросил я, — и достань из портфеля лимоны и окорок… А где баба?
— Баба на рынок ушла… Я прошел в детскую и сказал в дверях:
— Повесь трубку на рычаг и не смей подходить к телефону. Совсем очумела, мать моя. Из-за твоих игр домой дозвониться невозможно. Маргарита надулась и покорно прошлепала к телефону обиженной походкой. Я сказал ей вслед:
— Меня не трогать. Я отдыхаю… Надо было поспать, но как всегда после дежурства я не мог уснуть сразу. Мелькали в уставшей голове ночные лица, тени, глухие переулки, свет фар по глиняным заборам в тупиках. Лежал на тахте, держа на животе гитару и пощипывая струны. Над моим плечом пролетел легкий вздох, я оглянулся. Это Маргарита слушала треньканье и умильно созерцала меня своими сине-зелеными глазами. Я вывернул голову, чтобы лучше ее видеть.
— Маргарита, что за вид? — строго спросил я. — Как стоишь? Не грызи палец! Подбери живот! Когда ты на диету сядешь? Она послушно втянула живот и миролюбиво спросила:
— А ты чего сейчас играл?
— Так, пустяки…
— А я себе буду братика родить… — вдруг поделилась она.
— Молодец… Но Маргариту не удовлетворила такая кислая реакция. Она попыталась меня заинтересовать:
— Знаешь, как его будут звать?
— Мм… мм?
— Иван Петрович…
— Именно? Что так? Она понурилась, разгладила краешек подушки, на которой лежала моя голова, и с тихим достоинством сказала:
— Ну, просто… Я решила… Рассказать тебе стишок? — предложила Маргарита: Дядя Хрюшка, дядя Хрюшка Из помойного ведра, Я такого дядю Хрюшку Ненавижу никогда.
— Гениально, — сказал я. — Кто автор?
— Где? — доверчиво спросила она.
— Это ты сама сочинила?
— Сама, — скромно, но горделиво подтвердила она. Я оглядел ее всю, с вороха каштановых кудрей до маленьких клетчатых тапок, и вздохнул:
— Ой, Маргарита, боюсь, что ты сперла это незаурядное произведение у кого-то из своих талантливых сверстников.
— А? — спросила она. — Саша, ты какой?
— То есть? — не понял я.
— Ну, ты какой: грустный, веселый или нормальный?
— Грустный, — сказал я, вздохнув.
— А почему?
— Потому что ты крутишься перед глазами и не даешь мне отдохнуть. Маргарита рассмеялась снисходительным смешком и сказала:
— Ой, Саша, вечно ты грустишь из-за всякой ерунды. — Потом просунула свою глупую кудрявую голову мне под мышку и попросила:
— Можно я посплю с тобой?
— Нет уж, Марго, ты совсем разошлась! Стоит мне после дежурства прилечь, как ты уже на голове сидишь.
— Я не буду на голове, я — рядышком… — а сама уже карабкалась на тахту, устраивалась под боком. Эта хитрюга надеялась вытянуть из меня какую-нибудь очередную ужасную историю.
— Саша, — прошептала она. — А кого сегодня убили?
— Тьфу, Маргарита, какая ты кровожадная девица! Лучше я тебе «Алису» почитаю. Когда проснусь. Она поворочалась под боком, потолкалась коленками и затихла. Одна ее каштановая кудря щекотала мой подбородок. Я пригладил ее ладонью и закрыл глаза. И почти сразу вышли мы с Маргаритой на летний луг, в полдень, и лежала в траве неподалеку телочка, привязанная веревкой к колышку. Телка лежала на боку и кротко смотрела на Маргариту большими темными глазами. Маргарита потрогала ее переднюю ногу в белом нарядном чулке, с аккуратным копытом и сказала весело:
— Холодец! Здравствуй, Холодец! Я взмыл над Маргаритой, над кроткой телочкой, над летним лугом, и полетел выбивать кабель и трубы. Я летел кролем в прохладном голубом небе и ощущал такое блаженство, какого не знал никогда. «Кроме того — думал я, разводя руками в упругой толще неба, — отсюда удобнее наблюдать за теми, кто ворует мрамор на памятники…» Но этой важной мысли я не додумал, потому что внизу кто-то хрипло и длинно выругался, и Гришка Шуст позвал меня с земли громким шепотом:
— Саша!.. Саш…
— А? — я вздрогнул, очнулся и сел. Маргарита смотрела на меня исследовательски-задумчивым взглядом.
— Саша, — повторила она шепотом, — а почему у тебя сердце так громко стучит? Просто ужас!
— Вот дура ты, Марго… — пробормотал я, заваливаясь на подушку. — Ведь я живой… Оно и стучит… Потом, сквозь тяжелый душный сон, над ухабами измотанного бессонной ночью сознания, появилась баба и парила над нами, и укрывала нас с Маргаритой красным клетчатым пледом.
* * *
Вечером пришел с работы дед и, не раздеваясь, не снимая туфель, крикнул из прихожей:
— Сынка, ну что — был в метро?
— Был.
— Ну, ну? — он так и стоял в плаще — маленький, с седыми щеками, в смешной, великоватой для него шляпе.
— Отказали. Я им не подхожу.
— Почему?! — возмутился он.
— Осанка недостаточно представительная, — сказал я.
— Как? — так же оскорбленно воскликнул он. — А ты сказал, что у тебя диплом с отличием? Что ты единственный из всего выпуска защищался на английском? Что ты в совершенстве…
— И что умею ушами шевелить, — перебил я его. Он сразу все понял, молча разделся и закрылся у себя. Глупая Маргарита, которая по молодости лет не чувствовала еще атмосферы в доме, увязалась за ним и стала канючить и напоминать, что дед обещал повести ее в кино.
— Оставьте меня в покое! Все! — крикнул дед и хлопнул дверью. Оскорбленная Маргарита умчалась в детскую, и сразу оттуда послышались тягучие рыдания. Я приоткрыл к ней дверь. Маргарита в исступлении била кулаками подушку. Я встал в двери, и она обернула ко мне зареванную физиономию.
— Правильно, дай ей как следует, — посоветовал я, — чтоб больше не смела. Выбей из нее дурь окончательно.
— Пойду по белу свету искать хорошую семью, — сказала Маргарита сопливым голосом.
— Дед, — крикнул я, стоя в дверях детской, — не переживай. Устроишь меня в ларек «Пиво-воды». — Повернулся к Маргарите и сказал: — Не расстраивайся, Марго. В субботу пойдем в гости к дяде Грише.
* * *
Но в субботу я к Шусту не попал, потому что заболела Маргарита. Заболела-то она днем раньше, но именно в субботу утром я брился в коридоре и вдруг увидел кусок Маргариты в зеркале. Правильнее сказать — в коридорном зеркале отражался дальний угол комнаты с частью дивана, на подушке которого лежала растрепанная Маргариткина голова и покорно смотрела на меня в зеркале страдальческими зелеными светлячками. И тогда вдруг на меня сошло леденящее озарение. Я понял, чем больна Маргарита. Я выдернул штепсель из розетки, бритва заткнулась, я спросил с тихим ужасом:
— Марго, у тебя живот болит?
— Болит, — спокойно сказала она.
— А… тошнит?
— Тошнит, — с некоторым даже удовольствием подтвердила она. Я с бритвой в руках прибежал на кухню, закрыл дверь поплотнее и сказал бабе:
— У Маргариты желтуха! Баба ахнула и опустилась на табурет. Она не стала спрашивать, с чего это я поставил такой безапелляционный диагноз, потому что с паникой у нас в семье все в порядке — она носится в воздухе, мы ею дышим. Просто баба тихо заплакала и шепотом стала проклинать свою жизнь.
— Баба, не дрейфь, — сказал я. — Сейчас это быстро лечится. Первым делом с четвертого этажа была спущена Валентина Дмитриевна, наш домашний доктор. Она лечила всех соседей, в том числе бабу, деда, меня и Маргариту со дня ее рождения.
Ознакомительная версия.
