Глава 5
НастяЯ живу в мире, где нет ни магии, ни чудес. Где нет провидцев, оборотней, ангелов и суперменов, которые спасли бы тебя. Где люди умирают, музыка распадается на отдельные звуки и вообще все сплошь одно дерьмо. Я так сильно придавлена к земле грузом действительности, что порой и сама не понимаю, как мне еще удается переставлять ноги.
В пятницу утром я первым делом забираю из методкабинета свое подкорректированное расписание. Мисс Макаллистер назначила меня помощником учителя на пятый урок, и теперь я официально избавлена от посещения класса музыки. Это значит, что весь пятый урок я буду делать ксерокопии и раздавать учебные материалы, а не изнывать от отчаяния на ненавистном занятии, думая о том, что лучше б мне истечь кровью.
Я уже гораздо лучше хожу на своих шпильках, хотя туфли слишком тесны в носах, и, когда я надеваю их, мои пальцы на ногах разражаются несусветной бранью. Для сегодняшнего испытания выбираю очередной ужасающий наряд, жутко мрачный — страшнее остался только один. С другой стороны, это все, что у меня есть. Глаза подвожу черным, губы крашу алым, на ногтях — черный лак. Шпильки, как всегда, подчеркивают эксцентричную уродливость моего внешнего вида, отстукивают: «Отвратительно!» Я являю собой безобразное зрелище: мерзопакостная шлюха, да и только. Я думаю о перламутровых пуговицах и белых юбках с кружевными оборками. Интересно, что надела бы Эмилия, будь она сегодня жива?
Всю неделю во время обеденных перерывов мне удавалось благополучно прятаться в коридорах и туалетах. Взъерошенный парень-художник, которого, как я выяснила, — незаметно глянув на обложку его альбома, — зовут Клэй, по доброте душевной выдал мне целый список мест, где можно побыть в одиночестве, когда во второй учебный день увидел, что я вновь ломлюсь в дверь здания английского языка. Я проверила почти все. Дайте мне еще несколько дней, и я, пожалуй, сумею нарисовать карту лучших убежищ в школе. Потом смогу продавать ее таким же неудачникам, как я сама.
Ежедневно шагая через школьный двор, я вижу одну и ту же картину. Можно подумать, что за каждым здесь закреплено определенное место, потому что все сидят или стоят там же, где находились в обеденный перерыв предыдущим днем. Теперь я замечаю больше знакомых лиц, но даже те, кого узнаю, смотрят на меня как на пустое место. Я пребываю в благословенном одиночестве. Меня сторонятся, потому что своим внешним видом я отпугиваю, оскорбляю или внушаю чувство неловкости. Цель достигнута. Ради этого стоит потерпеть даже неудобство моих пыточных шпилек. Так будет и впредь, если правильно себя вести.
Размышляя, в какую сторону мне податься сегодня, я прохожу мимо парня внутри силового поля. Интересно, как ему это удается? Вот бы узнать его секрет, тогда, возможно, и я создам вокруг себя такое же. Порой мне кажется, что он невидим для всех, кроме меня, но, очевидно, это не так, иначе, я уверена, кто-нибудь уже пристроился бы на его скамейке. Не исключено, что этот парень — призрак, и никто не подходит к той скамье, потому что он на ней обитает.
Он всегда сидит в одной и той же позе, абсолютно неподвижно. С тех пор, как в понедельник он перехватил мой взгляд, я стараюсь не смотреть в его сторону более двух раз в день. Больше он ни разу на меня не взглянул. Однако я не могу отделаться от ощущения, что он наблюдает за мной, а может, мне так кажется. Я быстро отмахиваюсь от этой мысли. Мне вовсе не нужно чье-то внимание.
И все же смотреть на него очень приятно. Красивые руки. Не баллоны, как у качка, — жилистые руки работяги. Я видела его на уроке труда в свой первый учебный день, но лишь секунду; потом он ушел, и с концами. Теперь я вижу его только во время обеда. Те несколько секунд, когда перехожу школьный двор, — самая интригующая часть дня. Говоря по чести, те драгоценные секунды — единственная причина, побуждающая меня ежедневно шагать через этот чертов двор.
В первый день я пошла через него, чтобы заявить о себе. Во второй — дабы убедиться, что парень все еще там и по-прежнему сидит в одиночестве. В третий и четвертый — чтобы проверить, взглянет ли он на меня. Не взглянул. Сегодня — просто чтобы посмотреть на него. И как раз в тот момент, когда я смотрю на него, мой каблук застревает в щели между двумя кирпичами. Великолепно!
К счастью, я ползла, как улитка, не спуская с него глаз, и только поэтому не свалилась мордой в землю. К несчастью, я застряла точно посередине между его скамейкой и той, на которой обосновались принцесса Сара и ее фрейлины. Я пытаюсь, как ни в чем не бывало, выдернуть из щели свой каблук. Не выходит. Придется аккуратно присесть на корточки и постараться вытащить каблук руками, а сохранить равновесие в таком положении — непростая задача. Ну не могу же я наклоняться в таком коротком платье.
Я медленно опускаюсь на корточки, вытаскиваю ногу из туфли. Потом правой рукой хватаю каблук, дергаю его. Усилий понадобилось меньше, чем я ожидала. Выпрямляюсь, вновь обуваю туфлю. Смотрю влево. Парень-изваяние даже не шелохнулся. Похоже, он не заметил моей схватки с туфлей. Маленькое чудо, но нынче я могу рассчитывать только на маленькие чудеса, поэтому принимаю его с благодарностью. Увы, кое-кто все же за мной наблюдал; в следующее мгновение я слышу:
— По-моему, эта обувь для панели, а не для школы. — Сара. Ее слова сопровождаются смехом.
— Ага. Папаша-то твой знает, в каком наряде ты вылезла из преисподней? — спрашивает другой девчоночий голос.
— Я думала, ее отец в Трансильвании. — Снова смех. На полном серьезе.
Оскорбительные выпады — полный отстой. Чтобы я обернулась, нужно бросить в мой адрес нечто чуть более забавное. Я смотрю вправо. Интересно, кто это там «блещет» остроумием? Ну да, Сара и несколько девчонок вокруг нее. Они глазеют на меня и, разумеется, все еще смеются. Пожалуй, рановато я себя поздравила. Мысленно перебираю возможные варианты: А) запустить в них своей многострадальной туфлёй; Б) ответить им оскорблением; В) проигнорировать их и пойти прочь; Г) одарить их своей самой демонической и безумной улыбкой. Я выбираю последний — по сути, единственный приемлемый вариант. Спуску я не дам, во всяком случае, с поджатым хвостом не побегу. К тому же, раз уж меня признали исчадием ада или, может быть, отпрыском Дракулы, — это уж кому как нравится, — можно немного и покуражиться, чтоб сразу поняли, с кем имеют дело.
Несколько секунд я пристально смотрю на девиц, решая, оскалиться мне на них во весь рот или просто презрительно усмехнуться, и вдруг слышу голос у себя за спиной:
— Хватит, Сара.
Сара, собиравшаяся, как я подозреваю, в очередной раз продемонстрировать свой язвительный ум, так быстро закрыла рот, что, кажется, я услышала, как у нее щелкнули зубы. Я оборачиваюсь, хотя знаю: в той стороне находится только один человек — тот, от кого я никак не ожидала, что он встанет на мою защиту. Да и обстоятельства того вовсе не требовали. Зубоскальство этих девиц вряд ли можно назвать нападением. Скорее, жалкая пародия на оскорбление. Караоке. Исполнение безголосых дилетантов. То, что может вызвать лишь насмешку, а не страх. Эти дуры явно не остановились бы на достигнутом, и будь я очень ранима, их издевки могли бы задеть мои чувства, но мне плевать на издевки, и чувства мои давно никто не задевал.
Я уже повернулась к парню в силовом поле и поняла, что смотрю на него не я одна. В эту минуту на него смотрят многие, ждут, может, он еще что промолвит. У меня такое чувство, будто я переместилась в одну из серий «Сумеречной зоны»: все вокруг застыло, и только я одна могу двигаться. Но не двигаюсь.
Этот парень пристально смотрит на Сару, взгляд соответствует тону голоса: не шути со мной. Потом он переводит взгляд на меня, всего на секунду, и снова опускает на свои руки, как будто ничего не случилось. Я намереваюсь идти дальше, но ног под собой пока не чувствую. Отворачиваюсь от парня и ловлю на себе взгляд Сары. Она смотрит на меня не с завистью и даже не со злостью. На лице ее полнейшее недоумение: что за фигня?! Я пытаюсь сохранять невозмутимость, но подозреваю, что выражение лица у меня такое же, как у нее, только, пожалуй, по другой причине.
Кажется, она потрясена донельзя тем, что он подал голос. Я толком не знаю этого парня и не могу сказать, является ли его вмешательство самым удивительным во всей этой ситуации. Лично меня поразила реакция окружающих на его поступок. Они заткнулись. Не огрызнулись, не рассмеялись, не задали вопросов, не проигнорировали, продолжая зубоскалить, не ополчились против него. Они просто умолкли. Он сказал: «Хватит», — значит, все. Потому что я так сказал. И точка. Не заставляйте меня повторять дважды.
И всего через несколько секунд (я еще не успела сдвинуться с места) все вернулись к своим делам. Может быть, конечно, у меня разыгралось воображение, но уровень шума чуть упал, словно никто не хотел, чтобы другие слышали, как они обсуждают случившееся. А что, собственно говоря, произошло?
