Немец показывает, под каким углом нужно сверлить шурф. Костя просверлил первым. Взмок от усталости, шапка в кармане, стаскивает с себя ветровку...
Немец ему что-то говорит, переводчик повторяет по-русски:
— Возьми другой коловорот и расширь отверстие.
— И так полезет, — отмахивается Костя и палкой начинает заталкивать в отверстие цилиндрическую толовую шашку.
Немец сердито отбрасывает Костю от шурфа. .
— Ах ты фашистяра сраная! Фриц недобитый!.. — огрызается Костя и замахивается палкой на немца.
Переводчик вырывает у него палку, орет:
— Заткни пасть, сукин сын! Хорошо, что это муляж, а не настоящая толовая шашка! Где бы ты был, художник гребаный?!
— Кот! Я и не думал, что ты такой тупарь!.. — удивляется Тяпа.
Костя понимает: не прав. С интересом спрашивает:
— А что, она может и без взрывателя ебнуть?
— А ты как думал?! Еще как еб... — Но тут переводчик спохватывается: — У тебя других слов, кроме матерных, нету?!
— Они все равно по-русски ни хера не тянут, — говорит Костя.
— А меня уже стесняться не надо?
— А чего мне тебя стесняться?
— Не тебя, а вас! — разозлился переводчик. — Я тебе кто — сват, брат?!
— А хрен тебя знает — кто ты... — отвечает ему Костя.
* * *
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР В ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ
Темнота непроглядная...
Освещен только штабной домик. Да еще в одной палатке, в отделении, где живет воспитатель группы, теплится слабый свет от аккумулятора...
...В этой палатке, из своего воспитательского закутка, тренер Жора заглядывает в общее отделение, где в спальных мешках спят десять пацанов его группы.
Вглядывается, вслушивается, брезгливо сплевывает и начинает раздеваться, чтобы тоже улечься.
Но поднимается полог закутка, и появляется седая голова бронзово-загорелого кладовщика Павла Петровича.
— Жорка, — тихо говорит Павел Петрович. — Давай к полковнику.
— Что стряслось, дядя Паша?
— Маленькая летучка для дальнейших размышлений...
* * *
ШТАБНОЙ ДОМИК ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ
Небольшая комнатка забита усталым народом — тренерами, инструкторами, хозяйственниками...
Сам Вишневецкий сидит на собственной койке.
Над койкой довоенная фотография: он, жена и маленький мальчик стоят в теплой воде Черного моря и хохочут. Солнце, брызги, вдали белый теплоход...
— Все? — Вишневецкий посмотрел на старого кладовщика.
— Так точно.
Вишневецкий помолчал, посмотрел в изнуренные, усталые лица, простенько спросил:
— Ну как?
Все молча и тяжело вздохнули.
— А я и не обещал вам легкой жизни, — сказал Вишневецкий.
Тренер по рукопашному бою проворчал:
— Общую физическую укреплять им надо. Почти все — доходяги какие-то... За редким исключением.
— Так не из санаториев брали. С камерной баланды не нажируешь. Я вчера выбил особое разрешение Главка — нам утвердили усиленную пятую летную норму, как истребителям! Отожрутся, — сказал Вишневецкий.
— Если успеют, — заметил кто-то.
— Доктор! Жидкость против «формы двадцать» получили?
— Как у нас все любят засекречивать! — всплеснул руками доктор. — Как вшивость, так сразу же «форма двадцать»! Интересно, под каким номером, к примеру, триппер зашифровать?.. Получили мы эту дрянь, Антон Вячеславович, получили. Мажем. И утром мажем, и вечером. Хотя, по мне — остричь бы всех наголо, и все!
— Они должны выглядеть как обычные мальчишки, а не как солдаты первого года службы, доктор! Так что извольте их мазать, а через неделю доложите, что ни вшей, ни гнид у них нету. Ясно?
— Так точно, Антон Вячеславович! — Доктор явно сник.
— Что еще? Есть какие-нибудь особые наблюдения?
Поднялся воспитатель и тренер Жора. Георгий Николаевич.
— Разрешите, Андрей Вячеславович?
— Что у вас?
Жора стыдливо помялся, с трудом выговорил:
— Дрочут, Андрей Вячеславович!.. Виноват. В смысле — онанизьм чуть ли не поголовный...
— И мои тоже! — подхватил второй воспитатель.
— Точно! — подтвердил воспитатель третьей группы. — Ночью, не поверите, палатка так ходуном и ходит!
Все рассмеялись. Кроме полковника Вишневецкого и двух немцев. Переводчик тихо переводил им, а немцы серьезно качали головами.
— Фактов мужеложества не наблюдали? — спросил Вишневецкий.
— Никак нет, — ответили воспитатели.
— Тогда ничего страшного, — сказал Вишневецкий. — Подрочут и перестанут. Тренерско-преподавательский состав! Максимально загрузить их общефизической и специальной подготовкой. Ни секунды свободной! А когда начнем с ними горнолыжную, скалолазанье, восхождение с полной выкладкой, взрывные работы, парашютные — дневные, ночные — они так будут умудохиваться, что сами перестанут свои пиписьки лапать! Хорошо еще, если сил хватит вытащить их из штанов, когда отлить захочется... А то, что пока они дрочат, повторяю, ничего страшного. Когда же еще дрочить, если не в четырнадцать или пятнадцать лет? Не в старости же!..
— Ну, до старости они вряд ли догребут... — усомнился кто-то.
* * *
НОЧЬ НА ВЫСОКОГОРНОМ ПЛАТО ШКОЛЫ ДИВЕРСАНТОВ
У штабного домика стоят Вишневецкий и седой кладовщик... Смотрят в спины расходящимся в темноту сотрудникам.
— Ключи от «виллиса» у тебя, Паша?
Павел Петрович порылся в карманах, вытащил ключи:
— Держи.
— На кой черт нужно было американцев улучшать? Так было удобно — нажал на тумблер, и все!.. — сердито сказал Вишневецкий.
— Я специально поставил туда замок зажигания от нашего ГАЗона, чтобы твой «виллис» никто не реквизировал.
— Ладно. Я скоро вернусь.
— Погоди, Антон... Поговори со мной. А то мне не с кем и словом перекинуться...
— Не прибедняйся, Паша. Мне уже стукнули, что ты тут двух пацанов прикармливаешь.
— Интересно, кто же у нас такой «крот»?
— Каждый третий, — усмехнулся Вишневецкий. — А что за пацаны?
— Занятные парнишки. Кот и Тяпа.
— Очень занятные! Один — вор-рецидивист, второй — малолетний убийца!.. — покачал головой Вишневецкий.
— Все мы убийцы, Антон, — тихо сказал кладовщик Паша.
— Тоже верно.
— Кстати, одного из них, маленького, Валентином зовут. Как Валюшку нашего... звали. То есть — вашего...
— Нашего, нашего, — грустно поправил его Вишневецкий. — Ты и свадьбу нам на Тянь-Шане когда-то устраивал, и на Памир в экспедицию в тридцать седьмом увез от греха подальше... И с Валюшкой нянькался не меньше нашего...
— Ага! Давай считаться — кто кому больше должен...
— Ладно. Иди спать. Я скоро вернусь.
— Успеешь. Постой тут, — приказал Павел Петрович. И исчез в темноте. Слышно было только, как отпирал двери склада, потом запирал. Вышел из темноты со «шмайсером».
— Держи... Береженого Бог бережет.
— Как говорила моя польская бабушка — «щаженего пан Буг щеже». Спасибо, Паша. — Вишневецкий закинул на плечо автомат.
— А вот это Машеньке передай. — И Павел Петрович вытащил из кармана консервную банку. — Пусть чайку попьет. Хорошая сгущенка — лендлизовская.
— Паша!.. Ну она же в батальоне на полном довольствии...
— В этом говняном батальоне, который нас стережет, такой сгущенки отродясь не видели!..
* * *
НОЧЬ НА УЗКОЙ ГОРНОЙ ДОРОГЕ
Осторожно ползет «виллис» Вишневецкого. На фарах — «бленды» с узкими щелочками для света.
Неожиданно дорогу перекрывает тяжелый железный шлагбаум. «Виллис» останавливается. Из темноты голос:
— Документы.
Вишневецкий достает удостоверение из кармана штормовки.
Вспыхивает сильный ручной фонарь с одной стороны, и сразу же — второй фонарь с другой стороны машины.
Один фонарь обшаривает лучом кузовок «виллиса», другой упирается в удостоверение, затем в лицо Вишневецкого.
Чья-то рука возвращает ему документ. Голос говорит:
— Проезжайте, товарищ полковник.
Шлагбаум поднимается, «виллис» трогается с места...
...Второй шлагбаум в ночи этой дороги:
— Документы!
И снова — один фонарь, другой...
— Здравия желаю, товарищ полковник! Проезжайте...
И шлагбаум поднимается...
* * *
САНЧАСТЬ ОТДЕЛЬНОГО БАТАЛЬОНА ОХРАНЫ ВНУТРЕННИХ ВОЙСК
На белой стене фотография мальчика Вали Вишневецкого, скончавшегося всего полтора месяца тому назад от брюшного тифа...
Висит она, словно иконка, в изголовье постели, в которой лежит молодая красивая пьяненькая женщина — мать этого покойного мальчика, жена полковника Вишневецкого, капитан медслужбы Маша Вишневецкая, мастер спорта СССР по альпинизму.
Разбросана повсюду ее форма с узенькими белыми капитанскими погонами. На табуретке, рядом с ее постелью, — большой медицинский флакон с притертой пробкой и остатками спирта.
А еще на табуретке — огрызки хлеба, вскрытая консервная банка, графин с водой, два стакана, половинка большого яблока «аппорт»...
