…У меня не получилось адекватно разделить надежды критика: все-таки внимательное разглядывание того или иного распада, той или иной “чернухи” здесь, в этом подборе, — объективно — преобладает. С другой стороны, предчувствие какого-то “следующего шага” — тоже есть: многие из авторов талантливы и выросли внутри своего дарования буквально на глазах. Как, например, Ербол Жумагулов:
Хоть слюной исходи или вены режь:
миру — мир, а казахам — арак и беш
и карманов тугое жженье.
Потому и невесел я ни хрена,
и одна только музыка мне дана
в знак последнего утешенья.
За невнятную молодость без стыда
не прощай меня, Господи, никогда:
что мне радости — в райских кущах?
Торопливое солнце ползет наверх,
а вокруг происходит бесцветный век,
словно списанный с предыдущих…
“Арак и беш” — это водка и бешбармак.
Кстати, “самопреодоление” Марины Кошкиной, написавшей повесть “Химеры”, мне не кажется так уж “победительнее” “Потусторонников”-пораженцев Сергея Чередниченко: очень уж беспросветно пока все это.
Несколько отходят от общего настроения как всегда добрые и нежные стихи Анны Минаковой из Харькова и рассказ печатавшегося у нас Александра Карасева “Загрузился” (о надвигающемся на общество матриархате). Убедительно — хоть плачь!
Анна Ершова. Митьки никого не хотят победить. — “Фома”, 2005, № 8 (31).
“У меня „митьки”, — пишет интервьюер, — почему-то всегда ассоциировались с Православием. Но с каким-то лубочным, показным, как и все в их шутовско-геройском облике. Каково же было мое удивление, когда, придя на встречу с Владимиром Шинкаревым, создателем „митьков”, придумавшим этот живучий миф, и прототипом „митька” Дмитрием Шагиным, я обнаружила двух глубоко и серьезно верующих людей”.
“ — Часто слышишь, что Церковь загоняет человека искусства в слишком узкие рамки, которые придавливают своими правилами и обрядами его свободную творческую душу…
Д. Ш. Для меня Церковь — нечто большее, чем конкретный храм, конкретные батюшки, молитвы и обряды. Церковь — невидима, мы можем только ее почувствовать. В этой Церкви люди, которые умерли, сейчас молятся за нас, и я это вижу и понимаю. Церковь Христова — это больше, чем то материальное, что мы в ней видим глазами…
В. Ш. Если демон за плечом убедит, что Церковь — это рамки и вообще там невесело, то художник уходит из Церкви. Церковь ведь никого не принуждает. Есть такая русская пословица: „Церковь близко — да склизко, а кабак далеко — да легко”. Я, конечно, слаб и грешен, в храм хожу редко и посты соблюдаю плохо, но я знаю, что делаю это плохо по своей слабости, и не объявляю ее „свободой творчества”…
А если художник не приучен смирять гордыню, то первым делом заметит в церкви старушек, излишне пристально следящих за порядком, или батюшку, который для тебя недостаточно „продвинутый” и вообще неправильно тебя понимает…
— А вообще-то нужно человеку искусства ходить в храм? Часто говорят: Бог у меня в душе, и я верю в него так, как подсказывает мне сердце…
В. Ш. Когда человек хочет сам, наедине с собой верить в какого-то „своего” Бога, он верит в того бога, которого сам придумал и в которого ему удобней верить. Он создает бога по образу и подобию своему, наделяя его своими личными человеческими слабостями. Это не Бог, а в лучшем случае плод сентиментального воображения и система этических норм данного времени. Но я верю в реального, живого Бога, Которого я сам не могу вообразить и знание о Котором сохранила только Церковь.
— Но в храме всегда столько народу… Не тяжеловато ли художнику, привыкшему к творческому уединению?
В. Ш. „А кабак далеко — но легко”. Ценные вещи вообще „тяжеловаты”, а легки только кабаки да журналы „Гламур”. Да и не так уж тяжело в церкви.
Обычно люди, общаясь, просто заполняют время каким-то пустым гулом. И именно такого общения человек, ценящий уединение, склонен избегать.
Одна из самых ценных вещей в жизни, которые я знаю, — это одиночество. Но еще более ценно межличностное слияние, которое происходит в любви, дружбе. А самая высшая его степень — это церковное слияние с людьми, вместе предстоящими перед Богом”.
Н. Н. Ефимов, В. С. Фролов. Карибский кризис 1962 года (новые данные). — “Вопросы истории”, 2005, № 10.
Преподаватели МГУ (кстати, генерал-лейтенант и полковник в отставке) выводят, что события того года были поставлены под контроль в основном благодаря СССР. “Заслуга же президента Кеннеди состояла в том, что он в конце концов устоял перед давлением „ястребов” из Пентагона, призывавших к немедленному началу боевых действий”.
Приводится “краткая” (по числам, однако) хроника событий. В финале расследования читаем и такое: “Карибский кризис наглядно продемонстрировал „неповоротливость” и даже архаичность традиционных каналов связи между руководителями супердержав, когда мир в буквальном смысле „висел на волоске”. В апогей кризиса последнее личное послание Хрущева президенту Кеннеди пришлось передавать по московскому радио, минуя обычные процессы шифровки и дешифровки официальных сообщений. Все это затем привело к созданию и поныне функционирующего так называемого „красного телефона”, или „горячей линии” (прямой связи между Кремлем и Белым домом)”.
Сергей Жарков. Стихи. — “Арион”, 2005, № 3.
Печатается в разделе “Листки” (обычно одно-два стихотворения). Называется “Имя”:
На стволе сухого дуба
Я вырезал имя свое.
В Латвии оно осталось.
Анна Иванова. Театр простодушных. — “Фома”, 2005, № 8 (31).
Об опыте уникального театра, созданного в 1999 году артистом театра и кино Игорем Неупокоевым. Актеры театра — носители синдрома Дауна, генетической аномалии, которая в России до сих пор окружена массой заблуждений и предрассудков. В развитых странах таких людей уже много лет называют “альтернативно одаренными”.
“…„В начале работы я (Игорь Неупокоев. — П. К. ) наслушался многого. Мне говорили: а зачем вы это делаете, спасительно ли это для их душ, нет ли в этом кощунства. Это, кстати, мне одна православная женщина говорила. Но я сам православный, и я ничего такого в этом не видел. Наоборот, я хотел поднять этих людей на сцену, чтобы они оказались в волшебном пространстве, сами стали объектами искусства. А кроме того, мне хотелось обострить проблему. Люди с синдромом Дауна зачастую просто сидят в четырех стенах, вне мира, вне общества. Я понимал, что сцена — это уникальное место встречи этих людей и зрителей. Я хотел, чтобы все их увидели. Не в болезни, не в убожестве, не в слабости, а преображенными силой искусства, очень красивыми. В пространстве художественного образа. Так все и случилось”.
Действительно, все, кто хоть раз видел спектакль „Театра простодушных”, сходятся в одном — на сцене происходит чудо. Сначала возникает ощущение какого-то странного цирка, паноптикума или балагана, но буквально через несколько минут вы видите, как на сцене начинается реальная жизнь . Люди с синдромом Дауна — это большие дети, ранимые, чистые и искренние в проявлении своих чувств. Все, что они делают, — они делают всерьез. Они стопроцентно работают по системе Станиславского. Многие зрители, выходя со спектакля, плачут. Просто потому, что прикоснулись к чему-то настоящему.
Впрочем, находятся и совершенно равнодушные люди”.
Константин Кедров. “Пушкин — это наше ничто!”. — “Футурум АРТ”, 2005, № 2 (10) <http://www.futurum-art.ru>.
Печатается в разделе “Интервью”.
“ — Как Вы оцениваете в целом развитие поэзии в современной России?
— Такого стремительного прорыва русская поэзия еще не знала. Могу назвать десятки имен, дойду до сотни. И это все открыватели, первооткровения.
— Какие издания печатают настоящих поэтов?
— „Журнал Поэтов”, „Футурум АРТ”, „Дети Ра”. Не претендую на всеохват.
— Спасибо за упоминание наших изданий. <…> Нет ли у Вас ощущения, что культ Александра Сергеевича Пушкина, явно существующий в России, принес огромный вред русской поэзии, которая многие века идет путем прозы, т. е. что-то рассказывает читателю, а не является для него божественным откровением? У меня, например, такое ощущение есть.