На чайную плантацию Маджуба я приехала 6 октября 1951 года. Мой поезд вполз на станцию Тапах-Роуд, опоздав на два часа, а потому стало легче, когда я в окно вагона заметила Магнуса Преториуса. Он сидел на лавочке со свернутой газетой на коленях и поднялся, когда поезд остановился. Он был единственным мужчиной на платформе с черной повязкой на глазу. Я сошла с вагона и помахала ему. Прошла мимо дрезины, везшей двух солдат, составлявших расчет установленных на дрезине пулеметов: вооруженная вагонетка сопровождала поезд, едва мы выехали из Куала-Лумпура. Пропотевшая хлопчатобумажная кофточка прилипла к моей спине, пока я пробивалась сквозь толпу молодых, одетых в форму цвета хаки австралийских солдат, не обращая внимания на их свист и взгляды, какими они меня провожали.
Магнус разогнал осаждавшую меня шайку носильщиков-тамилов и сказал, забирая мой чемодан:
– Юн Линь, и это весь твой баранг[34]?
– Я пробуду всего неделю.
Магнусу было уже под семьдесят, хотя выглядел он на десяток лет моложе. Выше меня на голову, он отлично справлялся с излишком веса, столь обычного у мужчин его возраста. Был он лысоват, волосы по бокам головы поседели, оставшийся глаз утопал в морщинках, но сиял поразительной голубизной.
– Извините, Магнус, что вам пришлось ждать, – сказала я. – Вынуждены были останавливаться для бесконечных проверок. По-моему, полиции кто-то донес, что готовится засада.
– Ag[35], я знал, что вы опоздаете.
Говорил Магнус с акцентом, который был заметен даже после сорока лет жизни в Малайе: он проборматывал и проглатывал гласные.
– Вокзальное начальство объявляло. Еще повезло, что нападения не было, а?
Я прошла за ним в ворота крытого колючей проволокой забора, ограждавшего железнодорожный вокзал. Рядом, под манговым деревом, стоял оливково-зеленый «Лендровер». Магнус бросил мой чемодан на заднее сиденье, мы забрались в машину и поехали.
В отдалении, над известняковыми вершинами, сходились мрачные тучи, чтобы попозже, вечером, отмолотить землю дождем. Главная улица Тараха была тихой, деревянные ставни китайских магазинчиков (разрисованные рекламой таблеток тигрового бальзама и «поучай» от несварения) были опущены для защиты от полуденного солнца. На развилке, сворачивающей на трассу, Магнус остановил машину, пропуская мчащуюся военную колонну: разведывательные броневички с пулеметными башенками, угловатые бронетранспортеры и грузовики, набитые солдатами. Колонна направлялась на юг, в сторону Куала-Лумпура.
– Что-то случилось, – сказала я.
– Наверняка услышим об этом в вечерних новостях.
На пропускном пункте службы безопасности перед самым началом подъема дороги в горы особоуполномоченный малаец-полицейский опустил металлический шлагбаум и велел нам выйти из машины. Еще один полицейский, стоявший за насыпью, держал нас на мушке ручного пулемета «брен», пока третий обыскивал нашу машину и совал под нее зеркало на колесике. Остановивший нас особоуполномоченный попросил предъявить удостоверения личности. Меня сильно разозлило то, что он принялся обыскивать меня, а Магнуса не тронул. Подозреваю, что, охлопывая и ощупывая мое тело, он меньше обычного давал волю рукам: я не была привычной ему простой китаянкой-крестьянкой да и присутствие Магнуса, белого человека, видимо, сдерживало.
Вслед за нами особоуполномоченный остановил пожилую китаянку, велел ей слезть с велосипеда. Лицо ее скрывала сплетенная конусом соломенная шляпа, а штанины черных хлопчатобумажных брюк стояли колом, измазанные засохшим млечным соком каучукового дерева. ОУ залез на самое дно ее плетеной ротанговой кошелки и вытащил оттуда ананас. «Tолонг, лах, толонг, лах»[36], – умоляла женщина на малайском. Полицейский потянул за верхушку: дно ананаса отвалилось и плод распался на две половинки. Из выдолбленных внутри пустот на землю потекла струйка сырого риса. Причитания старой китаянки стали еще громче, когда полицейские потащили ее в стоявшее у обочины укрытие.
– Умну, – заметил Магнус, кивая на холмик риса на дороге.
– Полиция как-то схватила сборщика каучука, который тайком выносил сахар из своей деревни.
– В ананасе?
– Во фляге, где он его с водой смешал. Это было одно из первых дел, по которым я выступала обвинителем.
– И много у тебя было дел вроде этого? – спросил Магнус, когда ОУ, подняв шлагбаум, махнул нам рукой: проезжайте.
– Вполне достаточно, чтобы мне начали угрожать смертью, – ответила я. – Это была одна из причин, по которым я ушла с работы.
Не проехав и полумили[37], мы остановились, уткнувшись в очередь из крытых грузовиков с задранным брезентом. Сопровождавшие груз тощие китайцы сидели на джутовых мешках с рисом, обмахиваясь разлохмаченными бамбуковыми веерами.
– Отлично. Я уж волноваться стал, что мы прозевали конвой, – сказал Магнус, глуша двигатель.
– Мы же в гору ползком будем двигаться, – заметила я, оглядывая грузовики.
– Ничего не поделаешь, meisiekind[38]. Зато у нас, по крайней мере, сопровождение будет, – ответил Магнус, указывая на два броневичка в голове очереди.
– Случаются нападения на Камеронском нагорье?
Три года минуло, как Малайская коммунистическая партия начала партизанскую войну против правительства, вынудив Верховного комиссара[39] объявить чрезвычайное положение в стране. Войне не было видно конца: коммунисты-террористы (которых правительство именовало «К-Ты» или по большей части «бандиты») беспрестанно нападали на каучуковые плантации и оловянные рудники.
– Засады устраивались на автобусы и армейские машины. Но на прошлой неделе они заявились на овощную ферму. Спалили дома и убили управляющего, – сообщил Магнус. – Ты выбрала не самое лучшее время навестить нас.
Слепило солнце, отражаясь от стоявших впереди грузовиков. Я опустила стекло в окошке со своей стороны, но только лишь впустила жар, исходивший от дороги. Пока мы ждали, за нами пристроились еще несколько машин. Минут пятнадцать спустя мы вновь двинулись. В целях безопасности все мелколесье по сторонам трассы было вырублено, деревья повалены, остались только узкие столбики пеньков. Поодаль от дороги стоял еще помнивший былую прохладную тень деревьев длинный жилой дом коренных местных жителей, похожий на ковчег, вынесенный потопом. Какая-то старуха в саронге[40] сидела на корточках на пне и провожала нас взглядом, груди ее были выставлены напоказ, губы ярко окрашены красным.
Бамбуковые рощицы склонялись над дорогой, кромсая свет на бледные желтые заплатки. Какой-то грузовик, доверху груженный кочанами капусты, летел, кренясь, вниз, нам навстречу, заставив прижаться к скале на обочине: мне стоило только руку протянуть – и я могла бы ухватить росшие на ней папоротники, целый веник их сорвать. Температура продолжала падать, воздух прогревался только на коротких отрезках, где дорога сонливо нежилась на солнце. У водопада Лата Искандар водяная пыль раскинула над нами свою шуршащую сеть, насыщая воздух влагой, которая вздымалась до самых высоких горных пиков, увлекая за собой острый запах деревьев, перегноя и земли.
Час спустя мы добрались до Танах-Раты. Дорога на въезде в селение просматривалась от здания из красного кирпича, стоявшего на возвышении.
– Если хочешь, можешь с местностью ознакомиться, – сказал Магнус, – только помни: деревенские ворота закрываются в шесть часов.
Туман размыл грузовики перед нами в бесформенные неуклюжие громадины. Магнус включил фары, обратив мир вокруг нас в желтушный мрак. Видимость улучшилась, стоило нам съехать с главной улицы.
– А вон «Зеленая корова», – кивнул Магнус. – Как-нибудь вечерком заедем сюда выпить.
Миновав здешний гольф-клуб, мы набрали скорость. Поглядывая искоса на Магнуса, я все думала, каково-то им с женой пришлось во время японской оккупации. В отличие от многих европейцев, живших в Малайе, они не эвакуировались, когда пришли японские солдаты, а остались жить в своем доме.
– Прибыли, – бросил он, сбавляя ход машины у ворот чайной плантации Маджуба. На гранитных столбах виднелись пустующие гнезда, в которых когда-то держались петли: словно бы зубы вырвали. – Джапы забрали ворота. Заменить их я не смог.
Он раздраженно покрутил головой:
– Война уже… сколько?.. шесть лет, как кончилась. А у нас все еще материалов не хватает.
Покрывавшие склоны холмов чайные кусты за десятилетия обрели форму коробчатой живой изгороди. Двигаясь между доходившими до пояса зарослями, работницы срывали листочки ненасытными пальцами, пригоршнями бросая их в закрепленные у них на спинах ротанговые корзины. Воздух отдавал чем-то травным: скорее привкус, чем запах.
