Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Кинтин рассеянно посмотрел на нее и обмакнул гренок в кофе с молоком.

– Если я отвечу – да, то что, это для тебя так важно? – холодно спросил он.

Петра посмотрела на него в упор. Она была очень высокая и стояла совсем близко от стола, так что серебряный кофейник с дымящимся кофе приходился как раз на уровне плеча Кинтина. И вдруг я увидела, что Петра со всей силы ударила Кинтина кофейником по голове. Я толком даже не поняла, что произошло, передо мной, будто молния, пронеслось ужасное видение, меня охватила дрожь.

– Вилли – внук Буэнавентуры, но он также и Авилес, – напомнила Петра. – Если ты лишишь Вилли наследства, я расскажу ему тайну Кармелины, и семья Авилес будет против тебя. – Ее голос гремел по всему дому.

Кинтин резко отодвинул стул и встал с непроницаемым лицом.

– Весьма сожалею, Петра, – сказал он. – Я всегда старался делать для Вилли все возможное, никто в Сан-Хуане не был бы так великодушен, как я. Но если ты будешь настаивать на том, что он – мой сын, я в суде буду это отрицать. У тебя нет никаких доказательств.

Впервые Петра бросила вызов Кинтину Она защищала его в самые трудные моменты жизни, даже после самоубийства Игнасио. Она считала, что разорение дома «Мендисабаль» произошло не по вине Кинтина, а в результате непреложного закона природы: сильная рыба пожирает слабую. Но в случае с Вилли все было по-другому.

Я встала и побежала вслед за Кинтином, который был уже у дверей. Я взяла его под руку, стараясь удержать.

– Ты должен простить Петру, – сказала я, понизив голос. – Она уже старая и не ведает, что говорит.

– Разумеется, я ее прощу, – резко ответил Кинтин. – По-моему, пришло время отправить ее к родственникам в Лас-Минас. Она уедет завтра же.

Я чувствовала себя побежденной. Я была совершенно согласна с Петрой, но не осмелилась защитить Вилли.

Этой ночью, пока Кинтин без сна лежал в кровати, до него дошел смысл слов Петры; теперь он понял, почему она ненавидела его. Вилли считал, что его усыновили; ему никогда не говорили, что он сын Кинтина и имеет право на свою долю наследства Мендисабалей. Но Петра была в этом убеждена. И не могла простить Кинтину его завещания.

Но ведь это его деньги, он заработал их в поте лица и мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Фонд Мендисабаля – благородное дело; благодаря фонду в Сан-Хуане появится первый музей произведений искусства. И потом, это совсем неверно, что Кинтин будто бы собирается лишить наследства и Вилли, и Мануэля, как это расписала Исабель в своей книге. Когда он отправится в лучший мир, оба его сына будут получать щедрую ренту до конца своих дней, так же как и Исабель. Но для Петры это не имело никакого значения. Она хотела, чтобы Вилли унаследовал все: «Импортные деликатесы», коллекцию живописи, счета в банках – словом, все состояние Мендисабалей целиком.

Его словно молнией пронзило. Исабель действует не под влиянием Петры, все это его фантазии, подсознательные измышления, потому что сама мысль о том, что он может ее потерять, была ему невыносима. Исабель и Петра действуют заодно и вместе пишут книгу, чтобы сокрушить его. Они хотят, чтобы книга вызвала мощный скандал, – тогда фонд, еще не успев образоваться, будет дискредитирован. Как может существовать фонд семьи Мендисабаль, если семья потеряла свое честное имя? Кто придет в такой музей? Надо брать ситуацию под контроль. Он уничтожит рукопись сегодня же ночью.

Кинтин встал и пошел в кабинет. Он вынул ящик из письменного стола Ребеки и открыл потайное отделение. Но рукописи там не было. Он просунул руку в углубление, пошарил рукой в темноте, но ничего не нашел. Он вернулся в спальню и включил свет. Исабель рывком села на постели. Спросила, что случилось. Кинтин схватил ее за плечи и сильно встряхнул.

– Что ты сделала с рукописью «Дома на берегу лагуны»? – сказал он, белый от гнева. – Перед забастовкой она была в письменном столе Ребеки.

– Как ты посмел читать мою рукопись? – закричала Исабель, спрыгивая с кровати. – У тебя не было на это никакого права.

– А как ты посмела ее написать? – закричал Кинтин в ответ, выходя из себя. – Клянусь тебе, если ты опубликуешь ее, я тебя убью.

– Ты ее никогда не найдешь! – в свою очередь крикнула Исабель. И добавила, с ненавистью выговаривая слова: – Я первая тебя убью!

Я решила спуститься в нижний этаж к Петре и поговорить. Я хотела заверить ее, что не имею никакого отношения к решению Кинтина лишить наследства наших детей. Петра молилась. Я так давно привыкла слышать ее молитвы, что сама, мне кажется, стала верить в Элеггуа, особенно, после того как его фига спасла Вилли во время забастовки. И тут мне пришло в голову отдать рукопись Петре, чтобы Элеггуа хранил ее, – тогда, быть может, в наш дом вернется мир. Кто знает, может, Мануэль уйдет из АК-47; может, Вилли снова будет хорошо видеть правым глазом; может, Кинтин раскается и переделает несправедливое завещание.

Я снова поднялась на верхний этаж и вошла в кабинет. Вынула рукопись из стола, спустилась вниз и отдала ее Петре.

– Здесь очень важные бумаги, – сказала я ей. – Я хочу, чтобы ты на какое-то время спрятала их у себя. Я просила у Элеггуа, чтобы он хранил моих детей.

Прошло три года, прежде чем я смогла писать опять. Мы с Вилли переехали во Флориду – с помощью Маурисио Болеслауса, нашего друга, торговца живописью и антиквариатом. Мы укрылись на Анастасии, маленьком островке у восточного побережья полуострова, который понравился нам своей уединенностью. Через несколько месяцев мы переехали на другой островок, ближе к югу, где купили маленький домик в окружении цветущих апельсиновых деревьев. Каждый месяц мы получали от Маурисио чек и благодаря этим деньгам могли жить хоть и не роскошно, но вполне безбедно.

Уже через год нашей жизни на островке приступы эпилепсии у Вилли совершенно прошли. И он достаточно окреп для того, чтобы снова рисовать. Я чувствовала неимоверное утешение. Через несколько лет Вилли стал признанным художником, и его картины выставляются сегодня в самых престижных галереях Соединенных Штатов. Все-таки Петра была права, когда предсказывала, что Вилли многого добьется в жизни.

Мы приехали на Анастасию в декабре и поселились в маленьком отеле на берегу. Напротив отеля был причал, с которого рыбаки каждое утро забрасывали, а потом вынимали сети, полные рыбы. Мне нравилось бродить там и наблюдать за ними. Прежде чем уложить рыбу в ящики со льдом, рыбаки вытаскивали из сетей мелкую рыбешку и выбрасывали ее в море. Десятки пеликанов кружили рядом, оживленно хлопая крыльями и время от времени громко вскрикивая, похожие на водяной глади на белые ветряные мельницы. Вечная драма жизни разворачивалась у меня перед глазами: сильная рыба пожирает более слабую.

Пеликанье пиршество кончалось, и я часами сидела на причале, натянув черный шерстяной свитер, и смотрела на свинцовую поверхность Атлантики. Пляж на Анастасии был безлюдный, и только одинокая сосна раскачивалась на ветру. Я думала о теплом, океане у берегов Сан-Хуана, о его сапфировой глубине и не испытывала абсолютно никакого желания возвращаться на Остров.

Я смотрела на Атлантический океан, и это меня утешало. Он объял всех – и мертвых, и живых: Баби, маму, папу и Мануэля – в Пуэрто-Рико; нас с Вилли – во Флориде. Я вспомнила слова Петры, которые она сказала незадолго перед смертью: «Вода – это всегда любовь, потому что она соединяет людей».

Не так уж много лет прошло, как мы переехали на Лонг-Боат-Кей, но покой и уединение этого чудного места залечили мои раны, и я смогла закончить «Дом на берегу лагуны». Я знала, что опубликование романа будет иметь ужасные последствия для меня, но ни рассказ, ни саму жизнь нельзя считать состоявшейся, если хоть кто-то не выслушал тебя, понимая всем сердцем, и не разделил с тобой все то, что чувствовал ты сам.

Кинтин уже не мог прочитать последние главы. Теперь у него не было возможности дописывать свои гневные комментарии на полях страниц или оставлять там мучившие его мысли. Но чем кончилась книга, он знал, потому что это та история, которую я расскажу сейчас.

Через несколько дней после разговора Кинтина с Петрой я проснулась оттого, что кто-то стучался в дверь спальни: это была Эулодия. Было еще темно, наверное, около пяти утра. Шесть женщин приплыли из Лас-Минаса на лодке, сказала она мне шепотом, чтобы не разбудить Кинтина, и ждут в нижнем этаже.

– Они приехали к Петре, – испуганно добавила она. – Но когда я подошла к ее двери и несколько раз постучала, мне никто не ответил. Я хотела открыть дверь, но она была заперта на ключ изнутри. Я боюсь, не случилось ли чего.