Тёмные воды подступают здесь исподволь к Цахилганову, наплевавшему на реанимацию и сидящему, весело и самодовольно, в кабинете Самохвалова…
Впрочем, не важно.
— Помочь? В борьбе с кем? — повторял Цахилганов.
Самохвалов напрягся, вспоминая. Затем хлопнул себя по лбу с размаха:
— В борьбе с неистребимыми коловратиями! Как с идеей самовосстановления жизни. Вот. Помоги. Иначе…
Иначе — смерти-то — нет!!!
— Значит, самовоскрешение заложено в природе… Понимаю. Это чревато уголовной статьёй.
Но… мы, по-моему, слишком громко говорим. Про коловратий. А там… Там — главврач! — предостерёг Цахилганов, показывая пальцем вверх. — Твой криминальный сообщник! Намёки на самовоскрешение, старик, могут его огорчить.
— А мне лично по хрену, — отмахнулся Сашка, стоя, почему-то, уже в дверях. — Я! Я нужен, главному. На их конвейере смерти. А не он — мне. Ты думаешь, сколько он за Протасова получил? Больше моего получил в десятки раз! Только вот Барыба… не вписывается. Упорно не вписывается в картину нашей общей гармоничной жизни. Барыба — и этот… Спаланцани! Если слушать про их коловратий, то Протасов — неистребим!.. Спрысни его прах водой — и вот уж он снова пред тобой. И сорок первый, освобождающий меня от всякой ответственности, нынешний день тогда — ничего не значит!.. Извини, я должен разобраться с главным врачом. Немедленно! Ибо час пробил…
Если смерти нет, зачем мы на неё работаем?!.
520
Цахилганов расстроился.
— За что ты мордуешь меня коловратиями? — с тихим упрёком произнёс он, исследуя шелушащуюся стену: граница сырости расползлась подобьем карты Африки. — Только всё устаканилось — и удар под дых: сдохшие коловратии обретают жизнь, спрыснутые водой. Выходит, от бессмертия нам с тобой никуда не деться. Разве это честно? Ты зачем воз-мутил себя — и меня?! Мы ведь так хорошо сидели!..
Муть. Поднимается душевная муть. Из тёмных глубин.
Сашка! Я и сам знаю, Сашка, нечто… весьма для нас неприятное: электроны,
соединяясь с позитронами,
умирают как частицы материи! И те, и другие.
Но превращаются при этом в электромагнитное излучение!.. А электромагнитное поле, Сашка, может опять материализоваться — в пару: электрон — позитрон. Вот тебе уничтожение материи —
и возвращение материи с того света.
Вос-кре-ше-ние!..
Но заметь, Санёк: я же не мордую тебя процессами аннигиляции и материализации? Процессами перехода материи — в излучение, и излучения — в материю? Не загоняю тебя в мысли о потустороннем мире, правильно?..
В мысли о взаимопроникновении миров, материального и лучевого…
В мысли о переходе жизни из материального состояния в энергетическое — и обратно. Главное — обратно: из смерти в жизнь! Я тебя щажу, Сашка, а ты меня — нет! Шептун беззубый.
— …Ты ушёл что ли? — спросил Цахилганов Сашку. — А я хотел спросить тебя, что есть ад. Обсудить как следует, ибо нам с тобой — туда.
Ему никто не ответил.
— Ну вот, — развёл руками Цахилганов. — Ни позитронов, ни коловратий. Все меня бросили. Один!.. Один, как прежде, и… убит.
521
Он со стуком уронил голову на стол. Но тяжёлый, мутный сон его перебивался странным вопросом, который он понимал ясно и от которого его знобило. Кто-то предлагал ему немедленно решить, кому оставаться на этой земле — а кому лучше исчезнуть с неё. Останется Цахилганов — Любовь умрёт. А чтобы осталась Любовь — должен уйти Цахилганов. Уйти немедленно. Аннигилироваться… Или — или! Потому как сочетание — Любовь и он — более на земле,
после сегодняшнего вечера,
невозможно.
И Цахилганов морщился во сне от нежелания решать.
Потом он понял нечто важное о Степаниде — и сразу забыл, что именно. Но тут же вспомнил снова…
Если — на — земле — останется — он — то — Степаниде — придётся — жить — в — его — мире — а — если — останется — Любовь — то — девочка — будет — жить — в — Любином — мире — а — не — в — его…
Только мир-то, весь мир теперь — цахилгановский! И Цахилганову придется уходить с земли лишь вместе с этим американизированным
— своим — то — есть —
миром. Иначе какой же смысл в его, цахилгановской, жертве, если он не утащит весь мрак с собою?..
Значит, чтобы жила Любовь и дочь…
Значит, ради дочери он должен…
Что он должен сделать? Что?
— Да подскажите же кто нибудь? — взмолился Цахилганов во сне.
522
— Ты, как будто, звал меня?
Кто это расхаживает перед картой Советского Союза,
разложенной на столе,
в кабинете огромном, как ангар,
в котором резко свищет чёрный сквозняк?
Но металлические стены ангара раскалены до красна.
Отец. Он в гражданском,
— в — дешёвом — чёрном — костюме — из — похоронного — бюро —
однако в офицерских мягких сапогах,
и на вздувшейся, синюшной шее его затянут офицерский ремень.
— Куда я попал? — спросил Цахилганов, не рискуя подойти к нему.
Он стоял перед отцом, будто связанный — ни двинуться, ни пошелохнуться.
— Здесь канцелярия ада, — просто ответил отец, вглядываясь в сына с любопытством. — Всё делопроизводство — здесь… От каждой прозекторской до нас рукой подать. Тут прямое сообщение, я всё слышал… Ты, как носитель душевной крамолы, решил уйти в ад добровольцем, утащив с собою непременно всё «гнездо крамолы» мира?
Сделав неприметный предупредительный жест, отец закричал вдруг, оттягивая ремень с шеи:
— Но у тебя ничего не выйдет! Ты попадёшь в ад — один! «Гнездо крамолы» наверху сохранится!.. Посмотри, какие доблестные силы его оберегают! Вздумал тягаться с ними? С ними?!.
523
Крупные и мелкие бесы
— с — облезлыми — хвостами — волосатые — и — не — очень — но — все — как — один — в — фуражках — энкавэдэ —
сидели по периметру ангара, на полу, и скучали. Казалось, что отца они не слушают совершенно. Кто грыз в задумчивости наманикюренные ногти, кто почёсывал плешиво-волосатые бока, кто просто глядел на Цахилганова-сына круглыми, ничего не выражающими, глазами.
Самый жалкий из них был, впрочем, бесшёрстным. Однако этот, бес курения, покрытый густой рыхлой копотью, казался тепло одетым — в чёрно-жёлтый плюш. Был он мал, как шестиклассник, и печален.
Но тут выскочил откуда-то совсем уж мелкий — запыхавшийся бес пьянства. Зелёный, он скакал, мельтешил, вертелся. И наркомовская фуражка с синим верхом была на нём будто кукольная —
индивидуального пошива, должно быть.
— Не обращай внимания. Они — нерабочие бесы, — сказал отец, отслеживая равнодушно прыжки зелёного и косясь на покрытого копотью. — Так, соглядатаи. На твою душу безоговорочно претендует
вон тот!..
В углу ангара независимо стал вихляться самоуверенный рослый бес, похожий на худого орангутанга, с развинченными суставами и надменно выставляемой задницей. Он был совершенно голым, а под подбородком его алел красный галстук-бабочка.
— Это бес джаза, — пояснил отец недовольно. — Я не понимаю, какое отношение он имеет к серьёзным процессам? Разве что вспомогательное.
Основные — там!..
524
Цахилганов-сын глянул в указанную сторону —
и увидел группу важных бесов с портфелями:
одного — похожего на комиссара Рыкова,
другого — на Петровского,
третьего — на Троцкого.
И лишь смахивающий на комиссара Алгасова был без портфеля, но с широко открытым ртом.
— Имел право голоса без должности, — пояснил отец про того, беспортфельного. — Они давно уж вернулись из длительной командировки. Но до сих пор вид имеют усталый. Слишком долго и много работали они на поверхности Земли, в сложных православных условиях. Перетрудились основательно. Теперь стараются переложить всю работу на других, сволочи…
— А ты здесь что делаешь? — удивился наконец-то Цахилганов-сын.
— Как — что? Веду допросы.
— Так, значит, ты и здесь — чекист?
— Разумеется, — ответил отец с достоинством. — Чем больше допускают промашек чекисты там, наверху, тем больше они оставляют работы нам, в аду. Приходится за них упираться… Спецов там не осталось! Но от ответственности за свои поступки всё равно никто не уйдёт,
— если — на — земле — толком — не — допросят — то — под — землёй — втройне — наверстают —
верно? Нет, когда мы там служили, все очищенными уже сюда прибывали — так, что в рай отзывались некоторые прямо из канцелярии, да… В общем, работаю в личном кабинете. С горлом замучился: болит горло! Тут жар от стен, холод от сквозняка.
Мороз, огонь.
Огонь — мороз!
