— Этих зеленых, говорите вы, зеленых! Вы не понимаете! Вообще-то здесь нет ни единого цвета, который можно было бы назвать зеленым, даже трава по-настоящему не зеленая, здесь одни только ужасные искусственные цвета — совершенно ужасные! Нет, не говори ни слова, я знаю, что веду себя плохо! Где мои очки, я имею в виду другие, те, что были на мне, когда мы приехали!
Анри протянул ей очки и сказал:
— Николь, я в самом деле думаю, что пора домой!
— Правда, пора? А я подумывала о маленьких бутербродиках на ночь…
— В другой раз. Кроме того, нас дома ждут мальчики.
— Конечно, естественно. Как они поживают?
— Чудесно! Просто чудесно!
— Николь, — сказала Фло, — я знаю, я вела себя ужасно. Это непростительно. Но вы бы все поняли, если бы увидели его. Он был таким наивным. И любознательным, и интересовался всем, и готов был рисковать. А теперь скажите мне — как любой из нас сможет хоть с чем-то справиться, если даже такой человек, как он…
— Дорогая Флоренс, естественно, вы взволнованы; право же, легко напугать и сбить всех с толку, играть в лесу в Тарзана и говорить, что все могло бы быть так просто и замечательно, а потом пойти и повеситься. Думаю, это значит обмануться. И стать несчастным, не зная об этом. Какая мысль! Если не знаешь об этом, то, наверное, ты не несчастен!
— Конечно!.. — воскликнула Фло. — Он никого не обманывал, это мы его обманули!
Она потянулась за коньяком и наполнила свой стакан:
— Мне бы хотелось, чтобы хоть что-нибудь было для меня так же важно, я могла бы умереть за это!
После этих слов она вышла через стеклянные двери.
Зазвонил телефон. Анри ждал, он очень устал. Но вот Николь вернулась. Звонил Мишель, просил передать большой привет и сказал, что вернется, как только сможет.
— Вы ведь останетесь еще немного? Может, бутерброды напоследок? Мишель будет так разочарован!
Они оба посмотрели в сад. Фло не было видно. Анри сказал:
— Подождем немного?
— Думаю, дождя так и не будет, — заметила Николь. — Мы собирались поставить в саду небольшую скульптуру — фавна или мальчика, который держит рыбу.
— Думаю, надо мальчика и рыбу.
— Думаете? Он будет стоять посредине. Мы уберем эти кусты, у них такой неряшливый вид, нельзя ведь жить в джунглях, не правда ли?
— Нет, — сказал Анри.
— Тут за стеной как раз стоит дерево, но оно затеняет всю площадку, где пьют кофе.
— Естественно, — ответил Анри. — Может, выйдем и немного подышим?
Фло было совсем худо. Что-то случилось с ее очками, и стены вокруг поросшей травой прямоугольной лужайки казались совершенно нереальными — они подступали все ближе со всех сторон. Она уронила свой стакан на пол из терракотовых плиток возле садового гриля.
— Николь! Какая ужасная, ужасная стена!
Фло подошла вплотную к Николь и продолжила:
— Что бы вы сказали о ком-то, я говорю, о ком-то, кто могучим скачком перепрыгнул бы через вашу стену, просто перепрыгнул, о том, кто в сто раз умнее и нежнее нас, кто просто явился, легкий как перышко и свободный, и стоял бы там, и смотрел сквозь стену, и знал!..
Николь ответила, очень тихо и безжалостно:
— Предположительно с помощью лианы? Или, может, веревки? Не так-то легко улавливать ваши хрупкие мысли, милая Флоренс, уж не Тарзана ли вы имеете в виду, или своего рода Иисуса, или, возможно, вашего несравненного учителя гимнастики?
— Всех! — закричала Фло. — Всех! Но если бы он явился, вы никогда не узнали бы его и никогда не приняли бы! Я знаю это.
Она растянулась на траве, подперев лицо руками. Анри сказал:
— Николь, мне очень жаль!
— Не огорчайтесь. Я так легко все забываю. Не хотите остаться на ночь в комнате для гостей? Это не причинит никакого беспокойства!
— Спасибо, спасибо, но мы, пожалуй, поедем домой. Через некоторое время.
— Но она ведь не может лежать на земле, трава совсем мокрая…
— Пусть поспит.
Он бережно обнял Николь за плечи и сказал:
— Вы самая лучшая жена, какая только могла быть у Мишеля. Вы подходите друг другу! Фло и я тоже подходим друг другу. Не можем ли мы немного посидеть здесь молча? Нет, ни слова! Пусть будет совсем тихо.
Они присели на стулья возле садового гриля. Ночь была необычайно теплая для такой весны. Они слышали только шум проезжавших мимо машин. Николь откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
— Анри, знаете… мне становится немного жутко, когда ночью совсем тихо.
— В самом деле?
— Да, немного неприятно. Даже страшно! Здесь ведь постоянно толпится народ, у Мишеля столько знакомых, но когда они уезжают, а он засыпает, слышишь только шум машин, что почти всю ночь проезжают мимо. Но есть такое время, когда даже машины не проезжают. Понимаете, тогда стоит абсолютная тишина.
Анри зажег одну из сигар Мишеля. Она продолжала:
— А это дерево за стеной, что отбрасывает тень…
— Да, это дерево?
— Один мальчик как-то влез на него. Соседи послали его сюда спросить, не засорился ли и у нас сток. И вместо того чтобы позвонить, он перебрался через стену с помощью веревки.
Анри сказал:
— Возможно, он играл в Тарзана… — и резко оборвал самого себя. — Он выбрался обратно так же?
— Я не следила за ним.
Фло села в траве и спросила:
— Когда у вас засорился сток? Не засорился? Николь, вечер был очень приятный. Я прощаю вас. Мы все прощены.
Она поднялась и вошла в дом.
— Николь… — сказал Анри.
Он искал нужные слова, и она тотчас пришла ему на помощь:
— Благодарить не за что! Я была рада принять вас у себя. Вы должны как-нибудь прийти, когда Мишель будет дома. Вы всё взяли? Ничего не забыли?
Ее большие синие глаза были так же красивы, как всегда, в них не читалось и тени недовольства. Она добавила:
— Вы знаете, дорогой друг, все забывается так легко.
В машине Фло заснула. Проснувшись через час, она спросила:
— Надо мне написать ей письмо?
— Нет, не думаю. Не надо тревожить людей, которые легко забывают.
— Почему ты не злишься? Ты больше никогда не сможешь взять меня с собой туда.
— Конечно, смогу. Лучше как можно скорее!
Она немного посмотрела на него, а потом по-прежнему стала глядеть прямо перед собой. Накрапывающий дождь придал блеск асфальту. Через полуоткрытое окошко автомобиля к ним доносился аромат мокрой травы.
Через некоторое время Анри рассказал о дереве, на которое он забрался, когда был малышом. А потом не осмелился спуститься обратно вниз и просидел там весь день напролет.
— Я жутко боялся, — сказал он. — А еще страшнее казалось то, что все будут смеяться надо мной.
— Кто-то пришел и спас тебя?
— Нет. Я слез вниз сам. Я плакал от испуга. А потом снова вскарабкался вверх, в тот же миг.
— Да, — сказала Фло. — Понимаю.
Не много машин было на шоссе той ночью. Анри представил себе Николь, которая лежала и прислушивалась к шуму автомобилей, они проезжали по одному, и ее одиночество становилось еще больше. «Великолепная женщина, — думал он. — По-видимому, жить с ней легко. У меня — женщина с трудным характером. Все хорошо!»
Когда они подъезжали к своему дому, он почти мимоходом спросил:
— Что это значит: быть несчастным и знать об этом?
— Возможно, это не так опасно, — ответила Фло. — Думаю, это не так опасно. Думаю, если знаешь об этом, это не опасно.
Мальчики уже легли спать. Анри завел будильник и собрал бумаги, которые ему нужны были для работы назавтра. Платье Фло было покрыто пятнами от земли и травы, он замочил его в ванной.
Он снова открыл сумки и чемоданы, уже в третий раз.
— Но, Арне, любимый, — сказала Эльса, — мы никогда не тронемся в путь, если ты не надеешься на наши записи. Мы ведь составляли их целую вечность!
— Знаю, знаю, не шуми, мне нужно проверить всего лишь несколько мелочей…
Его худое лицо сморщилось от страха, а руки снова начали дрожать.
«Ему постепенно станет лучше», — подумала она.
«Ему постепенно станет лучше, — так сказал врач, — месяц полного покоя, и ничего больше. Он переутомился, и виновата в этом школа…»
— Эльса? Который час? Как по-твоему, уже слишком поздно звонить ректору[93]? Только чтобы объяснить ему, объяснить до конца, я имею в виду, чтоб ему все стало понятно.
— Нет. Не звони опять, не нужно. Не думай об этом.
* * *
Но ведь он думает об этом, думает все время. Они давным-давно поняли, что это его прошение об отставке никто не примет всерьез; они всё понимают, они хотят, чтоб он вернулся обратно, когда выздоровеет…
Повернувшись к жене, Арне сказал настойчиво-устало — он повторял это уже сотни раз:
— Проклятая школа! Проклятая малышня!
Она ответила:
