Ознакомительная версия.
Пора закрывать магазин. На самом-то деле его пора было закрыть уже минут двадцать назад; мадам, похоже, удается стряхнуть с себя пьянящий дурман, она встает и говорит:
— Какая у вас чудесная девочка! — Стряхивая крошки шоколадного торта с колен, она с завистью поглядывает на кухонную дверь, за которой снова исчезла Анук, уведя с собой и Розетт. — И как она замечательно играла с той малышкой! Точно родная сестра!
Это вызывает у меня улыбку, но я мадам не поправляю.
— А у вас дети есть? — спрашиваю я.
Она, похоже, колеблется, ответить или нет. Потом все же кивает и говорит:
— Дочка.
— Собираетесь к ней на Рождество?
Ах, какую боль может причинить невзначай заданный вопрос! Я вижу, как изменились цвета ее ауры: белоснежная сверкающая струя молнией перечеркивает все остальные тона.
Она качает головой, не доверяя словам. Даже теперь, через столько лет, полузабытое чувство поражает ее своей силой и внезапностью. Когда же наконец поблекнут эти переживания, как ей столько раз обещали? Пока что они так же болезненны и ярки, как и прежде, и перед ними меркнет все остальное — муж, любовник, мать, подруга; все отступает в сторону, становится незначительным, когда перед тобой разверзается та пропасть отчаяния, какую являет собой потеря ребенка…
— Я ее потеряла, — тихо признается она.
— Ох, простите.
Я кладу руку ей на плечо. У меня короткие рукава, и на обнаженной руке мой браслет с амулетами, как всегда, отчетливо позванивает. Блеск серебряных фигурок привлекает внимание мадам…
Кошечка-амулет так почернела от времени, что теперь больше похожа на Ягуара, ипостась Черного Тескатлипоки, а не на ту дешевую блестящую побрякушку, какой была когда-то.
Мадам замечает кошечку и буквально каменеет, хотя в голове у нее сразу же замелькали мысли:
«Это же просто нелепо; таких совпадений не бывает; это самый обыкновенный дешевый браслет на счастье; он наверняка не имеет никакого отношения к давным-давно потерянному детскому браслетику с подвеской-кошечкой…
И все же… Господи! А что, если все-таки имеет? Ведь случаются же подобные истории — и не только в кино, но иногда и в жизни…»
— К-какой забавный б-браслетик.
Голос у нее так дрожит, она так заикается, что ей трудно говорить.
— Спасибо. У меня он сто лет.
— Правда?
Я киваю.
— Каждый из этих амулетов мне о чем-то напоминает, — продолжаю я. — Вот этот, например, о том, как умерла моя мама…
Я демонстрирую ей серебряный гробик. На самом деле я привезла его из Мехико — наверное, он мне достался после «взрыва» очередной карнавальной пиньяты; на крышечке гробика виднеется маленький черный крест.
— Ваша мать?..
— Ну, я называла ее мамой. Я ведь своих настоящих родителей никогда не знала Этот ключик мне подарили в день совершеннолетия… А эта кошечка — мой самый старый и самый счастливый амулет. Он со мной, сколько я себя помню; по-моему, он появился еще до того, как меня удочерили.
Теперь она не сводит с меня глаз, почти обездвиженная нахлынувшими воспоминаниями. Она понимает: это совершенно невозможно! И все же некая, не столь рациональная часть ее души настаивает: чудеса порой все же случаются, магия действительно существует. Это в ней говорит затаенный голос той, какой она была, когда ей едва исполнилось семнадцать и она без памяти влюбилась в тридцатидвухлетнего мужчину, который говорил, что любит ее, и она ему верила…
Ну а как же девочка? Неужели она никого не узнает в ней? Неужели при виде Анук у нее не щемит сердце и боль не шебуршится там, точно котенок, играющий с клубком ниток?..
Некоторые люди — например, я — прирожденные циники. Но единожды уверовавший навсегда останется верующим. И как я понимаю, мадам как раз из верующих; это я, собственно, поняла, как только увидела ее фарфоровых кукол в вестибюле отеля «Стендаль». Мадам — типичный стареющий романтик, таящий в душе горечь и разочарования, а значит, тем более уязвимый; ее пиньята раскроется, как цветок, стоит мне произнести одно лишь слово.
Слово? Нет, конечно же, не просто слово, а имя.
— Мне нужно закрывать магазин, мадам. — Я осторожно подталкиваю ее к двери. — Но если вам захочется еще разок к нам зайти… Видите ли, мы в сочельник устраиваем небольшой праздник. Так что если у вас нет других планов, может, заглянете к нам на часок?
Она смотрит на меня, и глаза у нее горят, как звезды.
— О да, — шепчет она. — Спасибо. Я непременно приду.
19 декабря, среда
Сегодня утром Анук ушла в школу, не попрощавшись. Наверное, не следовало особенно этому удивляться — собственно, на этой неделе она каждый день слишком поздно спускается к завтраку и, бросив: «Всем привет!», хватает свой круассан и рысью выбегает на темную улицу.
Но ведь это же Анук, которая от избытка чувств вечно вылизывала мне лицо и прямо на улице кричала: «Я тебя люблю!»… А теперь она молчалива и так погружена в свои мысли, что я чувствую себя обездоленной и холодею от страха; и те сомнения, что не давали мне покоя с тех пор, как она родилась, только усиливаются.
Да, конечно, девочка взрослеет. Ее стали интересовать другие вещи — школьные друзья, домашние задания, учителя и, возможно, кто-то из мальчиков (Жан-Лу Рембо?); возможно, она пребывает в сладостном бреду первой влюбленности. Возможно, есть и что-то еще: какие-то секреты, которые можно лишь прошептать на ухо, какие-то невероятные великие планы — в общем, что-то такое, о чем она может рассказать своим друзьям, но не матери и страшно смутится, если мать все-таки узнает об этом…
Все это абсолютно нормально, уговариваю я себя. И все же мне почти невыносимо думать, что она практически исключила меня из своей жизни. Мы же не такие, как все, думаю я. Мы с Анук другие. И какие бы неудобства это ни сулило, я больше не могу игнорировать подобное положение дел…
Признав это, я обнаруживаю, что меняюсь — становлюсь раздражительной, по мелочам ко всем придираюсь. Ну откуда Анук, моей летней девочке, знать, что это раздражение связано не с гневом, а со страхом?
Неужели и моя мать испытывала те же чувства? Неужели и ее терзал страх утраты, который сильнее даже страха смерти? Неужели и она тщетно пыталась, как и все матери на свете, остановить безжалостный бег времени? Следовала ли она за мной, как я следую за Анук, подбирая на дороге оставленные ею метки? Игрушки, в которые она перестала играть, надоевшие наряды, сказки на ночь, которые она больше не просит ей рассказывать, — все это она оставляет позади, устремляясь в будущее, с радостью расставаясь со своим детством и со мной….
Моя мать часто рассказывала мне такую историю. Одна женщина страстно мечтала о ребенке, но родить у нее никак не получалось, и от отчаяния она как-то зимой слепила себе дочку из снега. Она очень старалась, и девочка получилась прелестная. Несчастная женщина очень ее любила; она красиво одевала ее, пела ей песенки, и Снежная Королева сжалилась над ней и оживила снегурочку.
Женщина — мать снегурочки — была вне себя от радости и со слезами благодарила Снежную Королеву, клянясь, что дочка ее никогда и ни в чем не будет нуждаться и никогда, сколько бы она ни прожила на свете, не будет знать печали.
— Но будь осторожна, — предупредила женщину Снежная Королева. — Подобное тянется к подобному, одна перемена влечет за собой другую, и Земля вращается вечно, принося людям как добро, так и зло. Постарайся хорошенько прятать свою дочку от солнечных лучей, приложи все усилия, чтобы она как можно дольше оставалась тебе послушна. Ибо дитя, порожденное столь страстным желанием, никогда не бывает удовлетворено до конца — ему мало даже материнской любви.
Но женщина почти не слушала ее. Она, вернувшись с дочерью домой, стала любить ее и заботиться о ней именно так, как и обещала Снежной Королеве, и вскоре — невероятно быстро — девочка выросла и превратилась в красавицу с белоснежной кожей и черными, как ягоды терновника, волосами. Она была прекрасна, словно ясный зимний день.
А потом наступила весна, начал таять снег, и снегурочка вдруг загрустила. Она говорила матери, что ей хочется выйти из дома и поиграть с другими детьми. Мать, разумеется, сперва ей не разрешала, пытаясь успокоить дочку похвалами и подарками. Но девочку ничем было не унять. Она все время плакала, стала бледной, отказывалась от еды, и наконец мать не выдержала и сдалась.
— Только будь все время в тени, — предупредила она дочку. — И ни в коем случае не снимай шляпку и пальто.
— Хорошо, — сказала девочка и выскользнула из дома
Весь день она играла с другими детьми. Она впервые с ними познакомилась. Впервые играла в прятки, в салки и в такие игры, где нужно петь и хлопать в ладоши. Она очень много узнала за этот день и, вернувшись домой, выглядела такой усталой и такой счастливой, какой мать никогда прежде ее не видела
Ознакомительная версия.
