Эдик бросил на меня жалостливый взгляд и перевел на русский язык:
— Кирочка, это же многомерное обобщение геометрии на поверхности, имеется в виду двухмерное пространство. Риманова геометрия изучает свойства многомерных пространств, в малых областях которых и имеет место Евклидова геометрия, — он близоруко, но победоносно осмотрел мою грудь, хитро улыбнулся и поставил завершающий аккорд: — А всё пространство при этом может и не быть Евклидовым. Классно?
На сумасшедшего он все равно не был похож, хоть и орал с горящими глазами и пару раз пробежал туда-сюда вдоль линии дивана. Кроме того, он сказал такое, что заставило меня усомниться в справедливости собственного постулата, извлеченного из мира простых и понятных вещей. Я, конечно, не знаю, чего там Евклид и Риман и кто они для науки на сегодняшний день, но недостаток знаний не освобождает стороны от ответственности нести всякую хуйню, да еще на «вы», и тогда я предложила:
— Хотите, позвоним маме и спросим этот вопрос. Она у меня учительница и ответит вам вместо меня про прямые. И она не выпивает. — Сама я в то же время подумала, что под этот принципиальный спор можно сэкономить на звонке с номера на Павлике и узнать, как там моя Сонечка, а то замонали меня счета эти оплачивать их.
— Да за ради Бога! — обрадовался Эдик, не подозревая маленькой ловушки. — Давай сюда свою маму, набирай!
Так, мы уже на «ты», — подумала я, значит, есть надежда, что обойдется без припадка.
Когда я прорвалась сквозь сопротивляющийся межгород, в Бельцах было два часа ночи против трех по местному. Мама сначала перепугалась, но потом успокоилась, задумалась и думала по времени рублей на сорок. А потом ответила конкретно, так, что я гордилась своей матерью потом. Она сказала:
— Да, пересекутся, но очень, очень, очень далеко, исключительно далеко, доченька.
— Спасибо вам, мама! — крикнул в трубку Эдик и бросил ее на рычаг, — а теперь смотри. — Он взял меня под руку и подвел к огромному глобусу. — Провожу прямую вниз от северного полюса в южный, — он прочертил рукой воображаемую линию сверху вниз, упер в нижний полюс палец и подменил его тут же моим. — Держи крепче, — уже слегка успокоенный предстоящим моим поражением предложил он. Сам же провел от северного полюса такую же линию, завершив округлый, но прямой путь, упер тщедушную подушку своего указательного пальца в ту же нижнюю точку, что и я. Наши пальцы столкнулись и меня слегка дернуло током. — Вот, — чувственно и на этот раз тихо произнес Эдуард. — Вот и встретились. Точка! Линии параллельны и пересекаются. Вот оно, чудо неевклидово чудес! Я люблю вас, Кира!
И я поразилась, не знаю больше чему: что действительно в этот миг сошлось все, как он говорил, столкнулись линии подушка в подушку на своей непараллельности и не получилось моё «никогда», не сошлось против его мудрой философии, или что я ему поверила, этому шизику.
А он все про неевклида излагал, тут же на аксиому какую-то перешел недоказанную, а в это время, я и не заметила как, сам уже внутри меня трепыхался вовсю, бился часто-часто, но мелко, как будто спешил, чтобы отказа моего, наверное, не получить, дурачок. Мало того, что поверила ему — настолько поверила, что разрешила себе не вспомнить про презерватив и последствия: то ли в силу научной магии параллельного Евклида, то ли из-за многомерного Римана, то ли в результате действия фуфлового «Белого аиста», то ли потому, что и то, и другое, и третье сложилось в замутнённое четвертое, а, может, от бесплатной радости, что дома в Бельцах все в порядке и Сонечка здорова.
А ещё случилось невозможное, успело случиться даже за короткий тот Эдуардов заскок на меня, потому что я ощутила с такой же, как и он, скоростью, как подобралась к моему горлу сладкая конвульсия, пережала дыхание на миг и разлетелась по всем швам и закоулкам, сметая на пути дурную накипь от выданных мамкой баксов. И такое было второй раз за жизнь, хоть верьте, хоть не верьте, если не считать тех разов, что были во сне…
А первый оргазм, натуральный по-настоящему, если не вспоминать тот насильный и не до конца полноценный, в «Виноградаре», был тоже не по любви, а по недоразумению, но и не по работе. Тогда я только начала свою нынешнюю профессию, в девяносто первом, когда в Москву подалась после школы, поступать куда-нибудь. Мне уже восемнадцать было, на год больше, чем другим ребятам — год-то я потеряла, когда Сонька родилась у меня в девятом классе, и я в отпуск ушла со школы, в декретный перерыв. Пока поступала и не поступила, жила в общежитии Лесотехнической Академии им. Тимирязева, и деньги кончились, а стипендия так и не началась. И когда съезжать уже попросили с общаги, то я съехала в никуда и поехала в центр города, сама не знаю зачем, но уже с чемоданом. И попала точно в центр событий, в революцию. Я тогда просто обалдела, когда танки увидала, флаги, кучи разные мусора, как при войне настоящей, орут все, сопротивляются. Но тут же на гитарах поют и выпивают.
Меня парень один увидал, даже не парень, а молодой мужчина, лет двадцать пять, наверное, было ему, так он закричал, чтобы к нам шла грузовик со шпалами разгружать помогать. Я помогла, и мне они немного налили нашего молдаванского портвейна. И он дико обрадовался тоже такому совпадению, парень тот, Андрей звали, что я, как и напиток, молдаванская. А потом все курили и снова против коммунистов орали наружу живого кольца, а я думала, ослышалась, и не могла сообразить кто за кого и против. А к вечеру другая смена нас сменила, и мы отъехали отдохнуть на Андрееву квартиру.
Теперь это «отъехать отдохнуть» звучит, естественно, иначе, но тогда, в самый разгар, именно так и звучало, по другому понятию. Там все и было у нас. До середины ночи пели с ребятами Высоцкого, ещё выпили потом, и он меня в спальне уложил и ушел допевать. А проснулась я, когда уже почти с ума сошла от счастливого наслаждения с Андреем, как он всё со мной искренне делал и ласкал по-другому. Тогда я, помню, первый раз в жизни приплыла куда положено, про что знала, как должно быть. Меня всю передернуло и било ещё долго изнутри, и не верила, что вот оно — узнала суть вещей. Но причалила я раньше даже, чем успела в Андрея влюбиться. А рано утром мы снова на баррикады отправились, держась за руки: это 21-е было августа, чемодан свой я там у него оставила, он только рукой махнул, ему все равно было, потому что он говорил постоянно, что русский чегевара наоборот. И снова танки там были и возгласы, и мы растерялись, то есть, просто потерялись случайно. А потом нашлись когда, он с другого конца, где был митинг из окна, снова под гитару хрипел, немного в стороне и уже с другими, а между гитарой какую-то кралю целовал взасос, но мне это не понравилось почему-то.
В какой-то момент Андрей меня заметил, приветливо рукой вздернул и снова кралю обнял. А лицо красное, и сам возбужденный и дерганый. Я подождать решила, пока митинг пройдет. А когда кончился, то Андрея в том месте больше не было и нигде не было. А ужас охватил меня после того, как я не нашла его до ночи и не поняла, что понятия не имею где он проживает и где располагается мой чемодан с вещами. Ночевать я осталась там же: тепло было, в общем, нормально у горбатого мостика, и костры жгли, но все равно больше его не нашла, и кто с ним был рядом — того тоже не было. Слава Богу, паспорт с собой носила, не выпускала, а то бы не знаю, как окончилось бы всё, а так только вещей лишилась, да и какие там вещи-то особо…
…Потом Эдуард сразу уснул, не снимая очков, и тревожно зашевелил во сне воспаленными от нерв губами. Я смотрела на него со странным чувством, не понимая, чего делать дальше. По всем правилам уже было можно неслышно собраться, несильно растолкать и попросить денег на тачку, но что-то держало меня около этого странного геометра, заставляя смотреть и смотреть ему прямо в лицо. Наверное, уже тогда зародился во мне Артемка и пытался достучаться изнутри, дать знать про получившуюся неожиданность. И я решила подождать, что получится.
Ближе к рассвету Эдуард вздрогнул, открыл оба глаза сразу, извинительно улыбнулся и сказал:
— Вы бы уходили уже, а? А то утром мама придет убираться, а к вечеру Лиля должна вернуться, жена моя.
— Козел ты, а не арифмометр, — сама не зная за что, выдала я Эдику и, не спросив денег на такси, ушла, хлопнув дверью.
Честно говорю — этот маячок случайной симпатии к чужому мужику, да ещё по работе, был вторым в моей жизни. Знаю, что немного. Но для других симпатий места не оставила самая первая, которой был отчим. И было это четырнадцать лет назад, все в тех же Бельцах. Но об этом потом.
Так вот. От чудика этого пылкого, от научного Эдика попала я ровно в срок, залетела. Попала, но не огорчилась поначалу. Такая профессия. Часто случается, всплывет говно какое-нибудь, да утонет. А не вышло с этим, не стало тонуть. Врач сказал, этот аборт последний будет. Точка. И чего? Обратно на Павлик вернулась, девчонкам рассказала.
