– Слушай! – он вскочил. Опять его гениальная идея стукнула. – Смотри!
Он выставил вперед два пальца – средний и указательный, один над другим.
– Вот это – ты! – он провел по среднему пальцу, торчащему горизонтально.
– Ну? – нетерпеливо произнес я.
Не нравится никому, когда его с пальцем сравнивают.
– А вот это, – он провел по указательному, задирающемуся вверх. – Твой друг!
– Какой это друг? – ревниво воскликнул я.
– Ну, неважно. Сначала вы вместе, рядом. Неразлучные вроде бы. Но он уже, – провел по указательному, – постепенно, сначала еле заметно, задирается вверх, поднимается! А ты… – он с гримасой отвращения провел по среднему, который не только шел ровно, а даже свисал – …нет! – безжалостно произнес.
И закончил любимой веселой присказкой:
– Видал миндал?
Веселится!
– А почему это я внизу?
– Хочешь наверху быть? Так поднимайся!
Новая школа! Ближе к дому… И – всё? Или это жизнь дарит подсказки? Ведь последний год. Наблюдая школьную жизнь, сообразил: новому ученику легче преуспеть. Пока есть еще к тебе интерес – и среди учителей тоже… Кто ты? Ответь! Отличник. Оживление в зале. И остается только уроки выучить, делов-то. Батя привел отличный пример: телегу трудно только с места столкнуть, а дальше она катится вроде сама! И ее скорее подтолкнут, нежели остановят: катится весело, глядеть приятно! Поэтому отличникам скорее добавят балл, а двоечнику урежут, если рыпнется. Все должны быть на своих местах. Иначе учителя с ума сойдут! Пока тебя не знают – можно стать любым. Телега жизни катится с веселым грохотом!
Иногда, конечно, тянуло назад. Хулиганы («с прежней школы», как сказали бы они) оказались с нежной душой! Были тронуты, что я именно их вспомнил из всех… но отличников и в новой школе хватало. А у этих… душа! Чуть не начал читать им свои стихи… но некогда было! Мы деловито шныряли в душном зале, освещенном лишь крутящимся шаром с блестками, в тесной толпе танцующих. Клуб фабрики «Лентрублит»! Только для избранных! «Смотри – эта годится?» – «Эта? Полы мыть!» Высокомерно уходим. Дела.
Спускаемся по черной лестнице вниз. «Тут без шухера!» – «Спокойно! – говорю я. – Водка прозрачная, и стаканы прозрачные. Никто и не увидит, что мы пьем!» Усмехаются. Настоящие друзья! Ценят! Не то что эти отличники (взять того же меня, но это – тайна), которые любят только себя. Но здесь я – другой! «Певец в стане воинов». Поэтому должен быть цел.
Что губит некоторых? Мне кажется, завышенные надежды на воздействие алкоголя. Выпил… и ничего. Разочарование. Деньги потрачены. И приходится добирать буйством. Впрочем – кто чем. Неформальный лидер наш, Костюченко, стойкий второгодник, пренебрегший знаниями ради свободы, выпив стакан, тут же окаменел на лестничной клетке. А его верный оруженосец Трошкин продемонстрировал, наоборот, необыкновенную подвижность: выпив стакан, пулей вылетел на улицу (может, подташнивало?) и, описав абсолютно правильный полукруг, влетел в сквер и упал на скамейку. «Подходяще!» – как говорил мой отец.
Убедившись, что с Трошкиным все в порядке, я вернулся к Костюченко. Стоит! И будет стоять! А я, похоже, – свободен!
Выпил ли я мой стакан, хотя ничто вроде бы к этому не принуждало? Да. Иначе все это выглядело бы не спортивно. Вдумчиво выпил. Ну, да. Омерзительно. Но не более того. Ничего трагического (лично для меня) тут не вижу. Мне кажется, большинство людей просто наигрывают, потому как надеются, выпивая, на нечто большее, чем есть.
Я огляделся окрест. Танцы, видимо, на сегодня отменяются. И я пошел домой. Умно, что я учусь в другой школе! А друзей моих буду навещать. Изредка. Прихоть эксцентричного миллиардера. Восторг! Может быть, он частично связан с употреблением алкоголя? Не исключено. Рассмотрим.
– Ты где был? – спросила мама, но не трагически.
Наверное, потому, что никакой трагедии не увидела.
И что-то мне подсказало, что говорить ей правду не стоит.
– В планетарии, – четко ответил я.
– Разве он ночью работает? – усмехнулась мама.
И добавила добродушно:
– Ладно. Иди спи.
И я почувствовал: какую-то проверку прошел успешно. И время от времени ходил к ним и, как ни странно, не стеснялся именно им читать свои первые стихи, простодушно одобряемые.
И все устроилось, жизнь пошла. И вдруг – сверхдлинный звонок в дверь. Но вроде бы зачет по алкоголизму я уже сдал? Пересдача? Открыл. Фека! Зачем? Еще один гость из прошлого? Но он же давал мне подержать свою финку… в трудный момент? Но тот момент уже миновал. Стоп! Он и сейчас может сгодиться… Кстати пришел. Не могу вспомнить, из какого писателя: «Привычно и целеустремленно пьян»? «Не столько приехамши, сколько выпимши!» – как шутили мы с друзьями-отличниками в новой школе. «Не в замше, но зато поддамши». Работа с Лёнькой, видимо, доконала его.
– Я должен… поблаго… дарить… Алеф-фтину Васильевну!
– О! Давай! – я втолкнул его в мамину комнату. – Вот, мама. Пришел поблагодарить.
Фека, уже только кивком, подтвердил свое намерение. Мама, как я и думал, обрадовалась.
– А, Фека! Садись.
И он сел. Кстати – на мой стул. Для меня – табуретка.
Мама сидела за столом в сиянье настольной лампы. В круг света попадала и младшая моя сестра Оля, тоже за столом, а далее – мы. Исчадия тьмы.
– …Тогда я продолжу? – строго сказала мама.
– Конечно, мама! – сказала добрая Оля.
Мама у себя в институте, будучи председателем профкома, писала стихи к праздникам и ко дням рождения и лучшие помещала в стенгазете, которую рисовала сама. Но жизнь привела ее к прозе. Мама старалась читать ровным голосом, без нажима – как бы это сочинение не про нас. Но нажим все равно был!
«В круг света от настольной лампы вошла девочка с волевым лицом и упрямым лбом.
– Мама! – взволнованно проговорила она. – Я не понимаю, как образованный человек, доктор наук, член партии может бросить семью, в которой дети еще не кончили школу и не определили свою судьбу!»
Наверное, я должен спиться по этому сюжету? Не обещаю! А вдруг сейчас пойдет текст про меня? Перетерплю. Рассказ уверенно клонился к тому, что заблудший отец в конце вернется и покается… и слышать это было невыносимо. Не вернется он!
– Пардон! На секунду! – я вскочил, выбежал.
Не могу! Все равно слышно. Кинулся к туалету. Наверное, лучше не закрывать, чтобы они слышали плеск струи? Но и это меня не реабилитирует. Я шел назад… и остановился у двери.
– Да-а! Душевно, Алевтина Васильевна!
Рецензент! Я был убит. Кого я привел в свою жизнь?
– Вот видишь, Оля! – произнесла мама. – Я говорила тебе – у Феки есть душа! Он все понял!
Стоп! А у кого, значит, ее нет?
– А как же, Алевтина Васильевна, ваш сын? – проговорил Фека. – Пусть едет, разберется с отцом. Я пацанов могу подключить.
– Не надо, Фека! – вздохнула мама. – Он ничего не хочет. Я давно поняла: у Валерки закрытая душа.
Ничего себе. Мама говорит! Толчком, видимо, послужило то, что я съездил к отцу в Суйду уже после того, как они развелись. И – ничего не рассказал. Но зато взял у бати деньги, которые он мне сунул, смущенно проговорив: «Это тебе на год»! Но каково это маме? Говорила всю жизнь: «Да Егор безграмотный!» Так чего же ждала? А он при этом – доктор наук, автор знаменитых сортов проса, ржи! Поэтому и мои успехи она как бы не замечает: «Вылитый Егор». Какой я еще могу быть? Отца я на веревочке не привел – души нет. Мама права.
Фека трагически молчал – чем подтверждал ее мысли. Ход его!
– Можете рассчитывать на меня, Алевтина Васильевна!
– Ну, что ты говоришь, Фека! – она засмеялась.
Что-то я разгорячился… Но жить надо. И возьми себя в руки. Я открыл дверь и вошел, с фальшивой улыбкой, как и положено человеку с закрытой душой.
Фека, весь выложившись, дремал. И впервые я поглядел на него с завистью. Если бы я столько выпил – тоже, может, был бы с открытой душой? Нет. Навряд ли.
