Мысленное зрение его, однако, сосредоточилось. И слух вскоре стал предельно чутким. Вне шахты Цахилганова больше будто и не существовало. Звуки чужой речи донеслись издалёка по воде. Они прозвучали отрывисто, кратко, похожие на команды. И незнакомое ранее чувство приближающегося врага изменяло теперь состояние Цахилганова, сообщая всему существу его растущее напряжение — мировая порабощающая, бездушная, мертвящая сила надвигалась неостановимо,
она вползала в заветные отческие недра,
и всплески там, в середине штрека, учащались…
Кто-то, похожий на неполный мешок с углем, сидел, согнувшись, рядом с лазом,
ах, да — замерший, должно быть, Дула.
Щупающий луч чужого электрического света протянулся из далёкой тьмы, зашарил по мерцающим антрацитовым сколам. Как вдруг Дула зашевелился:
— Константин Константиныч? Сей час! — и приподнялся в полной невменяемости, засверкав белками вытаращенных глаз. — Миг исправленья роковых ошибок истории грядёт! В наши шахты они забурились? В нашу чёрную пыль захотели?!.
И вдруг заорал на всё подземное угольное пространство, грозно кособочась:
— …Мы им па-ка-жем чёрный хрен!
598
Рухнувший Патрикеич был недвижен. В нелепом своём порыве Страж тайны ушёл из века. Однако Цахилганов не испытывал к мёртвому старику ничего, кроме неприязни.
Подземная явь, меж тем, стала пугающе опасной, и Цахилганов теперь почему-то чувствовал своё тело чрезмерно — как тяжёлое, больное, неповоротливое. Недавняя способность души к самостоятельному движенью сменилась необходимостью прилагать к этому сильнейшие телесные усилия,
или это только снилось ему, мерещилось, казалось?
Но выбора быть уже не могло. Он втиснулся в отверстие и пополз в кромешную тьму — совершенно так, будто находился здесь, в шахте,
всецело.
Дышать в узком пространстве было нечем, и локти принялись болеть почти сразу. Не преодолев и половины лаза, Цахилганов забылся на краткий миг. Однако вскоре содрогнулся,
— перед — ним — расплывалось — в — инфернальной — торжествующей — улыбке — толстое — лицо — Берии — и — Рыжая — голова — чудища — раскачивалась — рядом.
Он вновь стал подтягивать больное туловище рывками — его и не его. Простора, чтобы развести локти как следует, не хватало. Уставая, Цахилганов ложился на спину,
— сохраняя — ужасную — физическую — способность — всё — ощущать!
Чёрная, километровая толща земли нависала над ним, готовая опуститься
в любой миг.
599
В тесной норе перед мысленным взором Цахилганова появлялся покойный Чак, чистый и весёлый, совсем ещё щенок. Тогда пространство расширялось само собою.
Чак махал хвостом и собирался бежать куда-то. Чак звал его за собой — на утренний луг. На цветущий жёлтый луг в солнечных сияющих одуванчиках! Там, далеко, стояла юная Любовь в ситцевом платье.
Она смущённо смеялась на вольной воле, прижимая к ногам лёгкий подол, взлетающий от сильного ветра, и ждала их — Цахилганова и щенка.
— Люба, ты босая… Роса. Холодная… — говорил Цахилганов — и приходил в себя.
— Ты ни в чём не виновата передо мной, милая, — прощал он ей всё, без остатка. — Ты правильно поступила. Живи, чистая, хорошая. Я хочу, чтобы жила — ты…
— Мне полагалось препятствие, Люба, — медленно понимал он себя. — Полагалось испытанье… отцовской любви,
она должна быть выше соображений, кто от кого рождён, гораздо выше,
и я… сдался. Я ведь всего лишь человек, Люба… Но, может быть, я ещё успею, и помогу нашей —
нашей? —
нашей Степаниде не стать убийцей. Только сейчас… мне надо вздремнуть самую малость… Куда ты уходишь? Постой, Люба… Я уже вижу край металлической двери с красным рычагом вместо ручки. Мне осталось совсем немного,
— лишь — дотянуться —
но я… устал.
Я надорвался,
— дорвался — прорвался — к — цели — но…
600
Как вдруг в сознании прозвучал едва слышный, с трудом доходящий из недр земли, окрик великого множества голосов. Они звучали вразнобой — мужские, женские, громкие, слабые, переходящие в шёпот:
— Вспомни… О всех, кто давно смотрит с того света на всякого живущего!.. Вспомни о видящих тебя… Иначе все наши жертвы
— жертвы — жертвы — жертвы — не — возопиют —
не завершатся…
Не завершатся никогда…
И кто-то ещё, незнакомый, говорил, подсказывал ему из прошлых веков: потерять всё — не потерять ничего, потерять дух — потерять всё. И повторял, повторял настойчиво то же самое…
Потерять дух — потерять всё…
— Я… двигаюсь, — успокаивал он стихающие, угасающие те голоса. — Двигаюсь я, собратья,
— собрать — я — все — я — необходимо — собрать — нам — да — да…
Цахилганову показалось, что он каким-то образом сумел подняться с колен и выпрямиться. В тот миг за ним бесшумно опустилась полупрозрачная толстая стена. И такая же была перед ним. Призрачный странный свет заливал кабину. Слабое отраженье стекла возвращало ему чей-то страшный облик
— неужто — его — собственный —
человек в изодранной мокрой фуфайке держал над чёрным своим лицом пучок света и покачивался, будто пьяный.
— Внешний! — узнал в нём себя Цахилганов. — Ты, чуть не бросивший меня, проделал этот путь за меня?!. За меня — и вместе со мной?! Где ты потерял сапоги? На тебе же только продранные портянки…
И тот, измученный Цахилганов — отражённый, Внешний — сокрушённо промолчал о том, что уже знал Цахилганов: «Своё дитя любить — дело не хитрое. А возлюбить всё вокруг, как своё, тут душу надо иметь… хорошую. Надмирную —
сильную, сильную душу надо иметь…»
601
Далее случилось нечто непонятное —
Внешний Цахилганов словно шагнул к нему навстречу — и —
пропал,
— совпал — с — ним — самим.
Тонкий, плавающий вой сирены разнёсся по подземелью. И три стены ушли в потолок. На одном из металлических кубов синела кнопка самоликвидации лаборатории прошлого,
— пусть — не — достанется — никому — наше — страшное — советское — мощное — прошлое — но — никому — значит — и — не — нам?!.
В глубине, на дальней стене, прямо перед ним, белел старый гипсовый герб СССР,
— ещё — не — преданный — не — проданный — не — попранный —
и вот исчезнет он,
но не исчезнет тогда гнездо крамолы мира…
Оно останется там, в мире,
— …если — только — осталось — оно — в — Цахилганове.
602
Он растерялся — от огромного количества пультов, находящихся справа. Однако над одним из них было иное — слабое, жёлто-зелёное — свеченье. И хронометр ритмично постукивал под самой последней кнопкой, у стены. Мысленный взгляд его остановился на ней — и послушно поползла вверх огромная металлическая штора.
Всё правильно!
Открылся щит с табло. Оно было усеяно крошечными лампочками, вспыхнувшими в определённой последовательности.
Взревела иная сирена — низкая, гудящая. Упала боковая металлическая штора, открыв огромный экран, состоящий из двенадцати секторов. Он скоро понял, что на каждом из них изображена карта Земли в разрезе, с едва заметными изменениями в очертаниях тектонических пластов, с глубинными нефтяными морями и полыми природными резервуарами газового конденсата. Эти карты были будто сотканы из мельчайших разноцветных ламп накаливания, остававшихся не включёнными.
Что делать дальше, он не знал.
603
…Экран повторял и повторял мужским усталым голосом из прошлого,
— программа — «Ослябя» — полная — готовность — завершите — программу —
он говорил из давних, страшных десятилетий сталинизма,
— завершите — программу!.. Завершите!..
— Но как?! Что я должен делать теперь?!! Не понимаю. Магнитные мощнейшие вспышки на Солнце, они сейчас долбят так, что сдохнуть можно! — …Пусть подскажет мне кто-нибудь! — кричал он ломким от отчаянья голосом. — Про дальнейшее мне никто ничего не объяснил! Внешний?.. Но Внешнего меня больше нет: я и он — теперь одно, мне не у кого спросить… Отец?! Дула!.. Никого…
Пространство, наэлекризованное уже до предела, не откликалось больше.
Программа «Ослябя». Полная готовность. Завершите программу…
— Не знаю, что делать ещё… Не дано мне! Не суждено –
нам — не — суждено — никому — не — суждено — из — нас.
— …Последнее предупреждение, — вещал усталый, бесполезный голос великого, мрачного прошлого. — Завершите…
