Ты не можешь убить ее, Мэри. Не. Можешь.
Мисс Штейн разворачивает книгу и смотрит на цену.
— Где ты ее взяла?
— Это... это подарок.
— Дерьмо собачье! Она не может быть подарком. Кто бы стал дарить ее тебе?
Они не могут узнать о Теде. Никому нельзя о нем знать.
Мисс Штейн ставит руку на бедро.
— Ну же?
Полагаю, мне придется врать. Я ненавижу ложь, но лгу всю свою жизнь. Нет смысла прекращать сейчас.
— Я купила ее.
— Ты КУПИЛА ее? Ты купила сорокадолларовую книгу? Ты серьезно думаешь, что я в это поверю? Ладно, хорошо. Где чек?
Я не могла соображать. Моя спина слишком сильно болела.
— Я... я не знаю. Я...
— Правило номер пять, Мэри! Покупая что-то, ты должна предоставлять нам доказательства. В данном случае, чек. Мы не можем допустить, чтобы ты воровала всякое дерьмо и тащила его сюда.
Она ухмыляется, а мой мозг все еще отказывается думать.
— Так значит, у тебя нет чека?
Я смотрю поверх ее плеча и обнаруживаю, что на кухне собрались все обитатели этого дома. Новенькая выглядит испуганной. Выхода нет. Я не смогу вернуть свою книгу. Я качаю головой.
— Ты украла книгу для которой слишком тупа и устроила из-за нее весь этот проклятый сыр-бор!
— Я ее не крала, — бормочу я, устремив свой взгляд на пол.
— Ох, да что ты говоришь? Тогда, она просто побудет у меня. Когда найдешь чек, сможешь забрать ее обратно.
Тед находит меня в морозильной камере, прижавшуюся к ледяной стене. Он вытаскивает меня оттуда и несет в пустую палату на третьем этаже. Сегодня утром тут умер пациент.
— Дай посмотрю.
Поморщившись, я поднимаю руки и даю ему стянуть мой халат и майку. Он расстегивает мой лифчик и поворачивает меня спиной. У него вырывается резкий вздох, и я счастлива, что не могу видеть его лицо.
— Черт, детка...
— Я в порядке.
— У тебя вся спина фиолетовая.
Я вздыхаю и это приносит нестерпимую боль. Комната пахнет пеленками, старыми ботинками и смертью.
— Просто... приляг, — говорит он. — Скорее, у нас не так много времени. Мисс Лиджен скоро спохватится.
Я забираюсь на кровать, с каждым новым движением из меня вырывается жалостливый стон, и плюхаюсь на живот. Тед выбегает и возвращается через несколько минут с парой пакетиков льда. Он оборачивает их влажным полотенцем и аккуратно укладывает мне на спину. Лед адски обжигает мою кожу, но это лучше, чем ничего. Он залезает на тесную двухместную кровать, так близко ко мне, что кончики наших носов целуются. Я начинаю исцеляться просто от того, что он рядом со мной.
— Ты в порядке?
— Она отобрала мою книгу.
Он хмурится, но не давит на меня. За это я любила наши отношения. Никаких вопросов, никаких объяснений. Перекатывается на спину и тянет меня за собой. Теперь мы лежим грудь к груди, я дышу с ним в унисон, а биение его сердца отдается в моих ушах. Его подборок покоится у меня на макушке, а руки играют с моими волосами.
— В этом нет ничего страшного, ты же знаешь. Ты можешь плакать при мне.
— Я никогда не плачу.
Его пальцы нежно поглаживают мою щеку.
— Ты ужасная лгунья, М.
Я делаю вдох, пытаясь успокоиться, и закрываю глаза.
— Даже, если бы я плакала, то не стала бы делать это здесь.
Двумя днями позже, Тед нашел чек на дне своего рюкзака. Все-таки, он ее не крал. Я задалась вопросом: как он смог ее себе позволить? Но я так и не спросила об этом. Кинулась домой перед ужином и швырнула чек на стол мисс Штейн. Мы уставились друг на друга. Пришло время для ее извинений, но я их не получила. Вместо этого, она открыла свой шкаф и молча вручила мне мою порванную книгу. Я сжала ее в своих объятиях и направилась прямиком в свою комнату. Может, нам с Тедом нужен новый план, потому что я должна к чертям убираться из этого места. И поскорее.
Недостроенный подвал был точно такого же размера, как комната для посетителей, находящаяся над ним, с запасным выходом, ведущим на заброшенный задний двор. Темный, влажный и всегда холодный. Я ненавидела это место. Ненавидела терапию.
— Здравствуйте, леди! — говорит мисс Вероника своим гнусавым голосом. Она всегда напоминала мне героиню сериала «Моя прекрасная няня», который я так любила смотреть с мамой. Даже внешность ее идентична: непослушные, пышные черные волосы и наибелейшая кожа с тонной косметики. Мы сидим в кругу на складных железных стульях, пока она извергает на нас свой словесный понос.
— Как у всех прошли выходные? Чем вы, дамы, занимались? Кто хочет поделиться? Что-нибудь интересное? У меня, например, в субботу был потрясающий ужин с моим муженьком. Мы впервые попробовали индийскую кухню.
Прежде всего, позвольте мне рассказать вам о мисс Веронике. Она самый неподходящий человек, переступавший порог этого дома. САМЫЙ. Ей здесь не место. Но каждый вторник и четверг она проводит с нами групповую терапию. Наши занятия посвящены гневу, попыткам заставить нас говорить о своих чувствах и поиску того, что она называет «покоем». В групповом доме нет такого понятия, как «покой».
Почему она такая «неподходящая»? Потому что она всегда чертовски счастлива, до безумия оптимистична. По ее мнению, все, что нужно сделать — щелкнуть пальцами, и все в мире будут жить долго и счастливо. Это мило, но не реалистично. Кое-кто из сидящих здесь до сих пор использует свои пальцы, чтобы считать.
— Окей, леди, давайте заглянем в наши журналы. Кто хочет поделиться первым?
Наши журналы чувств. Трижды в неделю мы обязаны записывать наши «чувства» в эти тетрадки. Никто в них не пишет. Здесь ни у кого нет чувств.
Мисс Вероника начинает говорить о грусти, о том, какого это, грустить, и как грусть вынуждает нас делать ужасные вещи. Как-то раз я слышала, как мисс Штейн говорила про нее. Она из Стейтен-Айленда, замужем за молодым и богатым мужчиной, так что эта терапия, своего рода, ее хобби.
— Итак, кто-нибудь хочет рассказать о временах, когда вы грустили? Когда вам было очень-очень грустно?
Какое-то время все молчат, а затем Чина поднимает руку. Она всегда вызывается первой.
— Моя мама... она вышвырнула меня из дома, когда застукала с девушкой. Она была милой, хрупкой и светленькой, с копной курчавых волос...
Она смотрит на меня, и я отвожу взгляд, уставившись на пол. Келли закатывает глаза и произносит: «Фу».
Чина — самый мужественный человек в этом доме. Она не носит ничего, кроме мальчишеской одежды, в ее гардеробе даже присутствуют боксеры. На мой взгляд, это немного перебор. Мама бы содрогнулась, увидев «противную лесбиянку» с которой я живу. Она ненавидит все, чего нет в Библии. А это почти все на свете.
— Давно ты такая заядлая любительница кунилингуса?
— Джой! Это неприемлемо, — говорит мисс Вероника дрожащим голосом.
Джой закатывает глаза, а остальные пускаются ржать.
— В общем, она вышвырнула меня из дома, и я оказалась, вроде как, на улице. Потом меня подобрала одна шайка.
— Банда, — поправляет ее Келли.
— Кровавыеили Калеки8? — спрашивает Киша.
— Она Кровавая.
— БЫЛА Кровавой. Теперь нет.
Комната погружается в тишину. Мисс Вероника, с широко распахнутыми глазами, кивает, призывая ее продолжить.
— Короче, я попала в эту шайку и начала вникать в их дела. А потом, типа, через пару месяцев, столкнулась с парнишкой, мы жили раньше в одном квартале. Он сказал, что мамка в больнице. Так что я решила проведать ее, она лежала в комнате со всеми этими трубочками и аппаратами, подключенными к ней. Выглядела паршиво. Доктор сказал, что у нее рак. Потом она проснулась и начала орать: «Выкините эту с*ку отсюда. Чтоб глаза мои ее не видели!» Типа, ох*реть, чуваки. Она не желала видеть меня даже на смертном одре. Спустя месяц, она померла. У нее не было страховки, которая покрыла бы лечение. Это разрывает меня, понимаете? Потому что я всегда заботилась о ней. Она не блистала умом, поэтому ни на одной на работе ее долго не держали. Спустя неделю после ее смерти, меня поймали.
