О человеке как арт-объекте фантасты тоже заговорили гораздо раньше [27] . У того же Стэплдона следующие, «четвертые люди» как раз были выведены «третьими» (и оказались бездушными сволочами, погубившими всю «третью» цивилизацию, а потом — заодно — и себя). Станислав Лем, ценитель и последователь Стэплдона, несколько раз возвращался к этой теме. Так, в «Двадцать первом путешествии Ийона Тихого» (1971) описывается цивилизация, освоившая биологическую пластическую трансформацию до такой степени, что тамошние люди, начав с украшений наподобие петушиных гребней или причудливых ушных раковин, дошли до того, что полностью утратили первоначальный облик и превратились в переусложненных уродцев, таскающих «приращенные» части тела на платформах с колесиками. Надо сказать, что уже тогда для фантастов идея трансформации человеческого тела становится настолько расхожей, что из основной делается побочной, не сюжетообразующей. В повести Самюэля Дилэни «Вавилон-17» (1966), которая повествует на самом деле о смысловых уровнях языка, в качестве дополнительных примет антуража будущего описываются «наращения» тела в виде поющих птичек или расцветающих на предплечье роз.
Современные фантасты тоже любят эту тему. В том же знаменитом «Барраярском цикле» Лоис Макмастер Буджолд описывается «вольная» планета Архипелаг Джексона, где разнообразные модификации человека создаются по заказу богатых клиентов. Не отстают и наши. Лео Каганов в жестоком рассказе «Хомка» (2003) описывает, как двое детишек, не удовлетворившись обычной, «детской» программой генного конструктора, позволяющей создавать модифицированных хомячков, «сделали» ребеночка — глаза-лазеры, ноги-сопла, точь-в-точь как у их любимого героя комиксов, майора Богдамира. В не менее нашумевшем романе Линор Горалик и Сергея Кузнецова «Нет!» (2004) генная модификация тела — в том числе и для сексуальной игры, для арт-хаусных порнофильмов, просто «по приколу» — дело вполне привычное.
Значит ли это, что нам грозит появление некоей новой эстетики — эстетики уродства?
Вопрос не так прост, как кажется, да и наиболее вероятный ответ «да» не столь ужасен, как кажется. Переделками живой природы и эстетизацией уродства человечество занимается на протяжении всей своей истории — и вполне бескорыстно, не ради пользы. Именно эстетики ради.
Художник, создавший — с применением новейших технологий — кролика с флюоресцентной шерстью, на деле ничем не отличается от средневековых китайцев, выведших, исключительно для красоты, разнообразных золотых рыбок или же миниатюрных пекинесов. Разумеется, и пекинесы, и золотые рыбки — не генные модификаты. Кроме генов их предков, собачьих — в одном случае и рыбьих — в другом, никакими другими они не обладают [28] . Однако, во-первых, все живое на земле так или иначе продукт производства великого Генного Конструктора — жизни, ибо ни одной возникшей изначально формы в неизменном состоянии до нас не дошло. Во-вторых, если не с генными, то уж с хромосомными модификациями человечество сталкивается постоянно. Почти все сельскохозяйственные культуры по сравнению с дикими представляют собой так называемые полиплоиды — организмы с увеличенным в несколько раз по сравнению с исходной формой набором хромосом.
И это еще цветочки. Кошечки-собачки. С человеком, в сущности, происходит то же самое.
Эстетика уродства, честно говоря, всю историю человечества шла бок о бок с эстетикой красоты. Кунсткамеры, ярмарочные уроды, компрачикосы, калечащие детей для развлечения почтенной публики [29] , — это лишь одна сторона нашей истории. Другая ее сторона — это та неотъемлемая часть культуры, когда заведомое искажение человеческой природы (уродство) воспринимается именно как красота.
Список деформаций тела, практикующихся в традиционных культурах, огромен. Например, деформации черепа младенцев, которые практиковали индейцы майя (что всем известно) или акушерки французских провинций XIX века, «подправляющие» головы новорожденных девочек, вытягивающие или округляющие им черепные коробки в зависимости от моды (что менее известно). Ножки китаянок — чудовищные «лотосовые башмачки», подбинтованные к стопе пальцы. Удлиненные шеи у женщин некоторых африканских племен. Вытянутые мочки ушей — опять же у некоторых африканских племен. Подпиленные, заостренные зубы. Зачерненные зубы. Татуировки. Раскормленные женщины тихоокеанских островных народов. Перечислять можно долго. Несколько упрощая, получаем на выходе вот что.
Пластическая коррекция человеческого тела (пока что не генно-конструкторская) — дело либо очень традиционных культур или регламентированных сообществ, либо энергичных новаторов.
В регламентированных сообществах (например, среди заключенных, моряков
и т. д.) определенные деформации, так же как и в традиционных культурах, являются информацией о статусности и ранге владельца. Это паспорт, который нельзя отнять или присвоить (за присвоение «не своей» статусности наказывают жестоко). Это внешние данные, не зависящие от природы: ни цвет глаз, ни оттенок кожи, ни другие особенности фенотипа здесь не имеют решающего значения. К тому же такие изменения внешности (например, нанесение татуировок) очень болезненны — а значит, подтверждают способность носителя «терпеть» ради приобретения нового статуса. Обычная процедура инициации, как ни крути.
Не буду утверждать, что энергичные новаторы, стремящиеся к переделке собственного тела и вводящие единичные трансформации в набор «модных» признаков, сплошь и рядом страдают известным психическим расстройством, проявляющимся в ненависти к собственному облику и в стремлении уничтожить/радикально изменить свое тело (дисморфомания [30] ), хотя некоторые, самые радикальные случаи, безусловно, подходят под это описание. Элементы дисморфомании присущи всем людям (пластическая хирургия процветает именно благодаря этому). Все мы сталкивались с теми или иными радикальными мерами, предпринимаемыми не столько для улучшения, сколько для изменения своего облика, — расширители ушных мочек, крыльев носа и т. п., сложные татуировки, шрамирование… В этих условиях более радикальные экспериментаторы вроде знаменитой Орлан (в «Эволюции от кутюр...» она представлена проектом «Костюм Арлекина» [31] — кожаным костюмом, «выращенным» из клеток кожи самой Орлан, неизвестного афроамериканца, лебедя, каких-то копытных, сумчатых и еще кого-то) кажутся, конечно, весьма эксцентричными, но не более того. Орлан, напомню, прославилась тем, что «работала» над своим телом, как над арт-объектом, вживляя под кожу различные имплантаты [32] (впоследствии она удалила почти все, кроме лобных, и перешла к цифровой обработке имиджей).
Сама я здесь на стороне не столько консерваторов, сколько новаторов. Консервативные культуры, искажающие в угоду традиции пропорции тела человека, ограничивают его свободу (иметь маленькую, в сущности, искалеченную ножку обязана была каждая «приличная» китаянка), экспериментаторы же расширяют свободу человеческого выбора, поскольку их опыты над собой выбиваются из общего ряда, уникальны. Тем самым повышается разнообразие современного мира, а разнообразие, напомню, — залог устойчивости любой сложной системы. Не очень люблю слова «политкорректность» и «толерантность», но массовые эксперименты с обликом приучают более толерантно относиться к имиджу «чужого». Сейчас на московских улицах фриков и маргиналов-экспериментаторов гораздо больше, чем, скажем, 20 лет назад, и никого не удивляют и не возмущают ни странные или чересчур откровенные одежды, ни причудливо выкрашенные волосы, ни пирсинг, ни разноцветные татуировки. А ведь старшее поколение еще помнит борьбу социума за стандарт — против узких/широких галстуков, узких/широких брюк, коротких юбок, «стиляжьих» причесок… Битлы, в честь которых отращивала челки бунтующая молодежь 70-х, смотрятся сегодня вполне корректными молодыми людьми. Сейчас, если кому-нибудь взбредет в голову выкраситься в синий цвет и сформировать острые ушки под героев «Аватара», никто из окружающих особо не удивится, разве что сам экспериментатор через пару-другую лет, с появлением нового хита, начнет выглядеть старомодно (убрать пластические изменения труднее, чем приобрести). Индивидуальные пластические изменения (или любые другие странности внешности) как бы манифестируют уникальность, индивидуальность каждого отдельного человека, позволяя ему быть непохожим на остальных. Сколько стрессов при этом снимается, трудно оценить.
К тому же, если мир научно-технического прогресса все же уцелеет, нас ждут еще более суровые испытания толерантности — возможности как пластической хирургии, так и генной инженерии растут. Человеческий облик явно не будет оставаться неизменным, радикальные сегодня (и бесполезные) эксперименты, притворяющиеся арт-проектами (на самом деле робкая проба границ возможного), станут обычным делом. Не скажу, что у каждого обывателя в доме будет свой генный конструктор (как в рассказе Леонида Каганова «Хомка»), но то, что достижения в этой области «спустятся» из разряда уникальных экспериментов в разряд обыденных практических нужд, несомненно (если, повторюсь, мир устоит). Ситуация меняется, можно сказать, на наших глазах. Просто средний человек редко посещает выставки современного искусства.
