— Разве это не красиво? — спрашивает Сван.
Я ничего не говорю. Прекрасное весеннее небо с тремя горизонтальными оранжевыми полосами не вызывает у меня сильных чувств, я видел такое же небо и в прошлом, и в позапрошлом году. Я могу продолжать жить, а могу положить конец жизни.
— Человек так мал, — говорит Сван и гладит собаку.
Мы идем к маяку, он рассказывает, что, когда шел здесь вчера, видел тюленя. И тюлень его видел. Они смотрели друг другу в глаза, человек и животное. Он было подумал сфотографировать тюленя на телефон, но не стал, сказал себе, что это всего лишь встреча человека и животного, ничего больше, никакого глубинного смысла. Вернувшись домой, он прочитал в Сети о тюлене, который научился пользоваться отверткой.
— Разве это случайность, что я наткнулся именно на эту новость? — спрашивает Сван, глядя мимо меня на зеленый простор моря.
Мы оба молчим.
Собака лает и хочет броситься в водоросли, но хозяин натянул поводок. Прямо над нашими головами пикирует крачка, и я отгоняю ее рукой. Начался период гнездования.
— Ты знал, что люди — это единственные животные, которые плачут, выражая слезами такие чувства, как радость и печаль? — задает он следующий вопрос, все еще не отрывая взгляд от моря.
— Да, — говорю я, — это ведь происходит из-за информации, которую передают нервные импульсы?
— В отличие от животных, мы знаем, что жизнь закончится, — продолжает мой сосед. — Мы прекратим свое существование.
Он осматривается в поисках урны, но ее нигде не видно, и он несет пакет в руках весь обратный путь.
Уже собравшись попрощаться, я замечаю, что Свана беспокоит что-то еще.
У трейлера он замялся.
— Тебе патроны тоже нужны? — спрашивает он.
— Да.
— Я так и подозревал.
Он явно пребывал в нерешительности.
— Вынужден тебя разочаровать, они закончились, когда я охотился на куропаток в прошлом году.
Сван смотрит мимо меня, а его собака на меня.
— По правде сказать, никогда не держал в руках стрелковое оружие, — говорю я соседу.
— Я так и думал. Что ты не сможешь выстрелить из ружья.
Он прав, я не смог бы выстрелить из ружья. Или попал бы в кого-нибудь другого.
Потом Сван спрашивает, может ли он заходить ко мне время от времени. Я говорю, что в ближайшие дни немного занят, и неожиданно добавляю:
— Я, собственно, уезжаю. В путешествие.
Меня молниеносно осенила мысль: я должен исчезнуть. Тогда мне не придется беспокоиться о том, что ко мне придет Лотос. Спикировать в воду, как птица, парить несколько метров, войти в штопор и погибнуть. Последний взмах крыльев, последней целью будет изрезанное ущелье, и в конце концов останутся только кости, добела отполированные временем.
После детального обдумывания я, однако, исключил вариант, чтобы меня не нашли. Ведь Лотос жизнь положит на поиски и будет страдать от нестерпимой боли. Так что я поеду куда-нибудь за границу, а потом мама с Лотос получат меня в ящике, красиво обряженного.
— Твой отец отправился в свое самое далекое путешествие, — сказала в тот день мама.
Я пришел домой с экзамена, а она стояла в дверях и ждала меня.
— Отправился куда? — переспросил я, заметив, что папин коричневый портфель лежит на клумбе с анютиными глазками.
Я забрал портфель к себе в комнату, открыл его и разложил счета на столе. На следующий день я объявил маме, что бросил университет и продолжу дело отца. Возглавлю «Стальные ноги».
Я сказал тогда маме:
— Не беспокойся.
— Лучшие часы моей жизни, — снова слышу я голос Свана, — это когда ранним утром я лежу один в спальнике где-нибудь на пустынном плоскогорье, положив рядом ружье, и жду, когда проснутся птицы. Молчишь и смотришь на смерзшийся снег. И чувствуешь себя словно в утробе матери. В безопасности. И тебе не нужно рождаться. Не нужно никуда выходить.
Что я ответил Свану?
Я повторил его же слова. Нет, не нужно выходить, никуда. Это была моя последняя фраза, сказанная ему. И последним словом стало «никуда».
И Слово стало плотию, и обитало с нами
Я звоню Лотос, и мы договариваемся о встрече. Она предлагает встретиться в пекарне, там есть два стола и стулья.
Во время нашего последнего разговора она спросила, сортирую ли я мусор и привез ли синий контейнер для бумаги. Я со своей стороны поинтересовался, как дела у Сигтрюга, на что она ответила:
— Ты имеешь в виду Тристана, папа?
И добавила:
— Между нами все кончено.
Моей дочери нужен не отец, а парень. Моя миссия закончена.
Лотос в синем пуховике с меховой отделкой и капюшоном, это мой подарок на Рождество. Широко улыбается. А я вдруг вспомнил, как дочь проплакала все выходные, когда ей поставили брекеты. Она снимает пуховик и вешает его на спинку стула.
Моя дочь — специалист по экосистеме Мирового океана, ее диплом был посвящен губительному воздействию пластика в океане на единую экосистему нашей планеты, в особенности на семяпроизводство у мужчин.
— Парниковый эффект, — говорит она. Я киваю.
Именно от нее все мои познания в проблемах, связанных с изменением климата, закислением океана и снижением уровня кислорода.
Помню, как в детстве ее притягивала текущая вода и она открывала все краны. Стояла, упершись подбородком в край раковины, или, пододвинув стул, забиралась на него и смотрела на струю.
— Вода течет, — говорила она, ей было тогда два года.
Дочка носит бабушкины часы и кучу браслетов. Они встречаются каждую неделю, две Гудрун — бабушка и внучка, и делятся опасениями в связи с военными действиями и будущим мира.
Дочь заказывает какао и венскую булочку, а я — кусок «Семейного счастья» и кофе.
— А ты знал, — спрашивает Лотос, — что за последний год в мире потрачено двести сорок тысяч миллиардов крон на оружие и боевое вооружение?
Она отпивает из чашки и вытирает сливки с верхней губы.
— …Нужно вычислить, во что обходится вред, который причиняет деятельность наживающихся на войне, и заставить их заплатить. Только так они поймут, что война намного дороже мира. Деньги для них весомый аргумент, — добавляет она.
Когда моя дочь говорит, сказанное выражает все ее тело; потом неожиданно замолкает.
— Ты встречалась с бабушкой?
— Да, и она со мной согласна.
— Не сомневаюсь.
Мы оба смеемся.
Каким я был отцом?
Я никогда не обращался с дочкой плохо, никогда не раздражался, всегда отвечал на ее вопросы, водил на футбольные тренировки и смотрел, как она, с тонкими ножками в зеленых носках и в слишком больших перчатках, бесстрашно бросается на мяч.
Ответ: я обычный отец. На 7,5.
Может быть, следовало бы ей сказать, что я отправляюсь в свое самое длинное путешествие.
— Что-то случилось, папа, почему ты так странно на меня смотришь?
— Ничего.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Я задумался: она знает? Мама ей уже сказала?
Она изучающе смотрит на меня.
— Папа, ты уверен, что все в порядке?
— Да, все отлично.
— От мамы что-нибудь слышно?
— Ничего.
— Но ведь между вами все хорошо?
— Да, хорошо.
Она внимательно меня разглядывает.
— И тебя ничего не тяготит?
— Нет, ничего не тяготит.
И тут я задумываюсь, простит ли дочь меня. Или будет обвинять, даже ненавидеть. Назовет ли в честь меня своего сына и каким он будет? Унаследует ли веснушки своей мамы, будет ли одиночкой, станет ли путешествовать?
— Папа, а ты не заболел?
— Нет-нет, ничего такого.
Лотос доедает венскую булочку, собирает крошки со стола и кладет их на тарелку.
— И тебе не одиноко?
— Нет-нет.
Ее что-то беспокоит.
— Я видела сон сегодня ночью.
Она явно растеряна.
— Мне приснилось, что я родила большого ребенка.
— Понимаю.
— И у него была большая голова.
Нужно, видимо, сказать ей, что я ничего не смыслю в толковании снов.
