Может быть, в этом и кроется корень зла современной семьи? По сути дела, ведь с первых же шагов во многих молодых семьях начинается скрытая борьба за личную свободу и независимость друг от друга. Та самая изнуряющая борьба, которая не ведет ни к победе, ни к поражению, а лишь к разводу, к разрушению семьи?..
Погруженный в эти раздумья, я совсем позабыл, зачем я здесь мокну под дождем. И лишь услышав сигнал машины, очнулся от своих дум и осмотрелся: шофер помог Николаю уложить вещи в багажник и теперь сигналил мне. Маша забралась в машину, а мой друг стоял у распахнутой дверцы и вертел головой, разыскивая меня взглядом. Я спрятался за выступ вокзальной стены, и он меня не заметил. Секунду спустя он пробежал мимо по направлению к буфету. Воспользовавшись этим, я юркнул в дверь камеры хранения.
Мне почему-то не захотелось ехать к ним, лучше вечером зайду.
Сейчас мне захотелось побыть одному.
На Лазавицком мосту произошла авария: самосвал зацепил «Жигули» и чуть не опрокинул в речку. Сильно побитые «Жигули», выставив серое, залепленное грязью брюхо, лежали на берегу вверх колесами. Вокруг собралась толпа, в стороне инспектор ГАИ толковал со свидетелями аварии. Из обрывочных реплик прохожих я узнал, что виноват шофер самосвала. Наверное, был нетрезв, потому что его повезли на экспертизу. Никто из водителей не пострадал.
Я уже намеревался свернуть к своему дому, когда услышал скрип тормозов. Рядом со мной остановился потрепанный «Москвич» — пикап цвета слоновой кости. Из машины вывалился Аршинов и, улыбаясь, подошел ко мне. Что-то в облике его изменилось. Геннадий Аршинов будто ростом стал выше, еще солиднее, в небольших глазах довольство собой. Он сделал движение, собираясь протянуть руку, но, наткнувшись на мой взгляд, раздумал.
— Ты ведь теперь безлошадный, — сказал Аршинов. — Дай, думаю, подвезу человека… Ты ведь меня тоже в свое время выручал.
— Дурак был, — ответил я.
— Интересная штука эта жизнь, — пропустив мои слова мимо ушей, продолжал Аршинов. — Тебя, слышал, турнули с завода, а меня неделю назад начальником стрелочных мастерских назначили… — Он бросил взгляд на «Москвич». — Вот и казенная машина досталась. Конечно, это не «Волга», но помаленьку бегает…
— Наверное, ты Куприянову очень понравился, — заметил я.
— Хороший мужик, — сразу посерьезнев, ответил Аршинов. Иронии в моем голосе он не уловил. — Не чета Кольке Бутафорову… Борис Александрович уважает старые кадры.
— Значит, доволен жизнью?
— Я слышал, тебя собираются восстановить в должности…
— Поэтому и остановился, — усмехнулся я. — Может, еще снова пригожусь тебе? Материалу для дачи подкину или грузовичок понадобится…
— Мы все-таки не чужие, — сказал Аршинов. — Не грех и помочь друг другу. Будешь железнодорожную ветку прокладывать к заводу, без меня не обойдешься.
Аршинов не знал, что Куприянов на бюро горкома назвал его фамилию, когда заговорил о моем моральном облике. Генька укоризненно смотрел на меня ясными глазами: мол, я понимаю, ты обижен, тебе сейчас трудно, поэтому и не обращаю внимания на твои колкие реплики… А может, и знал, да совесть у него чугунная, и ее ничем не прошибешь… И я понял, что этого человека устыдить или хотя бы вызвать в нем раскаяние невозможно. Генька, будто в панцире, закостенел в своем узком мещанском мирке и искренне не понимает, чего я от него хочу. Встретились старые приятели, поговорили и разошлись. Зачем нервничать, сердиться? Он, Генька, ко мне всей душой. Вот остановился, хотел подвезти человека… Я уже ничего от него не хотел: мне стало смертельно скучно. Есть на свете такие люди, которые на нас навевают скуку, — и тут уж ничего не поделаешь. Генька был именно таким человеком. Возможно, таким он был и в молодости, когда мы вместе учились в техникуме, просто я тогда об этом не задумывался. Рыси он помогал, как теперь выяснилось, из собственной корысти. Лез из кожи, чтобы ей понравиться… Еще там, в техникуме, зрел в Геньке Аршинове этакий кулачок и мещанин… И вот созрел фрукт!.. В багажнике пикапа лежали пухлые серые мешки, два новых топорища, жестянка с дегтем или мазутом, толстая пачка резиновых прокладок.
— На дачу везешь? — кивнул я на это добро.
— Погребок оборудую, — оживился Генька. — Понимаешь, отпотевает под полом весной и летом, вот я и решил все зацементировать… Ты у меня на даче не был?
Я только улыбнулся, вспомнив, как он меня настойчиво приглашал в гости, позабыв дать адрес своей квартиры.
— Приезжай как-нибудь на денек-два. У меня под боком такое озеро! Порыбачим, ушицу заварим… В прошлое воскресенье на перемет десять угрей взял!
— Везет тебе, — сказал я, не зная, как от него отделаться. Надо бы повернуться и уйти, но вроде неудобно.
— И Алла тебя как-то вспоминала, — продолжал Генька. — Знаешь, как она угрей коптит? Ты таких и не пробовал… Человек ты сейчас свободный, приезжай…
Его толстое лицо так и светилось добродушием, а в голосе было столько искренности, что я готов был поверить, что он и впрямь будет рад мне…
— Уговорил! — улыбнулся я, придав своему лицу простецкое выражение. — Так и быть, приеду… Наверное, под угорька-то у тебя что-нибудь найдется в твоем зацементированном погребке? Пожалуй, в эту субботу можно…
— В субботу? — сразу поскучнел Аршинов. — В субботу ничего не выйдет. Партийное собрание, наверное, задержусь и не поеду на дачу.
— Вы разве и по субботам работаете? — сделал я удивленные глаза.
— Нынче ведь черная суббота, — нашелся Аршинов.
— Ну тогда в воскресенье, — сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. Очень уж уморительная физиономия была у Аршинова. Наверное, у него сейчас происходила бешеная работа мысли, как бы получше выкрутиться из затруднительного положения. Генька явно не ожидал, что я так легко приму его приглашение.
И все-таки в этой ожиревшей, зачерствевшей душе осталось что-то человеческое. Тяжело вздохнув, он вдруг широко улыбнулся, наконец приняв твердое решение, и сказал:
— Я за тобой заеду в субботу… после собрания. У меня переночуешь, а утром на рыбалку. И Алла будет рада, а то все упрекает, мол, гостей у нас не бывает… Я как-то пригласил Куприянова — отказался. Да он и не рыбак… — Аршинов понизил голос. — Кстати, ты учти, Куприянов из тех, кто мягко стелет, да жестко спать… Когда я ему сказал, что мы с тобой друзья-приятели, он сразу давай расспрашивать: не давал ли ты мне строительных материалов на дачу и все такое…
— Что ты говоришь? — сделал я удивленное лицо. Нет, Генька неисправим: только что говорил, что Куприянов хороший мужик, старые кадры ценит, а теперь и его охаял!
— Так я заеду за тобой вечером, — сказал Генька и сделал широкий жест. — Резиновые сапоги и снасти можешь не брать с собой, у меня всё есть.
— Передавай привет жене, — сказал я. — А на дачу я к тебе не приеду. Слишком разные мы с тобой люди, Аршинов!
— Заболтался я, а ведь путь не близкий, — заторопился Генька. Мои слова его ничуть не расстроили. Наоборот, он даже почувствовал облегчение, когда я отказался поехать с ним на дачу. Он снова шевельнул плечом, собираясь протянуть руку, но опять не протянул. — Звони, — уже втискиваясь в тесную кабину и на этот раз без всякого энтузиазма сказал он, разумеется, не назвав номера своего телефона.
Я только головой покачал, подивившись способности Аршинова никогда не отвечать на трудные вопросы.
Пикап, тяжело оседая на задние колеса, — шутка ли, четыре мешка цемента! — покатил по шоссе, а я свернул к своему дому. Хоть и скучный человек Генька Аршинов, однако на сей раз он меня все-таки сумел развеселить…
Утром в пятницу позвонила Юлька и сказала, что придет вечером. И вот не пришла. Не пришла и в субботу, хотя я, как дурак, прождал ее весь день, не решаясь сбегать даже в магазин. Впрочем, я уже привык к ее необязательности. И если раньше злился, переживал, то теперь лишь невесело посмеивался над самим собой… А что я еще мог сделать? Юлька куда вздумает, туда и полетит, и ничто ее не остановит. А мне, видно, выпала такая судьба — ждать ее в пустом гнезде и грустить. Ведь все птицы рано или поздно возвращаются домой…
В воскресенье я уже не посмеивался и не подшучивал над собой. Я свирепо мерил шагами комнату из угла в угол и со злобой посматривал на телефон, который молчал как проклятый. Ну ладно, не смогла прийти, но позвонить-то можно было?.. Неужели человек, которого где-то ждут, не чувствует этого? Спокойно занимается своими делами, шутит, пьет чай и ему совершенно безразлично, что другой человек мучительно ждет его, считает минуты и часы?..
Мефистофель настороженно следил за мной двумя узкими полосками прижмуренных глаз. Голова его поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Длинный черный хвост свесился вниз и чуть заметно шевелился.
