Наконец санитар справился с проволокой,
изломав её свирепо и окончательно,
и толкнул дверь сапогом.
Потом пошёл нашаривать лом на дне лужи, хлопая голенищами. Он макал в мутную воду растопыренные пальцы, сидя на корточках. Ватные штаны его были мокрыми до колен.
И кто же, кто, породил такого. Какие люди? Неужто — люди?..
— Значит, новый работник у вас теперь? — спросил Цахилганов про санитара.
— Какое там. Давно прижился.
— А я не видал…
Друзья всё ещё медлили на холоде. Они перетаптывались во тьме —
на — земле — которая — была — раньше — раем.
— Так, Сашка-то где? — оглядывал больничный двор Цахилганов, подняв ворот пиджака повыше.
— Ну, спроси его, — засмеявшись, посоветовал Барыбин, указывая на санитара, сидящего над лужей по-бабьи.
— У этого спросишь…
486
Они стали спускаться в подвал
по каменным истёртым ступеням,
стараясь не касаться осклизлых стен.
Барыбин теперь шёл первым, тихо ругаясь. Однако снизу, из распахнутой настежь двери, уже проникал синеватый, искусственно-дневной дрожащий свет.
— Узко здесь, — сказал Цахилганов.
— Не говори. Носилки кое-как проходят… Да, бывает, и без носилок приносят. В прошлый раз, так же, Сашки не было. Ну, возвращается — труп на ступенях лежит… Что за человек, откуда? Ни документов, ни сопровождающих лиц. Кинули, как на конвейер. Сейчас — так…
— Понятно.
— А каморку, вот — сбоку, видишь? — спрашивал Барыбин, полуобернувшись. — Тут — куча верхней одежды со всяких безродных покойников. Так этот Циклоп во всё покойницкое, отсюда, и одет… Живёт он там, в ворохе тряпья. На кухню больничную со своим котелком ходит.
— Без выходных, значит, работает?
— Без выходных… Да, впрочем, и без зарплаты. Копейки ему на книжку перечисляют. Для формы…
487
Теперь они попали в огромный подземный зал, с целым рядом широких оцинкованных столов, которые были пусты и чисто вымыты. Лишь на одном из них лежал труп, накрытый простынёй с головою.
Неоновые лампы под потолком зудели, мерцая.
Барыбин торопливо провёл Цахилганова через зал — в кабинет. Он бодро говорил, отвлекая его от невесёлого зрелища:
— Ничего. Сейчас уединимся! И вмажем…
Но в кабинете у Сашки сейф был закрыт.
— Это он от ублюдка водку запер, — сказал Барыбин, потрогав ручку, похожую на штурвал.
Зато на электрической плитке выкипал, расшумевшись, алюминиевый, с зелёными буквами «ПО» на боку, больничный чайник,
и это значило, что весёлый прозектор вот-вот появится.
— Ну не ублюдок, а? — ругал Барыбин санитара, убирая со стола Самохвалова всё лишнее. — Пилу припёр. Ею череп распиливают, а он её на письменный стол положил, который и обеденный. Вот Сашка ему задаст.
— Слушай, — поморщился Цахилганов, оглядываясь на освещённый зал и на стол с покойником. — А нельзя этому санитару сказать, чтобы он труп отсюда в морозильную камеру увёз и под замок спрятал?.. Сашка же говорил, там ему целую новую камеру хранения для покойников установили, с отдельными ячейками, с замками, с номерами.
— И с температурным режимом! — уточнил Барыбин. — Запад нам, в порядке гуманитарной помощи, особо усовершенствованную прислал.
— …Такую красавицу, да под замок? — возмутился Сашка из зала, уже шагающий к ним, в кабинет, через покойницкую. — Да ты что, Цахилганов? Ты только погляди, какая тёлка!
488
Прозектор сдёрнул простыню с гордостью. Обнажённая длинная покойница,
впрочем — низкозадая,
лежала с неудобно раскинутыми застывшими руками. На губах её остались следы тёмной помады. И чёрные ухоженные волосы свисали с одной стороны стола тяжёлой траурной волной.
Скрипичный ключ. Маленькая голова, узкие плечи, широкие бёдра. И тонкие, совсем уж тонкие, тесно сдвинутые ноги. Женщина-скрипичный ключ.
Покойница будто подглядывает из-под густых ресниц с осыпавшейся тушью. И кажется, что подглазья её припорошены угольной пылью…
— Много кровушки сбросила красавица: я же говорил — чистый фарфор!.. — любовался Сашка. — А мускулатура хорошая. Рельефная. Чудо!.. С чёрными ноготками на тот свет отправилась. Перед смертью покрасила. Готовилась, к выходу…
— к — выходу — из — жизни.
489
К покойнице подошёл Барыбин и осматривал теперь её, склонившись.
— Так я и думал: щитовидка увеличена, — сказал реаниматор. — Повышенная возбудимость. Обидчивость, трагическое мироощущенье…
— Именно! Не справилась с собою барышня. Говорил я тебе, Цахилганов? Тут — он самый: симптоматический психоз! — оживлённо кричал прозектор от стола. — Голодная щитовидка! Чем ногти красить, помазала бы запястья йодом, и повеселела бы. Кромсать бы их уже не пришлось.
— Пожалуй, — неохотно признал Барыбин Сашкину правоту.
— Жива осталась бы и душу сберегла — запросто!
Было видно, что это давний их спор,
— оживляющего — и — рассекающего —
потому что Барыбин от последних Сашкиных слов занервничал.
— Жить ей надо было замкнуто, — проворчал реаниматор. — И причащаться почаще, с таким тиреотоксикозом. Не разматывать себе нервную систему — дискотеками, тяжёлым роком, мечтательностью, увлеченьями и прочими усугубляющими факторами. Отгородилась бы от людей понадёжней — жила бы до восьмидесяти лет. Не базедова же болезнь у неё…
Но прозектор с ним не соглашался.
— Причащайся не причащайся, а симптоматическую тоску и душевные надрывы куда ты денешь? Ну, прибилась бы она к церкви! И юродивой бы стала! Без должного леченья, — рассуждал Сашка возле стола. — Наследственный фактор, коллега! Его не замолишь…
Цахилганов же впал в молчанье —
душа не откликалась на слова, ум бездействовал.
— Откуда ты знаешь, что именно её извне к самоубийству подтолкнуло? — недовольствовал Барыбин, направляясь в кабинет. — Нечисть насела, а Бог не спас. Значит, не прибегла к Его помощи… Сама ли не захотела, или родительскими грехами путь к Богу был ей перекрыт, кто знает… Ты, Саша, всё к симптоматике сводишь. Не умно. Совсем не умно.
Сашка, не ответив, задёрнул простыню.
490
— Про чайник-то я, оказывается, забыл! — удивился Самохвалов, вытаскивая из сейфа сразу две бутылки лимонной водки. — Молодцы, плитку выключили.
— А говорил, у тебя смирновская, — вспомнил Барыбин, садясь за стол.
— Х-хо! Эта мягче. Мне уже новую партию спиртного привезли.
— За что? — рассеянно спросил Цахилганов.
— За что-нибудь выпьем! — ответствовал Сашка, расставляя мензурки.
— Да нет… За что водку принесли?
Места у Сашки одинаковые, вроде бы, для всех; плацкартные — и никаких эсвэ…
— За справочку, — пожал плечами Самохвалов, разливая. — За липовую, разумеется. Мне её написать — раз плюнуть, а у людей могли быть… трудности с законом. Ну что, расширимся?
Полную мензурку Цахилганов опрокинул в себя сразу, Сашка — тоже. Барыбин же отпил ровно до половины, старательно сверив с делениями. Медики закусили хлебом, ломая от краюхи и пыльно посыпая куски из пакета чёрным перцем,
пахнущим сушёными мышами.
Цахилганов тоже отломил кусок — но только понюхал. И сказал довольно вяло:
— А может, лучше я вас в ресторан увезу? На пару часов? Развлечёмся.
Сашка засмеялся, сразу же наливая снова:
— Не ходит Барыбин в рестораны! Он боится, что его там официант за что-нибудь поругает… Так. Быстро по второй. Закрепить хорошее самочувствие. Ибо поздно выпитая вторая — это загубленная первая! Сдвинулись?
Цахилганов поднял было мензурку — но поставил её, передёрнувшись:
— Сашка! Убери ты покойницу со стола, а? Я не могу,
подглядывает девица, даже сквозь простыню,
оттуда энергия мёртвого взгляда идёт…
Аж на горло давит.
491
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! А ещё физик, — Сашка часто качал головой, будто китайский болванчик, и весело нюхал воздух. — На глазах деградируешь! Что значит, не работаешь по специальности. Раньше ты терпеть не мог, когда слово «энергия» употреблялось не в физическом смысле! Помню, помню!
— Про то, как жизненная энергия убывает, мы тогда не знали, — пожал плечами Цахилганов.
— …Циклоп! — крикнул Сашка в сторону двери, сложив ладони рупором. — Циклопка-а-а!.. Ну, не услышит ведь. Сбегай, Андрей, за ним, если хочешь. У меня от беганья ноги сделались как у кентавра. Тубудум-тубудум-тубудум! День деньской — вверх-вниз… Хочешь, копыта покажу?
— А хвост? — сказал Цахилганов.
— …Хвостов, конечно, было много, — вздохнул Сашка, — но все отпали! Ещё в институте. Не будь их, — мечтательно прищурился он, — я бы сейчас не здесь, а по дамской части работал бы. Не знаешь ты, несчастный физик, как прекрасно устроена женщина! Яичники — хризантемы! Маточные своды — небесная сфера. Женщина, брат ты мой, это — детородная, совершенная и прекрасная, вселенная в миниатюре… А что у мужиков? Одно тьфу! Мы созданы не из ребра, а слеплены из грязи! Увы…
