— Мне-то? — чёрт удивился. — Да это проще простого. Вы даже не можете себе представить насколько вы все, люди, похожи на нас, чертей, я ж вам говорил…
— А у вас, простите за нескромность… словом, у вас копыта есть?
Грызь оживился:
— Гоголя начитались?
— И все же?..
— Копыта, говорите? А как же. Могу показать, — Грызь нагнулся с намерением задрать штанину.
Старина Гарри переполошился:
— Вы спятили! Вокруг полно людей! Не компрометируйте меня!
— Не хотите — не надо. Хотя копыта у меня — первый сорт. Кстати, у меня, как у каждого приличного черта, имеется полный бесовский комплект. Помимо копыт, ещё хвост, рога, складной трезубец и всё такое…
— То есть?..
— Позже узнаете. А сейчас намекну. Стандартный набор типового черта включает в себя много такого, что…
— А где они, эти все ваши причиндалы?
— Это точно, — глядя в иллюминатор, сказал старина Гарри, — кривоногость во всем… Глобальная кривоногость как стиль жизни.
Грызь засмеялся.
— А о рогах и говорить нечего. Рога есть у всех, уж поверьте, нам-то это известно доподлинно. Рога всегда были и всегда будут! Природа человека гнусна и лжива. И нечего тут на чертей кивать. А то всё черти, да черти… Будто вы, люди, лучше…
Старина Гарри вспомнил давнишнее воскресное утро. Кухня. Подгоревший кофе. Растрепанная жена в халате и шлепанцах на босу ногу. В воздухе витает привычная тревога перед ссорой.
Жена стала вяло подначивать Зубрицкого. Ни к селу, ни к городу припомнила какую-то ненужную историю из времен не столь далёкой молодости. Про какой-то театр и ресторан "Метрополь"… За ней тогда Тит ухаживал. Как бы спохватившись, добавила, что это было задолго до ее знакомства с Зубрицким. Сказала и замолчала.
"Вот же сука, — подумал тогда старина Гарри с ревностью, — самое подлое — это вот так: не договаривать…"
Но тут жена договорила:
"Он был неотразим! И в то же время такой робкий, застенчивый, неуверенный…"
"Это Тит-то?! Вот уж не сказал бы!" — задохнулся от ненависти старина Гарри.
"Да-а, будь он порешительней… — протянула жена, не слыша мужа, — будь он порешительней, мне бы не устоять".
Она отвернулась, посмотрела в серое окно, зевнула, мерзавка! и произнесла тихо:
"Впрочем, я… я и не устояла".
— Вот когда у вас, Гарри Анатольевич, рога-то начали отрастать, — сказал бессердечный Грызь, — если не раньше…
Старина Гарри непроизвольно погладил себя ладонью по голове.
— Да-да, Гарри Анатольевич, рога, — сказал Грызь, подмигнул и ухарски подкрутил кайзеровский ус, — я их чувствую, я их вижу на вашей макушке, ветвистые такие, отполированные чужими подушками…
Зубрицкий посмотрел сначала на часы, потом в иллюминатор. Непроглядная темень. "Летим уже больше двух часов… Господи, спаси и помилуй меня, грешного!" — неожиданно взмолился про себя старина Гарри. Он закрыл глаза. Какие-то черти… Нобелевская премия. Стокгольм. Роскошная гостиница. Галантный король в темно-синем фраке. Самолет. Коньяк. Грызь-Не-Грызь. Всё это настоящее. И одновременно — сказочное. Господи, со мной ли все это происходит? Старина Гарри задремал.
Разбудил его шум в салоне. Кто-то истерично кричал:
— Смотрите, смотрите, да не туда, дуры, а сюда смотрите! Вы что не видите?! Правый двигатель! Вон пламя, видите? Опять вырвалось! Из мотора…
— Где? Где? Что случилось? Какой такой мотор? Почему? — послышались возгласы. — Что горит? Кто горит? Мы горим? Самолет горит?
Истерично завизжал толстяк средних лет. Его визг был активно подхвачен сразу несколькими пассажирами.
Гарри Анатольевич увидел испуганные глаза девочки лет десяти. Она почему-то неотрывно смотрела на старину Гарри, словно моля его о спасении. Огромные синие глаза были полны слёз.
Старина Гарри прильнул к иллюминатору. На фоне небесной голубизны серебристое, мелко подрагивающее крыло лайнера казалось живым разнервничавшимся существом, обреченно летящим навстречу гибели. Из сопла наружу рвались разноцветные язычки пламени.
У старины Гарри душа, что называется, ушла в пятки. Его насквозь пронзил страх. Умирать не хотелось. Хотелось жить. Мгновенно из головы вылетело всё, что волновало его на протяжении всей жизни, мгновенно был забыт пустой разговор о разочарованности и готовности к смерти. Нет, Гарри Анатольевич совсем не был готов к смерти!
Забегали стюардессы и стюарды. Старина Гарри почувствовал, как под ним заходило кресло, а пол под ногами мелко задрожал. Истеричные крики слились в звериный рев. Теперь вопил уже весь самолет.
— У меня, — услышал он веселый голос Грызя, — у меня складывается впечатление, что наша реактивная гробница вот-вот придет в жесткое соприкосновение с землей-матушкой. И, может быть, все, — Грызь потер руки и зажмурился, — все к чертовой бабушке погибнут….
— Вам-то чего бояться! — заревел старина Гарри. — Вам хорошо, вы черт! Вы же бессмертны, чёрт бы вас побрал!
— Хотите уцелеть? — вкрадчиво спросил Грызь.
Самолет начало трясти так, что на пассажиров с полок посыпались сумки и прочая ручная кладь.
— Хочу! — вскрикнул старина Гарри. — Берите взамен, что хотите.
— Мне лишнего не надо, вы же знаете.
— Читал я этого Вольфганга… И Данте читал… Берите, берите, всё берите! Только спасите меня!
Черт хмыкнул.
И тут Старина Гарри вновь увидел глаза синеглазой девчонки.
Самолет начал медленно заваливаться набок и, страшно взвыв двигателями, пошел к земле. Страх перед смертью стал невыносимым. Никаких традиционных картинок о прошедшей жизни перед мысленным взором старины Гарри не появилось. Он видел только беснующихся пассажиров и мигание света в салоне. Из последних сил старина Гарри прохрипел:
— Грызь, спасите меня!
И опять перед ним возникли синие глаза, полные слез.
— И девочку… Девочку спасите!
Грызь опять хмыкнул.
— Будто без вас не знаю!
Появилась стюардесса. Ее кукольное лицо было перекошено от ужаса. Она истерично закричала:
— Господа! Сохраняйте спокойствие и пристегните ремни. Наклонитесь вперед, согните ноги в коленях, представьте себе, что вы сидите… — стюардесса подкатила глаза.
— Что вы сидите, — радостно продолжил за нее Грызь, — что вы сидите на унитазе и тужитесь!
— И с вами ничего, — кричала стюардесса, — страшного не случится. Капитан говорит, что всё находится под контро…
Тут раздался невероятных грохот, и в этом грохоте потонуло всё: и крики людей, и скрежет металла, и голос свихнувшейся стюардессы. Грохот был столь силён, что, казалось, где-то рядом одновременно заработали Этна, Везувий, Стромболи и Фудзияма.
Свет померк в глазах свежеиспеченного лауреата Нобелевской премии в области физики профессора Гарри Анатольевича Зубрицкого. Он закричал, не слыша собственного голоса, и тотчас потерял сознание.
— Если вы и чёрт, то черт весьма симпатичный… — усталым голосом сказал старина Гарри, выбираясь на сухое место. — Вот, оказывается, как надо избавляться от синдрома похмелья. Всё очень просто, обычная авиакатастрофа — и похмелья как не бывало.
— Не преувеличивайте, никакой авиакатастрофы не было. Просто небольшая авария, поломка, не приведшая к человеческим жертвам.
— Да-а, просто чудо, что мы уцелели! — сказал старина Гарри. Он посмотрел на свои парадные штиблеты. — Каюк башмачкам, новые придется покупать.
— А бы сейчас чего-нибудь выпил, — сказал Грызь после паузы. Он встал рядом с Зубрицким и, всматриваясь в даль, мечтательно добавил: — пива, например…
.
— Неплохо бы… И водочки. Водочки с ломтиком деревенского сала. Ибо я промочил ноги. А ноги, полковник, это вам не какие-то копыта. Их беречь надо, в тепле держать… Скажите, Петр Петрович, — старина Гарри попытался уловить взгляд чёрта, — вы еще долго будете, как говорят актеры, пребывать в образе? Может, вы вообще уже и не чёрт? Может, вы полностью перешли в человеческую… э-э-э… в человеческую сущность?
— Может быть… Но все же, думаю, не совсем… Кстати, ещё Чехов заметил, что с некоторых пор черти взяли моду поступать в люди. Многим так понравилось, что они не хотят назад. Знали бы вы, Гарри Анатольевич, сколько среди вашего брата, человека, затесалось нашего брата — чёрта…
