И снова я ставлю левую ногу перед правой. Остальные пятеро двигаются быстрее меня. У них легкая, ровная походка. Мне не успеть. Я иду медленно. Тащусь сзади. Левой ноге нравится волочиться. А я не могу ее как следует приподнять. Не хватает сил. Я босиком, но все равно от меня много шума. Это из-за ноги. Грохот по всему Развратному коридору. Янош сердито оглядывается. На лбу собираются морщины. Но тут он понимает, в чем проблема. И бегом возвращается ко мне.
— Я посажу тебя на спину. Очень шумно, — говорит он извиняющимся тоном.
— Очень шумно? — переспрашиваю я.
— Да, — отвечает он, — нас может услышать Ландорф. Я тебя понесу. Все равно ты идешь медленнее, чем мы.
Все поддакивают. Даже толстый Феликс. Он поворачивается к Яношу.
— И меня ты тоже снесешь?
— Чтобы на себе опробовать новый способ пытки? — спрашивает тот.
— Нет, чтобы доставить меня на место.
— Научись сначала доставлять на место свои портки, — шепчет Янош.
И он показывает на бельевую прищепку на пижамных штанах Феликса. Потом поворачивается и встает на колени. Я подхожу сзади. Криво усмехаясь, смотрю вниз. На мне папина черная пижама. Ей, наверное, лет двадцать. На ней написано: When the going gets tough, the tough get going. Древняя мудрость в стиле рок. Папе она нравится. Он любит ее уже целую вечность. Если это не случайность. У меня слегка влажная кожа. Я дрожу. На языке неприятный привкус. На обед давали суп из чечевицы. А может быть, это из-за вечерних круассанов. Наверное, я съел их слишком много.
Упираюсь ногами Яношу в бедра. С правой стороны это нетрудно. Но с левой ногой приходится повозиться. Время идет. Феликс и остальные мне помогают. Янош должен ждать, стоя на коленях. Наконец он поднимается. Легкий толчок — и меня подбрасывает в воздух. Я чуть не упал. Быстренько охватываю правой рукой его шею. Маршируем дальше. В смысле идем. Нас шестеро. Ночь. Развратный коридор. Луна. На спине у Яноша всё терпимо. Гораздо лучше, чем идти самому. Продвигаемся довольно быстро. Только меня слегка подкидывает. Приходится быть внимательным, чтобы не пробить себе башку. Потолки в коридоре Ландорфа очень низкие. Подпрыгни — и достанешь прямо с пола. Янош специально нагибается. Он немного вспотел. Но в целом еще довольно бодр.
Он говорит, что настоящий мужчина должен уметь и это. Феликсы подмигивают друг другу. Усмехаются. Флориан идет рядом с ними. У него такой вид, как будто он уснет прямо на ходу. Трой замыкающий. На лице никакого выражения. Пивные банки засунуты под пижамную куртку. Их хорошо видно даже при скудном освещении. Выпуклость у него на животе нехилая. Но, кажется, его это не очень интересует. Я устал. Веки опускаются ниже и ниже. Вспоминаю про кровать. Про Мален. Про родителей. Которые сейчас спят.
— Неужели вся молодежь занимается таким же дерьмом? — спрашивает толстый Феликс, когда коридор Ландорфа уже позади.
Мы вели себя тихо. Янош говорит, что в это время воспитатель еще может играть в компьютер. Ходят слухи, что он питает особую слабость к покеру. Но насколько это правда, неизвестно.
— Это ты насчет какого дерьма? — спрашивает Янош.
— Тащимся ночью к бабам. Да еще по пожарной лестнице! Можно подумать, вы сами не знаете, что бывает за эту лестницу. Ею нельзя пользоваться не по назначению, — говорит в ответ Феликс.
— Серьезно? А я и понятия не имел. Мы пользовались ей все вместе раз, наверное, тыщу. Что ты так волнуешься? Мы же герои. Забыл? Так сказал твой тезка.
— Мой тезка ничтожество, — отвечает Феликс, — ничего он не знает.
— Точно, — говорит Флориан, которого все называют девчонкой, — мы все ничего не знаем. Потому и герои. Герои никогда ничего не знают. Мы герои, поэтому можем делать всё что угодно. Никакая пожарная лестница нам не помеха.
— Это и есть логика молодежи? — Шарику хочется знать всё.
— Нет, это логика пустых мест, — отвечает тонкий Феликс.
— Логика ничтожеств и пустых мест, — добавляет Янош.
В переходе раздается легкое хихиканье. Не исключено, что оно донесется до комнаты воспитателя. Но никто не обращает на это внимания. Мы продолжаем продвигаться вперед. Постепенно пребывание на спине у Яноша начинает казаться мне смешным. Такое впечатление, что я перестал быть отдельным человеком. Как будто я разучился передвигаться самостоятельно. Но ведь я и сам умею ходить. По крайней мере, до сих пор умел. Во всяком случае, я предпочитаю молчать. Он бы не упустил возможности повторить, что я не должен наложить в штаны. Выслушивать эту дребедень сейчас как-то не с руки. Смотрю сквозь окно на небо. Широкая черная гладь, усыпанная одиночными сияющими звездами. Великолепное зрелище. Трудно себе представить, что некоторые из них уже не существуют. Давно мертвы. Только нам этого не видно. Слишком уж долго летит до нашей планеты свет. С горизонтом сливаются Альпы. Отсюда они кажутся просто темными глыбами. Темнее, чем небо. Значит, через эти вот Альпы перешел Ганнибал. Об этом все время рассказывал мой учитель истории. Должен признаться, что многое я просто проспал. Спал и мечтал. Это было как раз в тот момент, когда я по уши влюбился в свою одноклассницу, Марию. Она была неописуемо хороша. С темными волосами. Носила обтягивающую футболку, которая отходила от тела только на груди. Так, чтобы любой мог пялиться в вырез. Выглядело это потрясающе. Она сказала, что ничего ко мне не чувствует. Я ей казался слишком необычным. К тому же она была без ума от Марко, моего друга. Они хорошо подходили друг другу. Однажды они занимались этим во время праздника прямо в женском туалете. А мне поручили стоять под дверью и караулить. Наверное, это возбуждало. Да уж, думаю, что молодость — самое замечательное время. И школа, и все остальное. Время накопления лучшего опыта. Старики правильно говорят. Не могу припомнить такого момента, когда я не был бы влюблен. Девочки казались мне замечательными еще в детском саду. Но я не могу припомнить и такой ситуации, когда я с кем-то «ходил». Для этого я слишком, как говорила Мария, странный. Но, черт подери, что такое быть странным?! Странно или нет ночью тащиться к девушкам, сидя на спине у приятеля? Да еще и по пожарной лестнице? Да вдобавок ко всему с Троем? И с Флорианом, которого все называют девчонкой? Странно ли то, что толстый Феликс разгуливает с бельевой прищепкой? Чтобы не свалились штаны. Странный Янош или нет? Может быть, он странный герой? Я бы хотел, чтобы мне было все равно. Лучше бы я интересовался супергероями. Это проще. Девчонок очень трудно понять. Я думаю, что это они очень странные.
Пятеро парней останавливаются в конце коридора. Перед ними большое окно. Его открывает тонкий Феликс.
— Пришли, — говорит он.
— Пожарная лестница?
— Пожарная лестница, — это уже Янош.
Он наклоняется, чтобы спустить меня вниз, и при этом слегка покачивается. Наверное, он едва удерживает равновесие. Но все-таки удерживает. Мне можно слезать. В ногах забавное ощущение. Как будто я не ходил целую вечность. Спина холодная. Штаны прилипли к заднице. Двигаюсь к окну и начинаю рассматривать его. Около меня Янош, Флориан и оба Феликса. Смотрят прямо перед собой и курят. Красные точки светятся в темноте. Трой сзади. Его едва видно. Снова поворачиваюсь к окну. Оно похоже на стеклянную дверь. Человек пройдет свободно. Так и положено, ведь это аварийный выход. Окно-дверь раскачивается на ветру. Похоже, что дует довольно сильно. Тонкому Феликсу пока еще не стоило открывать. Все еще курят. Холодно. Я не курю. Покурить можно будет и наверху. Нужно быть осторожным и не накуриться слишком сильно. Я ведь и так выкуриваю очень много для своих шестнадцати лет. Конечно же «Мальборо». Потому что я крупный рогатый скот. Янош считает, что «Кэмел» курят только идиоты. А мы, сами понимаете, идиотами не являемся. Мои родители всегда считали, что я не курю. Они бы, наверное, умерли, узнав правду, особенно мама. Она ведь натуртерапевт. Считает, что одна-единственная сигарета может нанести организму ужасный вред. Но сама при этом курит. Вот этого я тоже не понимаю. С моими родителями всегда так. Все время запрещают такие вещи, которые делают или когда-то делали сами. Может быть, поэтому они так часто ругаются. В последнее время стало совсем плохо. Сыновья в подобных ситуациях часто оказываются беспомощными. В такие моменты накатывает пустота. Очень больно. Мне часто хотелось, чтобы они развелись. Тогда бы все это дерьмо было мне просто до фени. Но в то же время я рад, что у меня двойной тыл. Что оба они мои друзья. Что мы семья. Может быть, все это чушь собачья. Но все равно как-то подпитывает. Забыть про них я не могу. Неважно, где я нахожусь. Я люблю родителей. Обоих сразу, а не по отдельности. Вспоминаю каникулы и развлечения. Рождество. Но не могу забыть и про ссоры. Постоянные свары. Иногда они лаются из-за моего воспитания. Иногда из-за своих отношений. А иногда и просто из-за того, кто отвезет в магазин пустые бутылки. Моя сестра считает, что единственной причиной моей отправки в интернат было стремление оградить меня от этого хая. Теперь все легло на ее плечи. Она одна. Совсем одна.
