Тротуар закачался у Гонзика под ногами. Нет, это сон. Парень боялся, что вот-вот проснется. На какое-то время у Гонзика возникло сомнение.
— Неужели во Франции нет безработных?
Инженер пожал плечами.
— Имеются, но… Хочу быть с вами искренним: каждая фирма ищет, что подешевле. Рабочим-иностранцам платят меньше. — Инженер рассмеялся несколько смущенно и сел за руль.
— У меня мало времени, надо ехать. Решайте быстрее. Завтра в полдень вы уже могли бы быть на строительстве.
У Гонзика дрожали колени. Он пронизывающим взглядом всматривался в спокойное лицо перед собой. Жулик? Но он, Гонзик, не брошенная одинокая девчонка. Какая от Гонзика корысть? Ловец агентов для Си-Ай-Си? Но ведь он предлагает ему работу во Франции!
Инженер поставил ногу на педаль.
— Большего, чем должность рядового рабочего, я вам обещать не могу. Заработки у нас хорошие. Бывают и сверхурочные. — Бернат нажал на стартер. Гонзик беспомощно огляделся. Господи, так вот, в одну минуту и решится вся его судьба! Утром он ушел из лагеря навестить Губера, а завтра… Работа, постоянное место, регулярная зарплата, возвращение в ряды порядочных людей… Но Вацлав? Катка? Мысли о них лавиной обрушились на него. Оставить ее здесь и не проститься с приятелем!
Но мотор уже был заведен, голубой дымок щекотал ноздри. Кровь авантюриста снова заиграла в жилах Гонзика. С безрассудной решимостью азартного игрока, поставившего на карту всю свою наличность, Гонзик, стукнувшись головой, неуклюже влез в машину и плюхнулся на заднее сиденье. Машина понеслась по лабиринту узких улиц. Потирая ушибленное место, Гонзик смотрел во все глаза на мелькавшую панораму, словно хотел напоследок врезать в свою память вид старинной, наполовину разрушенной площади, руины фонтана, башни собора святого Лаврентия, образ всего города, который причинил ему одни лишь мучения.
На смену узким улицам старого города появилась широкая магистраль, они миновали разбитый Фюрт, и машина понеслась по асфальтированному шоссе на запад. Зеленые ландшафты, освещенные солнцем, два реактивных истребителя на большой высоте вычерчивали на синеве неба белые изогнутые полосы. Гонзик украдкой ущипнул себя. Так делал сказочный чешский Гонза, когда хотел убедиться, что клад, открывшийся перед его глазами, не мираж. И сквозь хаос мыслей и впечатлений до Гонзика все ощутимее доходило, что это и есть та настоящая романтика, во имя которой он расстался с родиной. Жестокая действительность посмеялась над ним, но вот сейчас все чудесно изменилось, и он наконец мчится во весь опор навстречу туманному и тревожному будущему.
Перед его глазами возникло бледное лицо Катки. Вацлав сошел со сцены, а тому, что говорят злые языки, он не верит, не верит… Ногти Гонзика впились в сиденье. Катка! Господи, что он наделал!
Вдвоем им бы легче было тянуть эмигрантскую лямку. Хотя возможно, что он себя переоценивает. Такая прекрасная девушка, и он, Гонзик… Да стоит ей только кивнуть, и она будет иметь столько мужчин! Он тайком взглянул на себя, из выпуклого зеркальца над передним ветровым стеклом на Гонзика глянула странная физиономия с круглыми щеками и вытаращенными, широко расставленными глазами. Тем не менее Гонзик снова ощутил пряный запах Каткиных волос, дразнящую теплоту ее рук, почувствовал так же явственно, как в то время, когда они брели от потемневшей Пегницы к городу. Конечно, он ей напишет, немедленно напишет, как только устроится на новом месте, и она сможет приехать к нему!
Водитель посмотрел на показатель температуры и остался недоволен, остановив машину, он поднял капот.
— Перегревается, пусть остынет немного. — Он перепрыгнул через кювет, сел на траву, прислонился спиной к штабелю щитов, закурил сигарету и немного погодя предложил соседу. Цветные сигареты всегда нравились Гонзику.
Они разговорились. Инженер уже два с половиной года во Франции. В сорок седьмом году он получил студенческую стипендию и был послан на учебу в лабораторию гидростроительства в Гренобль, но обратно в Чехословакию не поехал. Получил место в строительной фирме, лагеря он не пробовал, о страданиях послефевральских эмигрантов он узнал лишь от них самих и многим помог устроиться на строительстве.
— А кто такая Катка? — вдруг спросил он.
Гонзик стал рассказывать, а инженер, удобнее устраиваясь, перекинул ногу на ногу и не спеша записал имя Катки, ее фамилию и номер барака, в котором она живет.
— На случай, если освободится место служащей, — пояснил он.
Из его блокнота торчало несколько фотографий. Поймав взгляд Гонзика, он подал ему снимки. Экскаватор, широкий канал тянется вдаль; какие-то дома, подъемные краны, подвесная дорога. Наконец, совсем внизу фотокарточка молодой девушки в купальном костюме, морской пейзаж, на горизонте — белый парус.
— Жаннет, моя невеста, — сказал Бернат с оттенком гордости, и глаза его потеплели. — Она на Ривьере, недалеко от Канн. У ее родителей там вилла.
Море. У Гонзика загорелись глаза.
Покуривая, он искоса рассматривал соседа, его белые руки, превосходную кожаную куртку. Уравновешенность инженера, его самоуверенность очень нравились Гонзику, и зависть острым коготочком начала царапать его сердце. Да и как не позавидуешь: хорошая работа, симпатичная девушка, вилла у моря, безоблачная будущность, а ведь Бернат тоже один из эмигрантов!
Они снова поехали. Шелест шин становился стремительнее и наконец слился в свистящий гул. Гонзик безотрывно смотрел сквозь стекло. Тополя мелькали с такой быстротой, что казалось, будто вдоль дороги стоит сплошной серо-зеленый забор Юноша поудобнее расположился на сиденье, он уже успокоился и наслаждался очарованием момента; волнующей, полной романтической таинственности дорогой к новым берегам, в неведомое будущее…
Ансбах. «Тудор» остановился. Инженер ушел, забрав у Гонзика паспорт. Ключ Бернат оставил в машине. Гонзику было лестно такое доверие. Ведь теперь достаточно было бы только пересесть налево. Хозяин не может ведь знать, что Гонзик наверняка напоролся бы на первую же тумбу… Гонзик вышел из машины размять одеревеневшие ноги. Мимо проехал открытый «джип», в нем — три американские пилотки. Рядом с шофером — развевающиеся на ветру девичьи кудри. Гонзик ахнул: Ганка! Она обернулась к заднему сиденью и, весело смеясь, хлопнула по руке одного солдата. Ветер буйно трепал ее гриву, и в этот момент Ганка увидела Гонзика. Улыбка, игравшая на ее лице, от неожиданной встречи застыла, как приклеенная, но «джип» умчался, и Гонзик не видел больше лица Ганки. Он долго не мог прийти в себя. Нет, он не ошибался, это была Ганка. И она его узнала! Так-то вот. Гонзик вспомнил, что возле ветрового стекла «джипа» поблескивал хромированный прут антенны! Это была машина военной разведки. А он еще думал, что первой сделает карьеру Ирена. Перед его глазами возникла такая картина: немигающие глаза Ганки вперились в огоньки рождественских свечей на елке… Будет ли Ганка плакать и в следующий сочельник?
Инженер вернулся в хорошем настроении. Рядом с ним шагал огромный угловатый детина с остриженной на прусский манер маленькой головой.
— Мой друг повесил мне на шею еще двух строителей. Я теперь совсем как агент по найму.
Они подъехали к широким окнам кафе. Немец вывел оттуда двоих.
— Вам будет веселей, по крайней мере, — улыбнулся Бернат Гонзику.
Запах пропотевших, давно не стиранных рубах, табачного дыма и кислого вина. Гонзик сразу узнал обитателей эмигрантского лагеря. Их вид и поведение были типичны для видавших виды «тертых» молодых людей, не имеющих никаких иллюзий и живущих сегодняшним днем.
— Откуда топаешь, сержант? — осведомились они у Гонзика.
Казалось, что меньшему ростом и старшему из них по возрасту, с короткой золотушной шеей и жесткой гривой над низким лбом, было трудно говорить по-чешски: он коверкал слова, запинаясь, будто челюсти ему сводила судорога. Его друг выглядел как изголодавшийся студент: длинное желтое лицо, волосы, расчесанные на пробор.
— My name is Charles[144], но ты зови меня «Жаждущий Билл», — сказал «студент» неожиданно тонким голосом. — А он — Хомбре. — Чарльз указал на своего коренастого приятеля. — Ну и задница у него, будто у роженицы, — добавил «студент», когда он и Хомбре зажали между собой тощую фигуру Гонзика.
Знакомство состоялось быстро. Парни полтора года назад прошли через лагерь Валка, попробовали потом и другие лагеря, побывали и в трудовом и в караульном отделении в Кайзерслаутерн. Почему оттуда ушли?
— Сам посуди, девять часов в день надрываешься за несчастные восемьдесят марок в месяц. Мы еще не настолько пустомозглые. К тому же терпи окрики надзирателя-румына!
Гонзик был рад, что «тудор» наконец остановился перед разбитым вокзалом: его ногу свела судорога. Немец, сидевший на переднем сиденье, отдал инженеру какие-то документы, сухо с ним распрощался и сел за руль. Сизый дымок быстро растаял в воздухе: машина скрылась из виду.
