и оглядел без удивленья две пустые тёмные ампулы на тумбочке, возле дивана.
Да, да, Барыбин привёз его из больницы и сказал:
— Не выкидывай их, а то забудешь, что я тебе вводил. Ты слишком долго находился между жизнью и смертью, тебя должен наблюдать доктор, я пришлю к тебе… Нет, надо же! Какая-то падла заперла тебя в покойницкой камере. Ладно, спи,
удачно завершился этот долгий твой анабиоз…
Звонок повторился. И Цахилганов покорно поднялся, и накинул банный халат, и поплёлся к двери со слабой благодарной улыбкой –
вот — кто-то — спешит — к — нему — бессильному — в — тревоге — и — заботе.
Он, сморгнув невольные слёзы признательности, открыл дверь. На пороге стояла Горюнова, подбоченясь одной рукою. В другой же, на отлёте,
она держала дохлую синицу.
619
Вся в красном, словно палач, Горюнова спросила с вызовом.
— Андрей Константиныч! Вот вы про всё знаете. Значит, в том числе и про птиц. Скажите же тогда, что мне с ней делать?
Цхилганов коснулся в растерянности своего лба и отчего-то заволновался, однако молчал, не понимая.
— Мне её так в землю зарыть? — ещё решительней и строже спросила Горюнова. — Или в коробочке похоронить?
Он хотел было посоветовать, чтобы она бросила птицу голодным бездомным кошкам, шляющимся во дворе,
но тогда эта женщина в красном может счесть его жестоким.
— Похороните в коробочке, — тихо сказал он.
— …А вы не хотите вырыть ей могилку? Небольшой такой квадратик, клеточку такую?
— Клетку?!. Нет, — помотал головой Цахилганов. — Нет. И в похоронной процессии тоже участвовать не смогу. Извините.
— А я её, между прочим, у вашей двери нашла.
— Да? — недоверчиво переспросил Цахилганов. — Да?.. Значит, птицы больше нет? И теперь, у нас теперь…
— всё — будет — хорошо —
только отчего же она такая маленькая?.. Была — гарпия.
С железными когтями. А сейчас…
— Не поняла! — сказала Горюнова. — Ладно, я вернусь, и вы мне всё объясните. Не сидеть же мне у вас с дохлой синицей в руках.
— В самом деле, — кивнул Цахилганов.
— Да вы не запирайтесь, — приказала Горюнова. — Я быстро похороню! Я всё делаю быстро… На работу, между прочим, вам звонила. А мне сказали, что вы уже там не числитесь. И фирма теперь не ваша, а этого… Забыла фамилию. А, Макаренко какого-то!.. Велели больше не беспокоить их на ваш счёт ни-ког-да… Выходит, вы теперь — ни-кто?
В недоумении он пожал плечами:
— Наверно… Да. Никто. Скорее всего, так.
620
Цахилганову хотелось лечь,
— надо — же — как — эта — юная — женщина — решительна — и — заботлива —
но, для приличия, он сидел на диване, дожидаясь. В окне он видел весеннее небо с тяжёлой тучей. Снизу она была подсвечена мягким солнцем. И Цахилганов изумлённо, благоговейно, немо дивился тому, как необыкновенно всё устроено вокруг!..
Слабо зеленеющая ветка сияла жизнью и трепетала на ветру. Чей-то ломкий мальчишеский голос летал по двору и звал, полный надежд, кого-то по имени. Девичье имя было тоже необыкновенно прекрасным. Оно, повторяемое, жило само по себе на воле — сияло, ликовало,
вечно юное чьё-то девичье имя…
И Горюнова вспыхнула перед ним снова — в своём красном платье,
совсем внезапно,
словно костёр инквизиции.
Он даже прикрыл глаза рукою, испытывая тревогу и испуг.
— Вы слышали? Про катастрофу в Штатах? — спросила она подозрительно.
— Что? — быстро откликнулся Цахилганов. — Ах, да. Конечно. «Гнездо крамолы». Его уничтожил взрыв, сместивший тектонические пласты…
Не надо плакать, Сусанна… Да…
621
— Какой ещё взрыв? — возмутилась Горюнова. — Цунами! Гигантская волна смыла несколько штатов. Они опустились под воду.
— Так, значит… — медленно соображал Цахилганов. — Так, значит всё же это произошло… И нет больше пристанища всякому нечистому духу? И всякой нечистой и отвратительной птице?
— Всё же, всё же. Ваша любимая Америка понесла страшный урон, от которого вряд ли оправится.
— Разумеется, — стал быстро кивать Цахилганов. — Человеческий мозг занимается отражением мира. Но мир также запечатлевает то, что производит человеческий мозг,
— очищенный — углублённым — самоанализом — а — затем — покаянным — искупительным — да — искупительным — душевным — страданьем — и — уж — затем — великим — состраданьем — к — бедным — бедным — порабощаемым — людям —
слышите меня? Мир устроен так, что запечатлевает всё это! Впрочем, я слишком дурён, чтобы принимать всё свершившееся на свой счёт… Значит, многие, многие лучшие люди думали про то же, про что думал я!.. Извините, я плохо себя чувствую. Ко мне должен прийти врач.
— …Психиатр?
622
— Психиатр? — сухо осведомилась Горюнова. — …Ну, я пожалуй пойду. У меня очень много дел. В государстве-то нашем что творится? Смещения, перестановки! По всем радиостанциям сегодня передают… Повсюду создаются чрезвычайные комиссии. И я, как специалист по элите советского периода! Востребована в оч-ч-чень интересном качестве!..
— В каком? — спросил Цахилганов беспомощно.
— А вот в таком! В котором надо уметь держать язык за зубами. Нам важно не повторить ошибок прошлого… Теперь у меня оч-ч-чень высокая должность. Ответственнейшая! Со вчерашнего дня я — важная птица!
— Птица?!. — ужаснулся Цахилганов. — Вы?!.
Он попятился и едва не упал от слабости.
— Но я не хвастаться пришла. А отвлечься немного. Скажите есть у вас Рокк? В смысле, рок коммунистический?! Жалко… Да вы совсем, совсем сдали, — сказала она то ли с сожалением, то ли с презреньем кривя рот. — А взрыв… Может, вы про тот взрыв говорили, что под Караганом произошёл?
Там какие-то люди провалились и закурили,
странно только, что земля осела на многие километры вокруг,
впрочем, мы разберёмся ещё с этим!..
623
— Ну… Вы заходите, — неловко задвигался Цахилганов. — К нам. Как-нибудь на днях.
— А это ещё для чего? — ухмыльнулась она. — К вам ведь теперь приехала дочь. Не очень-то при ней нагостишься.
Разве?
— Ох, вы совсем… квёлый. И ничего не знаете. Она в больнице, у матери. И этот её приезд так хорошо повлиял на вашу, хм, жену… Говорят, ей уже перестали давать обезболивающее! Так что,
— она — ощупала — углы — квартиры — ненавидящим — горячим — взглядом —
мне здесь больше делать нечего,
с завтрашнего дня…
Горюнова развернулась резко — будто красный мгновенный смерч — и скрылась в прихожей,
— где — над — дверной — коробкой — всё — ещё — зияла — злополучная — выбоина —
как вдруг, уже от порога, она прибавила с непонятным Цахилганову, но совершенно определённым, неприятным значеньем:
— Если мы с вами и встретимся, то, вероятно, в другом месте… Впрочем, когда вы поправитесь,
с чем я не советовала бы вам торопиться,
да, непременно встретимся, в хорошем казённом доме, и с вами, и с вашей драгоценной дочерью… Которую вы долгое, слишком долгое время, оберегали от унижений!.. Сдаётся мне, неспроста она тут объявилась. Слыхали мы про неё. Ничего, разберёмся. Во всём! С вами — и особенно с ней… Тогда — и — поговорим…
Оговорим… Рим… Новый… Опять…
