Зденек Млынарж. Мороз ударил из Кремля. М.: Республика, 1992. С. 257, 260.
При подписании в зал впустили группу фотографов.
Опять сошлюсь на него: «К полуночи все было готово, наступил момент подписания. Неожиданно распахнулись массивные двери, и в зал буквально ворвались с десяток фотографов и кинооператоров. Тотчас же, как по команде, все члены советского политбюро встали и подались вперед через стол с распростертыми для объятий руками к своим сидевшим напротив чехословацким партнерам. Это была абсурдная сцена, освещенная вспышками фотоаппаратов: десятки рук, протянувшиеся к нам частоколом так, что на мгновение мне показалось, будто фантастическое человекоядное растение хочет схватить нас своими липкими щупальцами. Вместо того чтобы подняться и сделать встречное движение, я оттолкнулся от ножки стола, и мое кресло, скользя по натертому паркету, отъехало метра на три прямо к стене».
Там же, стр. 263.
Глава 51
В зал было не войти.
История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж (1967), режиссер А. Кончаловский.
«В маленьком душном зале журнала „Искусство кино“ набилось столько народа, что для Шкловского пришлось принести откуда-то стул. Просмотры запрещенных картин в России имели религиозный оттенок священнодействия, события, полного глубокого смысла. Зная, что картина запрещена, зрители уже были готовы ее любить и ею восхищаться. В сцене похорон деда в зале послышались всхлипы. Шкловскому стало плохо с сердцем. Старика отпаивали валидолом».
А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: Совершенно секретно, 1999.
В прошлом марте, когда закончил картину, повез ее туда, в Кстово.
Почти весь Белкин рассказ основан на воспоминаниях Андрей Кончаловского.
См.: там же.
Игорь Сергеевич боец, не лыком шит, позвонил твоему шефу по «вертушке».
Дальнейший диалог, практически слово в слово, я взял из интервью с Игорем Сергеевичем Черноуцаном, проработавшим более двадцати лет на ответственных должностях в ЦК КПСС.
В. Фомин. Кино и власть. М.: Материк, 1996. С. 160.
К Андрону подошел Ермаш, из ЦК.
«На сдаче картины в Главке подошел Ермаш в мятом сером цековском пиджаке, он тогда заведовал сектором кино в ЦК КПСС. Обнял, поздравил, говорил, насколько это добрее, светлее, чем „Первый учитель“. Казалось, счастье не за горами. Через три недели грянул гром: картину запретили. Да еще с каким треском!»
А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: Совершенно секретно, 1999.
Мы должны построить мост.
Эти важные слова, на мой взгляд предельно точно выражающие миссию шестидесятников, я нашел в воспоминаниях Отара Иоселиани об Элеме Климове.
«И мы так сформулировали: построить мост между тем, что было до этого советского безобразия, и теми, кто потом придет. Мы считали, что можно делать цензурные уступки, главное – протянуть мост. „Мост! Мост!“ – возбужденно повторял он. Цепь времен, преемственность цивилизаций, водопровод, построенный еще в Риме и переживший варваров».
О. Иоселиани. Предписанная трагедия. «Искусство кино», № 4, 2008.
Это как раз тот тип.
«По меркам партийной иерархии секретарь обкома – невелика птица: и с функционерами покрупнее Москва могла вполне не посчитаться. Почему мнение Катушева оказалось вдруг таким важным? Объяснение пришло много лет спустя.
В Чехословакии начиналась «Пражская весна». Предшествовавшие попытки образумить чехов, захотевших „социализма с человеческим лицом“, результата не дали. Лидером «Пражской весны», происходивших в Чехословакии революционных преобразований был Александр Дубчек. А Катушев был другом Дубчека, они вместе учились в ВПШ (Высшей партийной школе), у них были общие пьянки-гулянки, посиделки, девочки. Катушева было решено послать к Дубчеку на переговоры: казалось, он один может его по-дружески образумить. Но ранг секретаря обкома не тянул на уровень переговоров с партийным лидером государства, поэтому Катушева срочно сделали секретарем ЦК. Он приобрел могучий государственный вес.
Всего этого я не знал. И мысли не было, что движение глобальных политических сил может быть каким-то образом связано с моей скромной картинкой».
А. Кончаловский. Возвышающий обман. М.: Совершенно секретно, 1999.
В голове немного все смешалось.
Петя соединяет две песни: «Королеву красоты» и «Солнцем опьяненный».
Глава 52
Вечное противоборство: когда есть вера, она убивает иронию, не дает ей шанса. Когда наступает безверие, ирония расцветает буйным цветом.
По всей видимости, Петя где-то слышал мысль Андрея Синявского:
«Ирония – неизменный спутник безверия и сомнения, она исчезает, как только появляется вера, не допускающая кощунства».
А. Синявский. Что такое социалистический реализм? http://www.agitclub.ru/museum/satira/samiz/fen04.htm
Вот и смех в стране изменился.
И вот на ту же тему важные мысли:
«Пока кавээнщики резвились без плана, пока творили прямо сейчас, неожиданно и для зрителей, и для самих себя – праздник продолжался… Но постепенно импровизацию заменил сценарий, возникли заученные роли, заготовленные реплики – и капустник стал спектаклем. Праздник – мероприятием. То же самое произошло со смехом в масштабе страны. На смену вдохновенному скомороху-импровизатору Хрущеву пришли тусклые, безликие вожди, которые и назывались-то не по именам, а скопом: „коллективное руководство“. Беззлобная шутка, не находя питательной среды – положительного идеала, – прошла стадию насмешки и трансформировалась в разрушительную иронию. Карнавальная площадь разделилась на сцену и зрительный зал. Общего смеха не получалось. Веселые идеалисты с удивлением обнаружили на собственном лице не улыбку, а гримасу смеха: смеяться они устали, да и причин становилось все меньше, а привычка осталась. Поскольку жизнь продолжалась, смех пришлось ввести в рамки, учитывающие время, место, обстоятельства. То есть пойти на компромисс – основу и суть цинизма. Бодрый пафос и веселый идеализм завели общество 60-х в тупик: светлого будущего не оказалось, а неожиданная необходимость социального компромисса обернулась нравственным цинизмом. Шестидесятники заигрались. Цинизм – убежище для бывшего веселого-хорошего человека, так как не требует ничьего соучастия: циник всегда наедине с собой. Но индивидуализм не может быть веселым, плакать можно в одиночку, смеяться – никак. В лучшем случае – усмехаться. Главное, что осталось от бодрой веселости и заливистого хохота шестидесятников, – юмор. Не умение кстати сострить и вовремя засмеяться, а юмор как способ жизни, как философия, как мировоззрение».
П. Вайль, А. Генис. 60-е. Мир советского человека». М.: Corpus, 2013. С.178.
На экране происходило то, что Петя видел в зале ровно два часа назад.
«А чем особенно запомнилась та игра, то тем, что она впервые в истории КВН записывалась на видеомагнитофон и выдавалась в эфир через пару часов после своего окончания. Иными словами, у цензуры появился наконец инструмент, позволяющий следить за незапланированными шутками и „вы-резать“ их. Помню, как мы пригласили одесситов после игры в наш клуб МИСИ и там, чокаясь гранеными стаканами, с изумлением смотрели по телевизору нашу с ними встречу, смонтированную весьма грубо, поскольку опыта монтажа тогда еще на телевидении не было, и из которой было не совсем понятно, почему же проиграла команда МИСИ». А. В. Меньшиков. Былое и думы. http://www.tvmuseum.ru/catalog.asp?ob_no=10516
Ко мне сейчас многие обращаются как к «профи».
Тут я опять ничего не выдумываю.
«А я стал писать сценарии для телевизионных передач. В том числе и для новых соревнований в Клубе Веселых и Находчивых. Более того, и я, и друзья по команде стали получать заказы от команд-новичков на сочинение текстов их выступлений на телеэкране. Прибавку к нашим маленьким инженерским зарплатам они обещали при этом весьма ощутимую… Команды больших и маленьких республик и городов, возжелавшие славы на экране КВН и понимавшие, что они этой славы не потянут творчески, нанимали кавээновских „профи“ для сочинительства и постановки. Тогда я только что въехал в новую квартиру на Юго-Западе. Я жил на 7-м этаже, а на 1-м в моем же подъезде жил знаменитый капитан КВН 1-го Медицинского института Матвей Левинтон. И вот мы оба получаем заказы от команд, которые должны встречаться вскоре друг с другом. Мы с Матвеем решили эту задачу просто – стали писать вместе. Мы встречались то у меня, то у него. И наши разговоры были примерно такими. Моя команда выходит и говорит то-то и то-то. Что твоя? – А моя на это остроумно отвечает это и это! Что твоя? И так далее…»
А. В. Меньшиков. Былое и думы.
