Закрыв глаза, Мальвина полной грудью вдыхала горный воздух. Она не выспалась прошлой ночью, и у нее немного кружилась голова.
— С ума сойти, — пробормотала она. — Просто настоящее безумие. Поверить не могу, что все это происходит наяву.
— Нам надо убраться из Лондона, — принялся убеждать ее Пол. — У нас нет выбора.
— Я не об этом… не только об этом. Скорее, о том, как ты распорядился собой. Все бросил. Все потерял.
— А вот у меня совершенно другие ощущения. Прямо противоположные.
Мальвина поцеловала его — в знак благодарности, но, как у них повелось, поцелуи вскоре приобрели иные оттенки. Прежде чем ситуация вышла из-под контроля, Мальвина оторвалась от Пола и сказала:
— Наверное, то, что мы делаем, очень плохо. Невероятно плохо. Но я этого не чувствую.
Они крепко обнялись и так сидели, а когда похолодало, закутались в пальто Пола, и опять ничто не нарушало тишину, кроме скорбных криков чаек, круживших над скалами. На Пола с Мальвиной снизошел великий покой и неколебимая вера в самих себя, и поэтому риск, на который они пошли, казался мелким и неважным. Солнце погружалось в медную дымку за островом Бардси, омывая их гаснущим светом и наполняя разом печалью и надеждой. Насыщенное красками, предзакатное небо напомнило Полу о Скагене, и он подумал, что эти два месте, Скаген и Ллин, каким-то образом связаны. И то и другое указало ему верное направление — два перевалочных пункта на долгом неизбежном пути.
Внезапно у Мальвины пискнул мобильник — звук показался чересчур громким и назойливым. Выудив телефон из кармана, она взглянула на экран:
— Эсэмэска.
Она заморгала от удивления, когда увидела, от кого пришло сообщение, и удивилась еще сильнее, когда прочла текст:
Не сочти сумасшедшим, но я только сейчас понял: мы созданы друг для друга! Хватит закрывать на это глаза. Возвращаюсь к тебе. Бен.
— О, — сказала она, не повышая голоса, захлопнула мобильник и уставилась на море, пытаясь понять, какими чувствами и мыслями продиктовано это сообщение и как ей теперь быть.
— От кого? — спросил Пол. Мальвина повернулась к нему:
— Ты не поверишь. От Бенжамена. Это надо же. (Пол оторопел.) От твоего брата, — добавила Мальвина, словно ее спутнику требовались пояснения. — И моего отца.
Пятница 21 ноября 2003 года выдалась ясной и морозной. Но даже в это время года Берлин кишел туристами, и к трем часам дня в холле отеля «Адлон» на Унтер-ден-Линден было полно народу. Постояльцы и любители достопримечательностей в разной степени изнеможения сидели, откинувшись на спинки диванов с дорогой обивкой, меж которыми ловко сновали официанты с серебряными подносами, уставленными заварочными чайниками, чашками из толстого фарфора и гаргантюанскими кусками выпечки. Патрик с опаской разглядывал поданный ему клубничный чизкейк с толстым слоем крема, а Фил осторожно тыкал ложкой в глазированное пирожное с черникой, голубикой и вишней, не зная, с какого боку к нему подступиться. В центре холла журчал фонтан, и этот звук идеально сливался с музыкой, доносившейся с балкона, где пианист отрабатывал стандартный ненавязчивый репертуар: «Ночь и день», «Как-нибудь в другой раз», «Все, что ты есть».[35]
Каждая деталь обстановки, потребовавшая вдумчивых усилий и немалых затрат, служила единой цели — возродить атмосферу центральноевропейской элегантности; и это почти удалось. Но отель, разрушенный в коммунистическую эпоху, заново отстроили лишь в 1990-х, и Филипу все здесь казалось слишком чистеньким, слишком новеньким. Нельзя создать обаяние старины с нуля в считанные годы.
— Знаешь, что я сейчас вспомнил. — Собравшись с духом, Фил отковырнул ложкой кусочек пирожного. — Как-то я купил пластинку «Генри Кау»[36] — по рекомендации Бенжамена, разумеется. И на ней была вещь под названием «У входа в отель „Адлон“». Начиналась она с соло ударника и этакого первобытного вопля, а потом три минуты музыканты просто молотили по инструментам как сумасшедшие. И такая музыка нам тогда даже нравилась.
— Угу, — немногословно отозвался Патрик.
— И ведь что интересно, — продолжал рассуждать Фил. — Альбом этот назывался «Бунт». Вот откуда Бенжамен спер название своего неоконченного шедевра.
Это была идея Кэрол: отправить куда-нибудь отца и сына, чтобы они провели несколько дней только вдвоем. Патрик уже два месяца обретался в Лондоне, поступив на биологический факультет университета. На письма он отвечал неаккуратно, перезванивал далеко не всегда, и родители плохо представляли, чем он теперь живет. О новых друзьях обоего пола он почти не рассказывал. (Его отношения с Ровеной — как и предсказывала Клэр — завершились через пару недель после прошлогоднего отдыха на Кайманах.) Для путешествия Филип выбрал Берлин (где ему давно хотелось побывать); порывшись часа два в Интернете, он нашел билеты на самолет — очень дешевые, сэкономив таким образом достаточно средств, чтобы осуществить заветную мечту: провести двое суток в самом дорогом и знаменитом отеле города. В Берлин они вылетели в четверг. Это означало, что Патрик пропустит некоторое количество лекций, но ничего страшного. После изнурительного утреннего посещения «Культурфорума» грандиозных планов на остаток дня они уже не строили, разве что доесть пирожные, а потом сжечь набранные калории в гостиничном спа.
— А-а… «У ночи тысячи глаз».[37] — Фил узнал мелодию, на которую переключился пианист. — Стефан Грапелли изумительно ее исполнял. Ты, наверное, никогда о таком не слышал.
— Слышал, папа. Я не совсем уж законченный невежда.
Филип наблюдал, как Патрик, вытащив из пакета музейный каталог, принялся его листать.
Внутреннее беспокойство и очевидная застенчивость, которые Клэр в нем когда-то подметила, начинали сходить на нет. Взамен в Патрике все больше проступал сильный характер матери. Филип предполагал, хотя и без особой уверенности, что во время поездки ему удастся обсудить с сыном прошлогодние события — вскрывшуюся правду о судьбе Мириам, в первую очередь, а затем повторное появление Стефано в жизни Клэр и ее решение снова переехать в Италию, — но он понял, что в этом нет нужды. Во всяком случае, сам Филип эти темы поднимать не станет. В Лондоне, похоже, Патрик вполне освоился и в будущее смотрел с оптимизмом. Глянув на сына еще разок, Филип раскрыл «Историю Берлина», взятую в Бирмингемской центральной библиотеке, и отец с сыном погрузились в чтение.
Но вскоре на другой стороне холла возникло некое замешательство. Филип давно заметил двух британок в холле — симпатичную девушку, путешествующую, видимо, со своей матерью. Мать сидела спиной к нему, и лица ее он не видел. Но похоже, ее внезапно что-то расстроило. Она встала, пошатываясь, задев поднос с зазвеневшей посудой; дочь тоже вскочила, и мать, потеряв сознание, тяжело упала на руки дочери. Это был не совсем обморок, скорее небольшой припадок.
— Все хорошо, мам, все хорошо, — повторяла девушка. И когда, обняв мать, она повела ее к вращающейся входной двери, объясняя участливому персоналу, клубившемуся вокруг них: «Все в порядке, это сейчас пройдет, просто ей нужно на воздух», Филип увидел мертвенно-бледное лицо, глаза, залитые слезами, и в памяти у него что-то щелкнуло.
— Что там случилось? — подняв голову, спросил Патрик; впрочем, без особого интереса.
— Не знаю… — Филип смотрел вслед матери и дочери, пытаясь вспомнить, где он видел раньше эту женщину. Затем он обратил внимание на фортепьянную музыку, лившуюся с балкона. — Погоди-ка. Эта песня… узнаешь?
Патрик слегка закатил глаза:
— Мы ведь не собираемся всю дорогу играть в «Угадай мелодию», а?
— Это Коул Портер, «Ты меня так заводишь». — Он вскочил на ноги. — Я знаю, кто эта женщина, — Лоис Тракаллей.
Филип поспешил в выходу, Патрик за ним.
— Папа, с чего ты взял? — допытывался сын.
— Бенжамен говорил, что она не выносит этой песни. Она всегда на нее ужасно действует.
Одолев тычками вращающуюся дверь, они вышли на широкий бульвар Унтер-ден-Линден, и в лицо им тут же дохнуло холодом. Лоис с дочерью Софи стояли у дверей отеля. Прислонившись к стене, Лоис глубоко дышала, а Софи старалась развеять страхи ливрейного швейцара, уговаривавшего ее самым озабоченным тоном вызвать «скорую».
— Все нормально, правда, — говорила Софи. — Такое случалось и раньше. Через несколько секунд с мамой все будет в порядке.
Филип шагнул вперед. Мать с дочерью смотрели на него настороженно.
— Вы Лоис, верно? Лоис Тракаллей? — Он повернулся к Софи: — Мы с вами не знакомы, но я — друг вашего дяди Бенжамена. Филип Чейз. А это мой сын Патрик.
— О… здравствуйте. — Софи растерянно пожала ему руку. Она была явно не готова к такому развитию событий, да и Филип сознавал, что время для знакомства он выбрал не очень удачно.
