Шла в атаку пехота, дивизия за дивизией, волна за волной. Трепетали бессчетные вспышки очередей. Чернели кричащие рты. Развевалось трехцветное знамя. Вал пехотинцев перекатывался через пригорки, накрывал поля, перетекал через реки. Людская лава неудержимо и слепо заливала пространства. Пылающий njap как упавший метеорит прыгал среди атакующих. Словно громадный мяч отскакивал от земли, и в месте удара оставался белый ожог с испепеленными трупами. Ряды пехотинцев накатывались, заслоняя ожог, а на них из небес рушился огненный шар, разбрасывал шипящий огонь, расшвыривал ртутные брызги. Поле, освещенное адским светом, было покрыто испепеленными полками. На земле, белой как противень, в прозрачном огне шевелился скелет. Череп беззвучно кричал. В костяной руке, раскаленный добела, был сжат пистолет.
Есаул вцепился в поручень, немигающим, ужаснувшимся взором взирал на берег. Ему казалось, кто-то невидимый и огромный, адской кистью рисует черно-красную, фосфорно-белую фреску.
Библейские образы Апокалипсиса накладывались на картины военных маневров, в которых он когда-то участвовал. Древние пророчества, ютившиеся в реликтовой памяти, всплывали, как образы будущего, и он был свидетелем скончания мира. Видел, как свертывается свиток небес, подобно бересте, сгорает земля, и гигантская красная печь проглатывает эфемерную, опостылевшую Господу жизнь.
Он видел, как по небу движутся громадные, прозрачные, как кувшины, сосуды. В них бьется синий огонь. Кувшины наклонялись над городами и селами, огонь изливался падающей синей струей. Города начинали гореть, пылали колокольни и башни, разваливались дворцы и чертоги.
Гигантский супермаркет сминался, осыпался стеклом и сталью, извергался цветными газами. Из окон, как раскаленные бусины, падали сгоравшие люди. Прекрасный, с античной колоннадой музей, был охвачен пламенем — рушился свод, сгорали картины и статуи, в золоченых рамах, где недавно светились шедевры, прекрасные пейзажи и лица, теперь оставались «черные квадраты» Малевича. Парламент в центре столицы с толпой депутатов был наполнен горячим дымом. Горела трибуна, в волдырях и ожогах бился на ней депутат. Пеплом взлетали непринятые законы, превращался в золу золотой государственный герб. Церковь, полная верующих, была как огромный факел. Морщился в пламени купол, дымился в руке священника поднятый крест. Кипела в купели вода, среди булькающих пузырей варился не успевший креститься младенец.
Есаул понимал, что это в нем самом рождались картины ада. Он наполняет ими мир, тем самым приближая погибель. Что он — исчадие ада, творящее всвоем сознании картины погибели. И надо себя убить, чтобы мир был спасен. Мир, который он хотел изменить, собираясь привести в исполнение свой спасительный «замысел», был адской иллюзией, порождением его собственной тьмы. Спасти этот гибнущий мир означало спасти свою гибнущую, пораженную кошмарами душу. Но для этого нужен был Ангел. Но Ангела не было. Ночь краснела пожарами, чернели в огнях берега.
Повсюду сновали химеры, ужасного вида гибриды. Двигались батальоны закованных в броню лилипутов с гигантскими головами, костяными черепашьими панцирями, в проблесках чешуи. Вышагивали отряды громадных черноперых скворцов с мохнатыми кошачьими лапами, с золотыми глазами лягушек. Прыгали ватаги сияющих рыб с ногами жуков, с хвостами цветных попугаев. И в каждой химере, вживленные в ткань, сквозь перья и шерсть проглядывали элементы машины. Головка болта, хромированный рычаг, посаженная на заклепки пластина. Мерцали в подлобьях индикаторы глаз, поворачивались головки слежения, сыпались искры контактов, подымался металлический пар. Химеры врывались в храмы, оскверняли иконы, вытряхивали мощи святых. Другие разрывали могилы, расшвыривали мертвые кости. Третьи казнили и мучили.
Подвешенный к перекладине, корчился голый мужчина. Его ноги дымились в огне. Перед ним копошилась громадная глазастая муха с перламутровыми прозрачными крыльями. Тело мухи покрывала вороненая сталь, в хвосте горело крохотное яркое сопло. Муха вращала крыльями, раздувая костер. Протягивала к огню одну из шести металлических ног. Раскаляла ее добела. Касалась груди человека, оставляя дымный ожог. Человек кричал, насекомое слушало крик, мерцая изумрудами глаз.
Из бочки, полной воды, выглядывала обнаженная женщина. Над ней склонился громадный прозрачный червь. Пульсировал, перекатывал в туловище пузыри разноцветного газа. Выталкивал из хвоста комочки зеленого кала. Из жирного тела к женщине протягивалась железная штанга с чуткой стальной клешней. Хватала за волосы, начинала топить. Женская голова скрывалась в воде, бочка булькала, махали беспомощно руки. Опадали бессильно. Железная штанга вытягивала за волосы полумертвую женщину, поднимала над бочкой. Женщина висела, отекая водой, как мертвая кукла.
Огромная серая цапля на ногах из цветной пластмассы держала в титановом клюве живого младенца. Младенец кричал, дергал голыми ножками. В голове у цапли светились красные лампы. Отточенный клюв отливал металлическим блеском. Из птичьего зоба выглядывал и вновь погружался в перья зеленый электрический кабель. Цапля вжала головуJ.с силой выпрямила, подкинула в воздух младенца. Тот взлетел, перевертываясь. Цапля подставила клюв. Младенец, пронзенный клювом, замер на острие. Цапля подняла пластмассовую ногу, стряхнула мертвое тельце. Схватила и жадно сглотнула. Было видно, как зоб наполняется пищей. В том месте, где в зоб погружался кабель, засверкала крохотная дуга электричества, окруженная облачком пара.
Есаул содрогнулся от ужаса. Это он порождал химеры. Его извращенный разум сотворял чудовища, в которых злые машины сочетались с порочной плотью. Он сам был химерой, в которой живые органы были свинчены железной резьбой, под черепом работал раскаленный компьютер, во лбу, в костяном углубленье, вращался прибор ясновидения — улавливал свет звезды, магнитное поле Земли, энергию человеческих мыслей.
Есаул был на грани безумия. Звал небесного Ангела, чтобы тот явился, исцелил его душу и разум, прогнал наваждение. Или ударом копья рассыпал на изначальные мириады молекул, из которых Творец, исправляя ошибку творения, создаст другую, совершенную плоть, вселив в нее совершенную душу.
По всему горизонту на черном небе полыхали пожары. Качалось красное зарево. Взрывались атомные станции. В реки лилась ядовитая раскаленная жижа. Пылали нефтепроводы. Из городов убегали толпы, беженцы запрудили дороги. Повсюду с металлическим стрекотом носилась саранча — секла, рубила, колола, сверкая огромными бритвами. Гигантский синий кузнечик с пурпурными крыльями шагал через горы трупов. На спине у кузнечика, на алмазном троне, в золотом облаченье, великолепный и грозный, восседал Князь Мира — темнокудрый, с бледным лицом модельер Словозайцев. Сжимал в руках серебряный жезл с зеленым кольчатым змием, из которого сочились капли раскаленного яда, и от каждой вспыхивал новый пожар, гибли несметные толпы.
Есаул упал на колени, стиснул перед грудью ладони и стал молиться, стоя на коленях на железной холодной палубе. Вымаливал явление Ангела. Корабль плыл, огибая поросший деревьями мыс, за которыми брезжил рассвет, нежно наливалась заря. Это мог быть Ангел, внявший молитве. Ожидал Есаула за изгибом реки, посреди цветущего луга, взирая дивным лицом, распушив белоснежные крылья.
Заря становилась пурпурной, небо пламенело в заре. Есаул в нетерпении, страстно взирал. Мыс проплывал. В открытом поле, багровая, в малиновых сполохах, горела деревня, окруженная дымом и пеплом. На деревенских улицах шло ночное побоище. Падали люди, пробитые свинцом и железом. Горела бегущая из хлева корова. Сыпали в небо опаленные, охваченные пламенем куры. В черном небе, над сгоравшим селом, огромные и стремительные, носились демоны. На белом скелете коня мчался Добровольский, в красном плаще и зубчатой короне, размахивая блестящей косой. Луиза Кипчак, голая, с трясущейся грудью, оседлала свинью, била острыми пятками, безумно хохотала, сверкая бриллиантовым пахом. На шее тувинца, тряся вислым задом, растрепанная, словно ведьма, неслась Стеклярусова, и в спине ее был виден хромированный болт. Куприянов в стальном бюстгальтере, в набедренной повязке из жести, танцевал болеро, гремел кастаньетами, взмахивал сильной волосатой ногой. Круцефикс в черном небе крутился горящей свастикой, катился огненным колесом, разбрызгивая бенгальские искры салюта. И на красных перепончатых крыльях, как огромный птеродактиль, раскрывая зубастый клюв, летел медлительный демон, заслонял половину неба, озаренный пожаром.
Есаул, потрясенный, закрыв руками лицо, покинул палубу и шатаясь ушел в каюту.
И приснился ему дивный сон. Будто он летит волнистым, восходящим полетом, возносимый душистым ветром. Лишен телесности, веса, — одна душа. И от этого — несказанный восторг, нескончаемое ликованье. Внизу — озаренные дивным светом пространства, в которых блуждает его восхищенный взгляд. Озера такой синевы, какой нет на земле, и от этого возникает молитвенная радость. Луга изумрудного цвета, столь чистого и сияющего, что зрачок не может напиться, все скользит в серебристых травах. Чем выше возносит его поток, тем шире пространства, — леса за лесами, реки за реками, холмы за холмами. То в осенней красе, подобные золотым иконостасам. То в морозном сияющем блеске с завитками белых метелей. То в сверканье дождей. То в солнечных ручьях половодья. Ему чудесно. Кажется, он оказался в тех священных местах, где когда-то был сотворен и вкусил блаженство. Покинул дивную родину, отпал от волшебной природы, но снова сюда вернулся и был принят в материнское лоно. Дух, сокрытый в природе, — и есть творящий, благой, милосердный Бог, к которому он стремится, которого так любит и славит в своем невесомом полете. Его любовь столь чиста, вера столь блага и наивна, что из восхищенных глаз катятся благодарные слезы.
