Он снова кивнул, но на этот раз дрожь кровати была сценическим эффектом, устроенным сознательно.
— Это так грустно! Он — единственный мужчина во всем городе, который мною заинтересовался. Эдди Константин прокатил меня разок на своем мотоцикле, но дальше этого не пошел. Я не привлекаю мужчин. В чем мой изъян?
— Никаких изъянов!
— Какой-то должен быть. У меня своя волна, ни с чьей не совпадающая. Даже дети от меня отдаляются. Вот и Нэнси больше не младенец… Я очень одинока, Пайт. Нет, не трогай меня. Иногда это помогает, но сейчас не поможет. Я все время где-то витаю, потому и заговорила о психиатре. Думаю, мне нужна профессиональная помощь. Школа, где предметом была бы я сама.
Он чувствовал, что в темноте зреет сделка. Фонари вдоль дороги освещали тонкие ветки сирени и вяз, похожий на вазу. Их свет, отражаемый снегом, отбрасывал на стены немыслимые летом тени…
— Почему бы нет? Если все устроится.
— Если… — повторила за ним Анджела. — Один вопрос. Меня гложет любопытство, но я задам тебе один-единственный вопрос. Ты доверяешь Фредди? Думаешь, он выполнит свою часть договоренности?
— Доверяю, хотя сам не знаю, с какой стати. Надеюсь, он захочет произвести впечатление человека чести.
— Он хочет переспать со мной один раз?
— Так он говорит. Она коротко засмеялась и повернулась к нему спиной.
— Я не вызываю у мужчин сильной страсти. — Слова прозвучали невнятно, но Пайт уловил иронию и приподнялся на локте, чтобы лучше ее слышать. Слезы? Выживет ли?
Его поза сама по себе была вопросом.
— Я бы предпочла, чтобы это произошло не у нас в городе, — ответила она ему. — Здесь нас могут увидеть. Кажется, Торны поедут кататься на лыжах на день рождения Вашингтона?
— Конечно, они никогда ничего не пропускают.
— Всех детей уложат в одной комнате, а мы с Торнами может оказаться соседями. Ты спал, с Джорджиной?
Он замялся, потом, поняв, что они вместе перешли в новую жизнь, ответил правду:
— Раньше.
— Значит, нам будет удобно. Нет, Пайт, не надо меня трогать. Я действительно должна уснуть.
На доске объявлений лыжной базы красовались летние виды. База словно доказывала: «Это тоже я — тихое озеро, зеленые березы. Я не всегда закутана в саван изо льда и снега, как сейчас». В затянутом паутиной углу по-прежнему висели сломанные часы с кукушкой, телевизор с треском изрыгал никому не нужные новости, хозяева неопределенного возраста сновали туда-сюда с пепельницами и льдом, не скрывая отрицательного отношения к постояльцам. Нелюбовь к постояльцам подчеркивалась и поднявшимися с прошлой зимы ценам, и скудным количеством соуса к окороку. Четверо незнакомцев резались в бридж, супружеские пары из Тарбокса играли в слова, расположившись прямо на полу. Виски разгорячило их — выживших счастливчиков, сохранивших работу, здоровье, свободу. Днем спуски сверкали, как серебро, на солнце, взбирающемся что ни день все выше. На верхушке горы царствовал лед, на середине склона снег был рассыпчатым, а под горой уже вовсю таял. Мощное солнце, снежные ванны, принимаемые под отряхивающимися соснами, изнурение, огромные наледи, образовавшиеся за два месяца на лыжной трассе, — все это наполняло тела лыжников чудесной негой. Они уходили со спусков раньше, чем в прошлом году, когда Фредди Торн донимал Эпплсмитов своими фантазиями. Теперь Джонатан Литтл-Смит, которому вот-вот должно было исполниться тринадцать лет, был оживленнее своих родителей: он заставлял Фрэнки Эпплби, сонного и раздражительного, проигрывать ему одну долгую шахматную партию за другой. Чтобы уложить его спать, у Гарольда и Марсии остался один способ — уйти спать самим. Они поселились в коттедже с газовым отоплением, где уже спали Джулия и Генриетта. Вскоре за ними потянулись и Эпплби. В этом году две пары поселились в коттеджах, причем, по настоянию Джанет, в разных концах ряда. Потом пришел черед Геринов, как ни цеплялся за Роджера Фредди, умоляя остаться и выпить еще; Би, бросив прощальный взгляд на Пайта, удалилась с мужем в безлунную ночь. Остались только Галлехеры, Хейнема и Торны. Уитмены не признавали лыж, Эдди Константин, гордый оказанным ему доверием, улетел на новом трехмоторном «Боинге-727» в Сан-Хуан. Солцы, некогда обещавшие уж этой зимой точно встать на лыжи, якобы согласились на переезд в Кливленд и готовились покинуть Тарбокс; это сразу превратило их в парий. Отпустив очередную несмешную шутку, Мэтт Галлахер кашлянул и сообщил, что лично он отправляется на боковую. Подразумевалось, что Терри вольна сама распоряжаться собой. Терри, признавшаяся Кэрол Константин, что под давлением обстоятельств была вынуждена отказаться от уроков гончарного мастерства, тут же вскочила и сказала, что тоже уходит. Таким образом, Хейнема и Торны остались вчетвером, сидя друг напротив друга на двух диванчиках. Между ними стоял кленовый кофейный столик со старыми номерами «Ски» и «Вог».
— Кажется, у вас с Мэттом пропали темы для разговора, — сказал Фредди Пайту.
— У него свои дела, у меня свои, — буркнул Пайт. Фредди ухмыльнулся, как полная подозрений рыба.
— Не так уж у тебя много дел, старина.
— Скоро появятся. Как только потеплеет, мы вернемся на Индейский холм. На это лето в плане шесть домов. — Еще год назад он не унижался бы перед Фредди, давая такой развернутый, почти что покаянный ответ.
Анджела выпрямилась, развела руками невидимые шторы.
— Кажется, наступила решающая ночь. — Ее обветренное лицо лихорадочно пылало, от непривычных физических усилий и красоты прошедшего дня зрачки так расширились, что слились с радужной оболочкой. Она сменила лыжный костюм на розовато-лиловый свитер крупной вязки и белые брюки, расклешенные внизу. Она сидела босая. Анджела Хейнема, превратившаяся в Джанет Эпплби.
Джорджина выпрямилась и сказала.
— Не собираюсь вас слушать. Я запру дверь, лягу и приму снотворное. А вы занимаетесь втроем, чем вам вздумается. На меня не рассчитывайте. Казалось, она ждала, что с ней будут спорить.
— Это ты все затеяла, — возразил Фредди. — Я просто плачу тебе той же монетой. Так сказать, применяю ко всем универсальную мерку.
— Все вы — ничтожества. — И Джорджина с каменным лицом прошествовала к лестнице, провожаемая светом чередующихся на ее пути ламп. Она уже успела загореть на зимнем солнце.
Пока она еще могла услышать его голос, Фредди бросил:
— Давайте отменим. Мне просто было любопытно посмотреть на вашу реакцию. Теперь я удовлетворен.
— Нет уж, — сказала Анджела. — Сделка есть сделка. Свою часть мы выполним. Лучше пойдем наверх. Я так надышалась свежего воздуха, что того и гляди засну.
Пайт понял, что не может смотреть на обоих. Их лица казались ему искаженными до такой степени, что он был готов завыть или истерично расхохотаться. Глядя на свои носки, он проговорил:
— Предоставьте Джорджине хотя бы минуту, чтобы запереться. Фредди, ты захватил зубную щетку и так далее?
— Надеюсь, она приняла пилюлю? — парировал Фредди.
— Конечно. Добро пожаловать в рай.
Пайт остался сидеть. Перед уходом Анджела чмокнула его в щеку, но он не повернул головы. Ее губы показались ему губами статуи, нагревшейся на солнце. Он искоса глянул на нее, когда она поднималась по лестнице. Она смотрела прямо перед собой, голову сдавливали меховые наушники, в которых она каталась. Фредди семенил следом со смиренно сложенными на груди руками и разинутым ртом.
Наверху было тихо. Коридор освещался одной лампочкой. Дверь Джорджины была закрыта, в соседней комнате вполголоса переговаривались Галлахеры. Босая Анджела бесшумно пригласила Фредди к себе в комнату, потом, не дотронувшись до него, выскользнула обратно, в туалет. Когда Фредди в свою очередь вернулся оттуда же, она уже была в одной простой ночной рубашке, как у маленькой девочки, с вышитым спереди зеленым цветком. Окно комнаты выходило на маленькую веранду, на которой летом можно было загорать; на перилах веранды красовались барочные ледяные наросты — последствия таяния снега в разгар дня. В комнате доминировала двуспальная кровать с передней спинкой из медных трубок; помимо кровати, здесь имелся фаянсовый умывальник, дешевое зеркало, старое красное кресло-качалка, ядовито-зеленый письменный стол, черный прикроватный столик с раскрытой книжкой, будильником и маленькой лампой под оранжевым абажуром. Анджела, расчесав с электрическим потрескиванием волосы, нагнулась, чтобы выключить лампу, и продемонстрировала многочисленные складки живота и крупные груди, колеблющиеся в мягком свете, как ленивые рыбины в подсвеченном аквариуме. Потом свет погас, и от силуэта осталась плохо различимая тень. Из гущи волос прозвучал обращенный к Фредди вопрос:
— Ты не хочешь раздеться?
Белизна снега за окном кое-как освещала ее волосы с загнувшимися кверху концами — результатом энергичного расчесывания. Она напряженно ждала. Фредди чувствовал близость ее полнокровного тела, как чувствует близость воды животное, как чувствует жертву хищник, а жертва — хищника.
