А с Легостаевым я познакомился ранней весной. Лесоустроители организовали в Беле перекидной пункт на пути в тайгу - у нас есть причал, огороды, рация. Людей тут побывало много, и я запомнил не всех. С инженером, который сейчас попал в переплет на Тушкеме, мы встретились у каменной бабы. Изваяние бесстрастно пялило слепые глаза на юг, в глубь Азии, и Легостасв, стоя рядом, смотрел туда же.
- Сильная штука, - сказал он, поправляя очки.
- То есть? - не понял я.
- Точка зрения, - пояснил он. - Выбор места захоронения. Смотрите! Середина террасы, и тут же естественный холм. И вокруг трава, потому что сюда просачивается влага от ручья. А вы заметили, что над озером заселены только те полки, по которым сбегает вода? Улавливаете мысль: где вода, там люди, где люди - там память. Но главное - направление взгляда! Смотрите дорога к небу! Нет, в древности люди были не глупее нас...
Словно впервые я взглянул на панораму, открывающуюся с холма. Горы на юге, перекрывая друг друга, воздвигались все выше и выше; вот на вершинах появились ермолки ослепительной белизны, а на горизонте, в самой короне, снега светили каким-то особенным сиянием.
Инженер вынес из того, к чему я успел присмотреться, свежее впечатление, мысль, и для меня это было очень ново и важно. Я просил Легостаева выкроить время, чтоб вместе поплавать по озеру, надеялся, что он по-своему увидит здешнюю красоту, которую я пока принимал безотчетно. Однако не дождался - Легостаев все время шутил, что со мной плавать не рекомендуют и он будто бы даже записал это положение специальным пунктом в правила безопасности для таксаторов симагинской партии.
Кто ему наболтал - не знаю. Тут вообще насчет меня и моей лодки много преувеличений. А я не нарочно рискую - мне надо хоть иногда видеть Лайму, вот и все. Осенью я сразу же сообщил в Ригу о переезде, и отец это воспринял хорошо. Написал ему, что до поселка шестьдесят километров и, чтобы почаще бывать там, нужна лодка. Он срочной скоростью занарядил из Риги дюралевую посудину с мотором "Москва". Не яхта, конечно, но все же можно и на ней гонять, если без перегруза.
Когда я освоился на здешней волне, то начал выходить почти в любую погоду. С ветром-то и водой я познакомился еще в детстве, на Балтике, и за это всю жизнь буду благодарен отцу. Тут одно только плохо - везде отвесные берега, и в случае чего пристать совершенно некуда. А озерные ветры не так уж страшны, нужно только узнать их и для начала переломить себя. Когда построю яхту, эти ветры мне помогут:
верховкой - к Лайме, низовкой - домой...
И тогда уж мы походим под парусом, хотя Лайма невозможная трусиха. Помню, как этой весной впервые после долгой зимы я подплыл к поселку, нетерпеливо просигналив: "Идут радисты!" Для этого я специально поставил на лодку аккумулятор и клаксон. Она выбежала на берег в легком платье. А у них там есть одно любопытное место, в истоке Бии. Из леспромхоза в колхоз и турбазу переброшен деревянный мост, и метров за двести до него недвижимая озерная гладь обрывается, вода начинает шуметь, вертеться, под мостом она проносится на хорошей скорости, а за ним уже в полный голос ревет на камнях. Из этого рева, брызг, воронок и бурунов рождается Бия, отсюда она берет изначальную силу.
Лайма прыгнула в лодку; и пока она усаживалась, я смотрел на горы. День стоял ясный, а на душе у меня была какая-то неопределенность. Мы не виделись четыре месяца. Зимой северная половина озера замерзает, а по южной гоняет ветрами большие льдины. Чтоб ни о чем не думать, начал строить яхту; и Тобогоев, вернувшись с промысла, мне помогал. Но я все равно думал...
- С тобой что-то происходит? - спросила Лайма, когда я взялся за стартовый шнур. - Что?..
Я дернул стартер, и лодка, оставив у берега синее облако, рванулась к мосту, проскочила между понтонами. Лайма вцепилась в борта, смотрела на меня расширенными, светлыми своими латышскими глазами. На бурунах я прибавил оборотов, пошел кругами и восьмерками. Брызги бросало в лицо, сеялась водяная пыль.
Потом на мосту забегали какие-то люди. Они махали руками, кричали, но за шумом воды и мотора их не было слышно. Когда я пристал к берегу, подбежал интеллигентный старичок, местный врач.
- Этого я не позволю, молодые люди! - закричал он слабеньким голосом. - Категорически запрещаю! А вы, молодой человек, приплыли сюда моих пациентов топить?
- Я его сама попросила, Савикентич. - Лайма отжала мокрые волосы.
- Утонете, - сказал старик. - Как я вас тогда вылечу? Он смотрел на нас, чуть заметно улыбался в седые усы, и казалось, видел меня насквозь. Когда Лайма поднялась на берег, доктор сказал:
- Если вы пообещаете больше так не шалить, я организую вам несколько свиданий.
- Каким образом?
- Противоэнцефалитные прививки делали?
- Нет.
- Три свидания есть! Потом на зобное исследование приедете. А там еще что-нибудь придумаем...
Савикентича, этого расчудесного старика, все тут знают. Один раз я подвез его на радоновый источник, и он мне при-знался в своих увлечениях, порассказал таких штук, что я только ахал. Савикентич уже в очень преклонных годах, слабый, и в дождь иди туман ему давит сердце. А вообще это замечательный дед! Старые алтайки считают его чуть ли не святым, а на могилу его жены, тоже врача, даже носят цветные тряпочки.
Эти дни доктор дежурит на нашей Беле. Как прилетел вертолетом, так и остался. Чувствовал себя все дни неплохо, только его беспокойство заметно нарастало. Действительно, с ума сойдешь оттого, что совсем рядом, а не помочь. И если б еще этот начальник-дубина не увел всех людей на Кыгу! Я сообщил в леспромхоз, что инженер Легостаев находится в тяжелейшем состоянии на Тушкеме, попросил еще прислать людей, но с директором леспромхоза любое дело трудно проходит - он рассудил, наверное, что здесь больше двадцати человек из экспедиции, местные алтайцы, врач, вертолет, и не стал обременять себя лишними заботами.
Если Сонц еще на Кыге, то надежда на тех, кто с Спмагиным, да на Шевкунова. И, как назло, безлюдно сейчас на озере, иногда, правда, забредают случайные туристы. Этот московский парень, что сейчас на Тушкеме, без слов бросил фотоаппарат, рюкзак и - наверх. А приятель его - дрянь. Перед приходом "Алмаза" он поднял ко мне барахлишко товарища.
- Хорошо, передам, - сказал я, едва сдерживаясь. - Но почему вы не пошли с ним?
- Это мое дело.
- За такое дело по физиономии бьют!
- Попробуй!.. - с угрозой сказал он.
- Да я-то не буду руки марать. Сообщить бы куда следует.
- Сексоты, - он оглянулся. - Плевать.
- Но почему вы отказались помочь? Просто психологически интересно.
- Катитесь вы со своей психологией, знаете, куда!..
Он уплыл.
К вечеру того дня я принял очередную радиограмму из Горно-Алтайска. У меня их уже накопилось порядочно: "организовать", "принять все меры", "не допустить", "доложить". А что тут можно сделать? С тех пор, как спасатели ушли на Тушкем, погода стояла неустойчивая. Из-за Алтын-Ту без конца тянулись тучи. Они проливались в озеро, громыхали над нами, иногда уходили на Кыгу и дальше, за хребет. Вертолет без пользы стоял тут, и пилот целыми днями слонялся по террасе. Ночевал он у меня.
В первый же вечер он рассказал о себе: с тридцать седьмого года, отслужил, в армии летал и тут летает. Вот и все. По-моему, Курочкин просто воображал - на вертолетчика в этих местах смотрят почти как на бога, и он привык. Утрами он уходил изучать небо. Возвращался злой и не смотрел на меня, будто я был виноват в этих дождях.
- Какая-то чепуха! - шептал он себе под нос. - Человек рядом, а вытащить не могут. И еще эти синоптики, чтоб им...
- Если тучи с разрывами, скоро погода сменится, - говорил я.
- Третий день меняется! Не погода, а как ее... А сегодня еще один человек появился у нас на Беле. Катер "Лесоруб" притащил баржу с трактором и трактористом. Я помог срубить помести, чтоб спустить машину на берег. Тракторист - чумазый спокойный малый, родом из Белоруссии и говорит по-своему: "трапка", "бруха", "дерабнуть". Зовут его Геннадий Ясюченя. Он сюда с целины приехал и гор никогда не видал. Будет на тракторе возить сено, а потом разрабатывать нашу террасу под сад - это затея лесничего. Мы с вертолетчиком помогли парню скатить на берег здоровое "бервяно", и Геннадий его мигом раздвоил топором и клиньями. Потом подкатили вдвоем чураки, настлали толстых плах, что были на барже, и скоро трактор фыркал на берегу.
Всласть поработали, вымокли немного под мелким дождиком, и я заслужил от Геннадия "щырае дякуй". Славный он какой-то! Хотел по-своему отблагодарить нас, достал из мешка бутылку водки и предложил "дерабнуть за сустрэчу". Но я водку не пью, а Курочкину нельзя. Теперь будет повеселее здесь, и я обязательно освою трактор: не такая уж, думаю, это хитрая штука. А Геннадий все же очень забавный парень! Наверху он робко приблизился к вертолету, поковырял ногтем зеленую краску на брюхо машины, отошел в сторонку с раскрытым ртом и восхищенно сказал:
