Илья стоял перед ним неподвижно и долго. В не-скольких метрах за его спиной терпеливо дожидались двое: пожилой сухощавый прапорщик в блестящих хромовых сапогах и большой розовощекий доктор с пышной шевелюрой.
Глянув на висящую на перевязи забинтованную руку Ильи, прапорщик спросил доктора свистящим шепотом:
- А чего у него с рукой?
- Бандитская пуля, - пошутил доктор, но прапорщик, кажется, не понял, что это шутка.
- А ведь все равно поехал, - прошептал он с уважением.
- За те деньги, что его мамаша отвалила, мы б ему на дом привезли, - снова пошутил доктор.
Прапорщик не успел понять, шутка это или нет, как вдруг неожиданно, отчетливо и громко Илья произнес странное, загадочное слово:
- Нок!
Прапорщик и доктор даже вздрогнули от неожиданности и удивленно переглянулись. Илья был по-прежнему неподвижен. Кажется, то слово вырвалось у него само по себе, возможно, он его даже не услышал.
- Что такое "нок"? - спросил шепотом прапорщик.
Доктор задумался.
- Национальный олимпийский комитет? - сам расшифровал прапорщик.
- "НОК-5" - есть такое лекарство, его почечники пьют, - высказал свою версию доктор.
- Он сказал просто "нок", а не "НОК-5", - не согласился прапорщик. - Нок это Национальный олим-пийский комитет...
Видимо, они расшумелись - Илья вдруг резко обернулся и глянул через плечо возмущенно и грозно.
Прапорщик и доктор смутились и даже немного испугались.
Прапорщик растянул в притворной неумелой улыбке тонкие бесцветные губы, обнажая два ряда мелких, прокуренных до черноты зубов, и подбодрил:
- Да вы стойте, стойте. Тут у нас недавно делегация магаданских комсомольцев была, тоже вот также стояли...
Но Илья не слышал. Он продолжал смотреть в неподвижное лицо вождя, и из его глаз выкатились две большие прозрачные слезы.
VIII. У каждого коммуниста должен быть свой сундучок
1
- Мама, я коммунист, - решительно объяснил Илья.
Дело происходило на кухне, где Галина Васильевна варила вместе с прислугой варенье. Было жарко, шумно, весело, Галина Васильевна, в нарядном переднике с оборками, раскраснелась, к ее вспотевшему лбу прилипла кокетливая прядка.
- Коммунист? - спросила Галина Васильевна, держа в руке длинную деревянную ложку. - Коммунист и больше ничего? Правда ничего? Посмотри мне в глаза.
Илья прямо посмотрел в глаза матери.
Галина Васильевна улыбнулась:
- Что же ты сразу не сказал? Мы с отцом что только не передумали. Так вот почему мавзолей? "И Ленин отвечает. На все вопросы отвечает Ленин"? Да? Я не ошиблась? Ну что ж, и мы были коммунистами... И я, и папа... А уж про дедушку и говорить нечего!
Она подула на ложечку и дала попробовать варенье сыну.
- Угу?
- Угу, - оценил Илья.
- Снимаем и охлаждаем! - скомандовала Галина Васильевна прислуге и вновь стала смотреть на сына. Глаза ее при этом светились радостным загадочным светом.
- А ты знаешь, что у каждого коммуниста должен быть свой сундучок?
- Что? - не понял Илья.
- "У каждого коммуниста должен быть свой сундучок!" - весело воскликнула Галина Васильевна. - Так твой дедушка говорил перед самой смертью. Но где же он должен быть?
- Кто? - вновь не поняв, спросил Илья несколько даже испуганно.
- Сундучок! - успокоила Галина Васильевна и за-смеялась.
2
Сундучок был дощатый, с выпуклой крышкой и железной кованой ручкой наверху, крашенный когда-то красной краской.
Илья медленно повернул ключ в замке и поднял крышку. С обратной ее стороны была приклеена огоньковская репродукция картины Решетникова "Прибыл на каникулы" - добрый дедушка и внук-суворовец у наряженной новогодней елки. Сверху, на ярко-красной шелковой ткани лежала старая, пожелтевшая от времени открытка, на которой слились в едином порыве, подавшись куда-то вперед, русский, китаец и негр. "Да здравствует коммунизм!" - было написано внизу, а еще ниже приписано от руки корявым стариковским почерком: "Коммунистам ХХI-го века". Илья снисходительно улыбнулся. Обратная сторона открытки была плотно заполнена ровным бисерным почерком. Чернила выцвели, но напрягая зрение, Илья все же смог прочитать: "Как можно жить вне партии в такой великий, невиданный период? Пусть поздно, пусть после боев, но бои еще будут. В чем же радость жизни вне ВКП(б)? Ни семья, ни любовь - ничто не дает сознания полноценной жизни. Семья - это несколько человек, любовь - это один человек, а партия это 1 600 000. Жить для семьи - это животный эгоизм, жить только для себя позор".
С трудом управляясь одной рукой, Илья чуть не запутался в длинном шелковом полотнище советского флага. Флаг был особенный, возможно - цирковой, с таким скакали раньше по арене джигиты, и он красиво развевался. Серп и молот на алом шелке блестели настоящим золотым блеском.
Под флагом стоял массивный, тяжеленный мраморно-чугунный чернильный прибор времен хрущевских сов-нархозов, к которому прилагалась янтарная ручка со стальным пером и четвертинка с высохшими чернилами, а также крашенная серебрянкой гипсовая скульптура сидящего на пеньке Ленина. Под Лениным лежали книги Ленина же, Сталина, брошюры политпросвещения. Последней книгой оказалась "Как закалялась сталь" Николая Островского - красный томик в твердом переплете. Илья внимательно посмотрел на него и вдруг прижал к губам.
Еще там был довольно объемистый полотняный, завязанный шнурком мешок. С трудом управляясь одной рукой и зубами, Илья развязал его и на пол посыпались сушеные кусочки хлеба. Он поднял один, понюхал, лизнул даже, но есть не решился. От сухарей Илью отвлекла лежащая на самом дне жестяная коробка из-под зубного порошка, в которой что-то весело гремело. Он стал открывать ее, прижав к груди, но коробка выскочила, раскрылась в воздухе, из нее вылетели вставные челюсти и, клацая зубами, упали на пол. Илья смотрел на них испуганно и брезгливо.
3
На маленьком работающем и ночью привокзальном базарчике стояла сонная тишина, когда вдруг, ослепив торговцев светом фар, подъехал и остановился вблизи черный "мерседес". За "мерседесом" встал и "субурбан". Владимир Иванович выскочил первым, за ним, опаздывая, охрана. Базарчик мгновенно проснулся, оживился, обрадовался.
- Печенкин...
- Печенкин!
- Печенкин! - шептали и восклицали слева и справа нервно, восторженно и приветливо. Ему предлагали купить пиво и водку - "Не пью - зашился", - шутливо отвечал Владимир Иванович; сигареты - "Не курю - завязал"; воблу - "Соленое врачи не велят", - и на каждую такую шутку ночные торговцы отзывались радостным смехом.
Стремительно и целеустремленно Печенкин двигался к двум торгующим семечками бабам. Одна была старая, другая молодая, обе большие - в ватниках, толстых платках и мужицких кирзовых сапогах. Они смотрели на приближающегося Печенкина и улыбались: старая - радостно и открыто, не стесняясь своего щербатого рта, молодая - смущенно, кося в сторону глазами.
- Чегой-то я тебя здесь не видал, - весело и дружелюбно обратился Печенкин к молодой и, ухватив из ее большого дерматинового мешка несколько семечек, стал пробовать их на вкус. - А Егоровна где?
- Померла, - ответила молодая и махнула рукой для убедительности.
- Жалко, - сказал Печенкин, пробуя семечки из стоящего рядом точно такого же мешка старой торговки.
- Это невестка ее, она теперь заместо Егоровны, - объяснила старая, не закрывая рта, наблюдая за реакцией дорогого покупателя.
- А-а, - понимающе протянул Печенкин и, глядя озорно на молодую, поинтересовался: - Муж-то пьет?
Та бросила в ответ прямой и укоризненный взгляд.
- Пьет, а как же! - и снова скосила глаза в сторону.
Владимир Иванович брал по нескольку семечек то из мешка молодой, то из мешка старой, но никак не мог определить, чьи лучше. Сомнение и озабоченность были в глазах Печенкина, но при этом он еще и продолжал разговор.
- А ты скажи ему... скажи... Как его звать?
- Витька! - молодая во второй раз махнула для убедительности рукой.
- Ну вот... скажи ему: "Вить, не пей, пожалуйста..." А тебя как звать? Печенкин брал семечку двумя пальцами, раскусывал, сплевывал шелуху себе под ноги и мелко-мелко жевал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.
Молодая вспыхнула и назвалась:
- Лиза!
- Ну вот, Лиз, скажи ему: "Вить, не пей, пожалуйста, а?" Он и бросит...
- Бросит, - устало усмехнулась молодая.
- Бросит! Я тебе говорю - бросит! - заглядывая ей в глаза, убеждающе заговорил Печенкин. - Я, например, тоже пил... А мне моя сказала: "Володь, не пей, а?" Ну я и бросил.
Молодая колебалась, не зная верить или нет.
- Да он шутит! - выкрикнула старая. - Он всегда тут у нас шутит! - И засмеялась, широко разевая рот: - А-ха-ха-ха!
Печенкин усмехнулся, мотнул головой, отказываясь спорить и, так и не определив, чьи семечки лучше, оттопырил карман пиджака и скомандовал:
