— Я не хотела, чтобы Макс снова застал нас вдвоём. Он по временам бывает просто не в себе, и я из-за этого с ним часто ссорюсь. Недавно он разбил свою машину только потому, что кто-то влез перед ним без очереди на заправку. Он стал таранить этого несчастного «Жигуля» и покорёжил его всмятку, разбив при этом в пух и прах и свою «Тойоту». Из-за вчерашнего мы тоже поссорились. Хотя ты и вёл себя не по джентльменски, но его бандитские ухватки мне совсем ни к чему. Я давно с ним хотела расстаться из-за этого, но всякий раз он уступал мне и превращался вновь в цивилизованного человека. А вчера он разъярился не на шутку, устроил скандал и ругал меня, как сутенёр ругает провинившуюся проститутку. В общем, мерзость. И хотя ты отчасти спровоцировал это, но ведь на твоём месте мог быть любой другой.
— Не думаю, — ответил Ивэн, — соратников по железнодорожно-пароходному пробегу Петербург-Москва-Киев-Одесса-Крым я что-то больше не приметил.
А Вероника умолчала о том, что семейная сцена разыгралась гораздо более унизительной, чем та, о которой она поведала Ивэну. Когда она сбегала по лестнице из квартиры, где происходило объяснение, муж выстрелил сверху ей вслед. Пистолет был газовым, но стрелять в спину любимой женщины! Ха, любимая. Этот бердичевский Аль Капоне использовал её как средство от клопов, похоти и скуки, а когда она послала его к чёрту, схватился за пистолет. Хрена с два бы она вышла за него, если бы он не являлся для неё щитом и сейфом.
— …и мне очень жаль, — между тем продолжал Ивэн, — что я спровоцировал своими необузданными действиями семейный катаклизм. Я искренне раскаиваюсь и сожалею… — тут он запнулся, потому что вспомнил, как извинялся на этом же камне перед Кларой за то, что она из-за него поссорилась со своей подругой. А потом он пытался поцеловать её, а она не давалась…
— Поцелуй меня.
— Что? — он чуть было не упал от неожиданности в воду.
— Поцелуй.
Значит, Клара всё-таки его любила. Только при чём здесь Клара! Он слишком сильно переступил границу этой области возврата. Перед ним Вероника, божественная и загадочно-влекущая женщина. И он почувствовал, как вновь включился между ними мощный магнит, и Ивэн, даже сопротивляясь ему, всё же склонялся над ней, уходящей от него, чтобы лечь на камень, как и положено красивой женщине, принимающей заслуженные красотой поцелуи. И губы их, сначала робко, потом всё более разнузданно искали друг друга в разных положениях. Внезапно она оттолкнула его.
— Тихо! — и некоторое время напряжённо вслушивалась во что-то между плеском и шорохом волн. Тем временем несколько оправившийся от неожиданности Ивэн вспомнил мнимую причину, приведшую его на этот камень.
— А ты никогда не целовалась со своим родным братом?
— Что за внезапная мысль? С чего это вдруг тебя заинтересовали мои отношения с несуществующими родственниками?
— Да так, а разве тебе никогда не хотелось быть сестрой, то есть иметь брата?
— Может быть, и хотелось, да что в этом толку. Когда он мне был нужен позарез, его имели другие сестры.
— Расскажи мне, зачем он тебе был необходим?
— К чему? Это скучная и тривиальная история детских комплексов.
— И всё же. Мне интересно.
— Рассказывать особенно нечего. Мне так уж повезло, что с дремучего детства пришлось кувыркаться в этом космическом дурдоме одной-одинёшенькой, безотцовой дочкой с вечно занятой на работе матерью.
— А куда делся отец?
— Туда же, куда деваются они все — к другой женщине. Он бросил мою мать, когда я ещё не родилась.
«О, Боже, — вздрогнул Ивэн, — всё сходится». Но разве мало на свете подобных историй? Их тысячи тысяч. Не дай Бог, чтобы она действительно оказалась его сестрой, хотя, что это он несёт! Разве не ради сестры он обманывает Илону да и самого себя.
— Это всё, что я о нём знаю, — продолжала между тем Вероника. — Большего мне из матери выудить никогда не удавалось. Даже отчество у меня не отцово, а материнского деда. Мать хотела забыть об отце навеки. А мне без брата и с комплексом безотцовства, который почему-то давил меня с особой силой, приходилось туго во дворе, на улицах и в школе среди хорошо сплочённых и организованных банд сопляков и сопливок. С какой безумной верой в чудо мечтала я тогда о брате.
— Я пришёл, но немного поздновато, — пробормотал Ивэн.
— А потом появился первый отчим. Он без конца драл меня ремнём, обязательно по голому телу, а в перерывах между экзекуциями пытался меня растлить. Я всё рассказала матери, и та, не оценив педагогического таланта своего сожителя, рассталась с ним. Второй отчим не бил меня, а наоборот, баловал конфетами и пирожными, но зато без всяких экивоков честно изнасиловал однажды, напоив вином, подлитым в чай. Со вторым мать не пожелала расставаться из-за моих жалоб, решив, что проблемы с отчимами — мои сугубо личные проблемы, и даже намекнула мне, что я могла бы иногда оказывать такому хорошему человеку, как этот Валерий Николаевич, снисходя к его мелким слабостям, кое-какие девичьи услуги. И опять я мечтала о брате, которому могла бы пожаловаться и попросить защиты. Но, право, Ивэн, я сама затосковала, мусоля эту давнюю и пошлую историю. Удивляюсь, как ты не свалился с камня в сонном оцепенении.
— А Макс? Что он для тебя? Извини, если влез не в своё дело.
— Ты уже почти друг нашей семьи, так что можно без извинений, — съехидничала Вероника. — Макс для меня то же самое, что и для большинства женщин на свете — тыл, обоз и легальное право на нелегальную жизнь. В Максе я искала и нашла временную защиту от разного зверья, а вот теперь, кажется, нужно защищаться от него самого.
«Ну хотя бы здесь я оказался вовремя», — подумал Ивэн.
— Мужчинам легче. Им не нужно так явно проституировать, чтобы отстоять хотя бы половину себя, ту, что сверху. И сестры им совсем ни к чему. Зачем сестра, например, тебе, Ивэн? Тебе и так расчудесно, и женщины тебе не откажут ни в чём.
— Ты не права, Вероника, — пробормотал Ивэн, — сестры нам нужны…
— Лучше поцелуй меня ещё…
И вновь губы их уже не робко, но, зная друг друга, как будто давным-давно, нежно вмялись в безмерное тело любовной неги. Руки её бродили по его спине и бокам, как две растерянные стрекозы, зато его, словно намагниченные, точно притянулись к двум прохладным и твёрдым полюсам под сдвинутой вверх узкой полоской купальника и дрожали на них, словно под действием сильного переменного тока. Но затишье перед бурей вдруг нарушил плеск чьих-то ладоней о воду. Ток выключился, и они отпали друг от друга, как пластмассовые куклы.
— Тише, — прошептала она, — иди сюда, — и за руку стащила его за камень в воду, — пригнись, это Макс.
Шлёпанье огибало их укрытие. На несколько секунд оно многозначительно притихло, но затем возобновилось, удаляясь.
— Подожди, не уходи так сразу.
— Я не могу. Он будет искать меня повсюду. И потом…
Тут она сильно оттолкнулась от камня, с головой уйдя под воду, и что она хотела сказать этим «и потом», осталось для Ивэна мучительной загадкой. Он тоже потихоньку поплыл восвояси и, когда проплывал мимо «пляжа Вероники», увидел её уже одетой, взбирающейся по тропинке наверх.
Вечером Илона сказала ему, сосредоточенно глядя на малиновый шар солнца, погружающийся в винно-тёмные волны вечного моря:
— Ивэн, давай завтра утром уедем отсюда.
— Почему? Разве здесь хуже, чем на Днепре, а ведь оттуда ты так не хотела уезжать.
— Здесь прекрасно, но я чувствую, как что-то гнетёт меня здесь. Эти скалы и бухты, и даже крик чаек мне как будто знакомы, но, кажется, это было отнюдь не доброе знакомство. Я чувствую.
— А я чувствую, что опять разыгралось твоё безудержное воображение. Помнишь, как месяц назад, в самую июньскую теплынь, ты простудилась из-за того, что стала вспоминать прошлогоднюю холодную зиму, как сильно ты простудилась тогда.
— Нет, сейчас совсем другое.
— Скорей всего тебе приснилась какая-то чепуха и ты…
— Что? Да. Да. Ты прав. Это же сон.
— Ну, вот видишь.
— Но какой страшный. Я видела его в Киеве в ту ночь, когда ты не пришёл.
— И что ты увидела?
— Этот посёлок, ту лестницу, эти скалы и бухту за белой скалой.
— Бухту? — вздрогнул Ивэн. — Ну, а что дальше?
— А дальше какая-то женщина, очень красивая, хочет столкнуть тебя со скалы, и в самый напряжённый момент я проснулась, потому что ты вернулся и разбудил меня.
— Вот видишь. Я разбудил тебя вовремя, и ничего не случилось.
— Нет, я знаю, что случилось. Вернее случится, потому что между сном и реальностью есть отпущенный Богом срок. Ивэн, умоляю тебя, послушай меня, и давай сейчас уедем отсюда. Мы ведь можем вернуться сюда, когда угодно. Прошу тебя.
И она взяла его за обе руки и поцеловала их в ладони, прижимая руки к своим щекам, запустила их в свои волосы.
