Ознакомительная версия.
Что было после выстрела – не помню. Помню только, что – попал. Иначе бы умер сразу.
Похоже, повторяется приступ, сваливший меня в «Зеленой змее». Все болезни от нервов.
Помню, как меня втащили в коттедж. Ефим и, похоже, сам Глинский. Помню шефа, подносившего к моим губам то минеральную воду, когда рядом стояла приехавшая вскоре строгая дама в белом халате, то фляжку с коньяком, когда официальная медицина оставила позиции.
– Что дальше? – спросил я Ефима, когда мы остались одни.
– Будем жить, – как всегда философски, буркнул мой бывший шеф.
– А надо?
– А тебя будут спрашивать? – вопросом ответил он.
Потом они совещались в соседней комнате. Я слышал голос Глинского и шефа. Но особого желания узнать о своем будущем не испытывал.
– Мы едем в Мерефу, – наконец объявил Береславский.
По мне – все едино. Лишь бы не в пустую квартиру. И не в госпиталь, откуда одна дорога – в психушку.
Ноги мои не двигались, что, впрочем, меня почему-то не беспокоило. Странно, но мне было спокойно. Бездвижное тело обеспечивало подобие покоя душевного. И еще – я не убил мальчика.
Они снова зашли вдвоем, завернули меня в одеяло и, как сверток, вытащили на улицу. Там уже стоял огромный «Мерседес».
Мощная машина плыла по зимней дороге. Я то дремал, то безучастно смотрел в окно. Потом меня опять сморило.
Очнулся от колокольного звона, спокойного и светлого. В окне проплывали белые стены и башни.
– Что это? – вроде бы громко спросил я. Но услышал только рядом сидящий Ефим.
– Мерефа, – наклонившись к моему уху, ответил он.
И Глинский, примыкая к нашей беседе, повернулся ко мне с переднего сиденья.
– Поживете здесь недельку-другую, – дружелюбно сказала моя недавняя мишень.
– Зачем? – тихо спросил я.
Он ответил как Береславский – я вдруг понял, что они вообще здорово похожи.
– Когда нас рожают, нас не спрашивают, – сказал Глинский.
Будем считать – объяснил.
Колокола ударили в последний раз, и все вокруг замерло. Машина остановилась. В открывшуюся дверь хлынула струя свежего морозного воздуха.
– Приехали, – сказал Ефим.
А я, впервые после Алиного ухода, почувствовал радость. Оттого, что моя последняя операция не задалась. И может быть, оттого, что то ли колокола, то ли свежесть морозная вселили в мою душу нечто сильно напоминающее надежду.
Может, она действительно умирает последней?
Эпилог
Полгода спустя. Урал
Покрытая свежей майской зеленью земля прогрелась и забыла минувшие холода. Белые храмы и стены снова сверкали на солнце, но уже не зимним, холодным, блеском, а с теплыми, мягкими оттенками. Желтым – от солнышка. И непонятным, но тоже приятным, ласковым – от зелени разнотравья, от радуги полевых и высаженных монахами цветов, от синего неба и темно-голубого озера.
Это – Мерефа. Хоть сто раз приезжай сюда, каждый приезд она будет другая. И каждый раз – лучше прежнего.
Из белой запыленной «Ауди» с московскими номерами вышли сразу пятеро: Береславский с женой (он еще с зимы обещал показать Наталье уральское чудо), двое парней в военной полевой форме – Вовчик с Велегуровым. И пацан, неловко тянущий левую ногу. Его большие глаза были еще более увеличены тяжелыми очками с толстыми, сложенными из двух стекол линзами. Федька, Алин брат.
Велегуров долго раздумывал, что делать с Федькой, к которому успел привязаться. И пришел к единственно правильному выводу. Он не должен сам воспитывать парнишку. Видно, бог не простил солдата. Древний царь Мидас превращал в золото все, до чего дотрагивался. А снайпер Сергей Велегуров приносит смерть всем, кого любит.
Поэтому ему никто не нужен.
На Федьку он переписал квартиру и все свое необширное имущество, включая новенькую «десятку», приобретенную на остаток средств, полученных от не к ночи будь упомянутого Щелчкова. Если с Велегуровым что-нибудь случится, а при его профессии такое исключать нельзя, Алин брат не останется совсем неприкаянным. Завещание заверено и хранится у нотариуса.
Сначала Велегуров почти согласился с предложением Береславского. Тот хотел забрать мальчика к себе. У него уже была приемная девочка, а где одна – там и второй, объяснил ему чадолюбивый шеф. Наталья, его жена, не возражала: она тоже почувствовала вкус полноценной семейной жизни и всерьез подумывала о том, чтобы бросить работу, благо денег в семье хватало.
Потом – передумал. Он вспомнил неделю, проведенную в Мерефе, и мальчишек, носившихся по монастырю. Шеф – хороший мужик, но Велегурову почему-то показалось, что болезненному и мечтательному Федьке в Мерефе будет лучше, чем в шебутной семейке Береславского.
За воротами гостей встречал отец Антоний. Широкая борода и черная одежда неузнаваемо изменили облик Глинского. На фоне старинных башен он казался пришедшим из Средних веков. Картинку, правда, смазывал сотовый телефон последней модели, утопавший в его огромной руке.
– С благополучным прибытием! – приветствовал новый настоятель Мерефы приехавших.
– Здравствуйте, Николай Мефодьевич! – первым ответил Береславский, еще не переваривший такое перевоплощение Глинского. Остальные, получив благословение, приложились, как положено, к руке священника.
Глинский был рад возможности показать воскресшую Мерефу и минут сорок водил их по территории. Уже поднялись из руин странноприимные палаты и братский корпус. В последнем в сталинские времена были камеры смертников. Теперь жили представители сильно расширившейся братии.
Практически было завершено восстановление надвратной церкви. До зимы отец Антоний планировал закончить реконструкцию внутреннего убранства второго крупного храма монастыря. Прежний настоятель, отец Всеволод, воспользовавшись новыми возможностями, даже нашел несколько икон, семь десятилетий назад вывезенных из храма. По счастью, про них забыли, и они так и пролежали в запасниках одного из провинциальных музеев.
Потом гостей покормили монастырской едой. Трапеза не была роскошной, однако пища оказалась, несмотря на простоту, очень свежей – все выращено самими монахами. И вкусной – здесь уже была заслуга нового послушника, поменявшего пост шеф-повара модного московского ресторана на покой и уединение Мерефы.
После трапезы приступили к главному разговору.
– Так вы возьмете Федьку, Николай Мефодьевич? – спросил Береславский, еще не оставивший до конца идею увеличить число своих домочадцев. Федор стоял здесь же, настороженно вертя своей крупной головой. Большие, не по возрасту толстые, очки посверкивали при каждом повороте.
– Конечно, возьму, – ответил Глинский и ласково положил ладонь на стриженый затылок мальчика. – Что ты любишь, сынок? Рисовать любишь?
– Нет, – тихо ответил Федька. Ему было не по себе. Он с большим удовольствием остался бы у Береславского, но, привыкнув слушаться Алю, теперь перенес это послушание на Велегурова.
– А петь? У нас замечательный хор.
– Я не люблю петь.
– А что ты любишь?
– Цветы растить. И деревья.
– А ты пробовал? – улыбнулся Береславский, ревниво ощутивший, что Федьку ему все-таки не отдадут.
– Вот у нас и попробует, – обрадовался настоятель. – У нас тут такие профессионалы есть! Даже кандидат биологических наук, ботаник. Тебе будет у кого поучиться.
– Хорошо, – первый раз улыбнулся Федька. – Только…
– Ну что ты замолчал? – поощрил его отец Антоний. – Говори что думаешь.
– Как я буду к Але ездить?
– Мы хотели обсудить это, – сказал Велегуров. – Можно ли привезти Алю сюда, в монастырь?
– Перезахоронить, – задумался настоятель. – Мне надо уточнить. Это непросто, но, думаю, возможно.
Тема монастырского кладбища была отдельной и непростой. До революции здесь хоронили монахов и самых уважаемых горожан. В расстрельные времена часть погоста стала братской могилой для жертв бесчисленных и бессмысленных «чисток». А в постсоветские времена здесь появились помпезные могилы «братков» и боссов новой экономики, что, впрочем, часто совпадало.
«Какова жизнь, такова и смерть», – печально подумал настоятель. Его грешный друг Кузьма тоже лежал тут, под скромным, необработанным камнем. Сам он, вовсе не ангел, надеялся когда-нибудь упокоиться рядом. Почему бы не быть здесь и Але? Магдалина тоже грешила… А Федьке так будет легче, ведь жить ему тут долго.
Настоятель позвал сына, до этого лихо носившегося в компании других пацанов. Они здорово выделялись среди степенной, одетой в черное братии, но, странное дело, не казались чужеродным элементом внутри монастырских стен. Мерефа вообще не казалась фанатично суровой или аскетичной. Скорее – спокойной и полной живой энергии.
– Это Федя, – сказал Глинский. – Он будет здесь жить. Станет твоим другом.
– Отлично, – обрадовался Вадька, по-свойски обнял за плечи слегка оробевшего пацана и потащил его к друзьям.
– Все, – сказал настоятель. – Дальше они сами разберутся.
Ознакомительная версия.
