Кент, оставшийся так далеко, казался теперь совсем другим миром, и мною, как и Джуди, овладел азарт первооткрывателя. Видя, что взрослые заняты, я взяла Джуди на поводок, и мы выскользнули за ворота. Весеннее солнце начинало припекать, и я уже не чувствовала озноба, который охватил меня в промозглом доме. Неподстриженный кустарник бушевал дикими цветами. Вдоль дорожки тянулись заросли примулы и жимолости. Фиолетовые виолы проглядывали из-под боярышника. Нагнувшись, я сорвала немного цветов, чтобы сделать букетик для мамы. Я была так поглощена новыми звуками и видами, что не замечала, как бежит время.
Остановившись, чтобы понаблюдать за толстыми свиньями, которые гуляли на соседнем поле в окружении розовых поросят, я услышала голос отца:
— Антуанетта, где ты?
Я развернулась и поспешила к нему, зажав в руке букетик цветов. Но человек, который шел мне навстречу, был совсем не похож на того красивого, улыбающегося отца, что встречал нас на пристани. На меня надвигался грозный, краснолицый мужчина, которого я с трудом узнавала. Он вдруг показался мне огромным, его глаза были налиты кровью, а губы тряслись от ярости. Инстинкт подсказывал мне, что нужно бежать, но от страха я как будто приросла к земле.
Он схватил меня за шею, стиснул рукой мою голову, крепко прижав к себе. Потом задрал мое платье и спустил с меня трусы. Прижимая мое полуголое тело к своему бедру, он погладил мои ягодицы, вдруг больно сжав одну половинку. И тут я услышала хлопок и почувствовала жгучую боль. Я начала извиваться и кричать, но все напрасно. Он продолжал наносить мне удары по попе. Джуди трусливо жалась в сторонке, а букет, теперь уже забытый, валялся на земле.
Никто и никогда не бил меня прежде. Если вдруг я падала и ушибалась, мама всегда поднимала меня и вытирала мне слезы. Сейчас я кричала и плакала от боли, недоумения и унижения. Слезы и сопли потекли из моих глаз и носа, когда он встряхнул меня. Мое тело содрогнулось от ужаса.
— Чтоб больше не смела уходить без спроса, моя девочка! — рявкнул он. — А теперь ступай к своей матери.
Когда я натянула трусики на саднящую попу, захлебываясь от рыданий, он крепко схватил меня за плечо и поволок домой. Я знала, что мама слышала мои крики, но она так ничего и не сказала.
В тот день я научилась бояться его, но прошел еще целый год, прежде чем начался настоящий кошмар.
Пасха пришла в наш дом под соломенной крышей, и жгучий холод первой зимы был почти забыт. Починили амбар, в моей спальне установили инкубаторы, а меня, против моей воли, переселили на чердак.
Наши цыплята, в которых мать видела, скорее, домашних питомцев, чем источник дохода, радостно возились во дворе на травке. Петух вышагивал впереди своего гарема, гордо демонстрируя яркий плюмаж, и инкубаторы бесперебойно заполнялись яйцом. К сожалению, бесчисленные кролики нанесли большой урон цветам, высаженным под окнами, а на огороде выжили лишь картофель и морковь.
Каникулы для меня, ставшей на год взрослее, обернулись дополнительными обязанностями по дому: теперь я должна была доставать лягушек из ведер с водой, собирать растопку для печи, следить за инкубаторами. Не желая ютиться в курятнике, свободолюбивые куры устраивали насесты в дальних углах двора, а некоторые вообще прятались под кустами на соседских полях. Но большинство кур все-таки предпочитало жить в амбаре, и каждый день мы исправно наполняли корзины для бакалейщика, который приходил два раза в неделю, покупал у нас яйца, а нам приносил продукты.
Каждое утро меня посылали к местному фермеру за молоком в металлических канистрах: пастеризацией тогда еще не были озабочены. Жена фермера приглашала меня на свою теплую кухню, где угощала чаем с молоком и теплым содовым хлебом, после чего я возвращалась домой.
В будни я была слишком занята, чтобы обращать внимание на то, как меняется атмосфера в доме. Опасения, которые впервые посетили меня год назад, стали реальностью. Счастье моей матери сильно зависело от настроения отца. В отсутствие общественного транспорта и телефона, лишенная возможности контролировать семейный бюджет, некогда счастливая женщина, весело щебетавшая в кофейнях Кента, теперь была образом далекого прошлого. О тех временах напоминали лишь Джуди и изрядно потрепанный Джамбо.
Как только сгущались сумерки, я садилась читать книги под оранжевым абажуром, а мама ждала, когда вернется с работы отец. Я сидела тихо, надеясь, что молчание сделает меня невидимой.
Я слышала, как его машина шуршит по гравию, въезжая во двор. Мама сразу начинала суетиться, ставила чайник, выкладывала на тарелку заранее приготовленный ужин, нацепляла приветственную улыбку. Меня пробирала нервная дрожь, когда я пыталась представить себе, каким отец появится в дверях. Будет ли это весельчак с коробкой конфет для матери, который дружески потреплет меня по подбородку? Или нахмуренный тип, которого я встретила тогда на тропинке и с тех пор видела все чаще?
Первый мог в любой момент превратиться во второго. Я знала, что одно мое присутствие способно вызвать у него приступ раздражения. Уткнувшись в книгу, я чувствовала, как он буравит меня взглядом, как нарастает в воздухе напряжение.
— Разве тебе нечем помочь матери? — спрашивал он меня с регулярной периодичностью.
— Что ты сейчас читаешь? — это был следующий вопрос.
Моя мать, все еще влюбленная и видевшая в нем того красавца мужа, что встречал нас в порту, была безучастна к моим страданиям. Если я задавала ей вопрос, почему отец так часто сердится на меня, она лишь говорила, что мне нужно постараться доставить ему удовольствие.
Если отец задерживался с работы, у матери портилось настроение, и среди ночи я просыпалась от шума ссоры. Перебранка продолжалась, пока его пьяные крики не заставляли ее замолчать. Утром после таких стычек обстановка была напряженной, мать молча хлопотала по хозяйству, а я под любым предлогом старалась улизнуть из дома. Чаще всего на следующий день домой снова возвращался отец-весельчак, который приносил конфеты и спрашивал, как дела у его крошки. Он вручал цветы или конфеты матери, целовал ее в щеку, и она тут же становилась счастливой.
С приближением выходных меня охватывал ужас. Каждую пятницу вечером мать ждала возвращения мужа, который редко появлялся вовремя, и меня опять будили их скандалы, брань долетала до моей комнаты, и страх приковывал меня к постели. Я зарывалась с головой под одеяло, пытаясь заглушить отвратительные звуки.
Каждое субботнее утро, лежа в постели с больной после перепоя головой, он приказывал моей матери, чтобы та прислала к нему меня с чашкой чая. Поджав губы, она подчинялась, тем самым ограничивая мою свободу передвижения. Визиты к фермеру за молоком строго контролировались; о чае с молоком и теплом хлебе с маслом в кухне у жены фермера пришлось забыть.
Казалось, я была магнитом, который притягивал его злость. Однажды я вернулась от фермера с курицей-бентамкой.
— Можешь отнести ее обратно, моя девочка, — первое, что сказал отец при виде курицы.
В тот единственный раз мать встала на мою сторону.
— О, позволь ей оставить несушку, Пэдди, — взмолилась она, назвав его уменьшительно-ласкательным именем. — Она может гулять с другими курами, а Антуанетта будет брать у нее яйца.
Он фыркнул, но больше ничего не сказал, и маленькая бентамка по прозвищу Джун стала моей домашней питомицей. Казалось, она сознавала свою исключительность и почти каждое утро выкладывала мне яйцо к завтраку.
На Пасху отцу должны были дать выходной, и мать надеялась уехать с ним куда-нибудь на машине. В Святую пятницу мы обе ждали его: я с нервной дрожью в животе, а она с надеждой на лице. Заслышав шорох гравия, она вспыхнула от радости. Отец-весельчак зашел в дом, поцеловал ее в щеку. Мне была вручена коробка с пасхальным шоколадным яйцом, а ей — шоколадное ассорти.
— Я приготовила праздничное меню, — сказала она ему. — Пойду запру цыплят в курятнике и накрою на стол.
Счастливо напевая себе под нос, она вышла из комнаты, оставив нас вдвоем. Зная о перепадах его настроения, я осторожно покосилась в его сторону, но на этот раз он улыбался.
— Иди сюда, Антуанетта, — позвал он, похлопав по подушке дивана.
Он обхватил меня за талию, усаживая на диван рядом с собой. Потом я почувствовала его руку на своем плече, и он притянул меня к себе. Истосковавшись по отцовской нежности, я прижалась к нему. Неужели, с надеждой подумала я, он перестал на меня сердиться?
Ощущение защищенности и безопасности захлестнуло меня, и я еще теснее прижалась к нему, чувствуя себя такой счастливой оттого, что его нежность ко мне наконец-то вернулась. Он погладил мои волосы.
— Ты моя милая маленькая девочка, Антуанетта, — пробормотал он, другой рукой погладив меня по спине. Как маленький зверек, я еще крепче прижалась к нему. — Ты любишь своего папу?
