После разговора с Дэвидсоном я решил встретиться с Уайтом. Я поехал к нему на дом и, узнав от миссис Уайт, что он совершает объезд города, но к 10 часам хотел вернуться, решил подождать. Мы с ней побеседовали, и я убедился, что она занимает среднюю позицию между мной и своим мужем. Она сказала: «Робин всегда пытается видеть минимум на год вперед. Он знает, что сейчас нам противостоят те же люди, с которыми нам предстоит жить и нести за них ответственность». Я сказал: «Да, если японцы нас не сменят». Она сказала: «Знаю. Я и сама этого боюсь. Но я-то думаю о своих близнецах, о том, что, может быть, никогда больше их не увижу. И Робин думает о том же, но знает, что ему не за то платят деньги, чтобы он это думал».
Я сразу уловил, что мистера и миссис Уайт связывает такая же взаимная преданность, какой отмечен и мой счастливый семейный союз.
Уайт вернулся в сопровождении Джека Поулсона и сразу попросил у меня прощения за то, что утром, вероятно, наговорил мне лишнего насчет моста и ранпурцев. Я спросил, правильно ли я понял его план — дать Дибрапуру денек-другой повариться в собственном соку в расчете, что с подавлением беспорядков в Майапуре он окажется изолирован и усмирить его будет легче. Он как будто удивился, подумал немного, потом ответил: «Да, по-военному это, пожалуй, можно выразить так».
А на мой вопрос, какими же словами это можно выразить по-граждански, отвечал без запинки: «Спасение человеческих жизней и имущества». Я спросил, значит ли это, что, по его мнению, военным нельзя доверять. Он сказал: «Ваши ребята вооружены. У моих ребят есть кое-какое оборонительное оружие, например взрывчатка, но в остальном — только голые руки и чувства».
Меня удивило, что он назвал мятежников «мои ребята», но потом я сообразил, что Уайт относится к своей доле ответственности так же серьезно, как я — к своей, и почувствовал, какая неприязнь наряду с дружелюбием может возникнуть между двумя людьми одного круга просто потому, что сферы их ответственности не совпадают. И все же, подумалось мне, конечный результат, к которому мы стремимся, один и тот же.
В области гражданской новым в то утро было то, что забастовали служащие Британско-индийской электрокомпании, а учащиеся Правительственной средней школы и Технического колледжа намечают на середину дня массовую сатьяграху в виде похода по шоссе к аэродрому в Баньягандже, где строительство тоже приостановилось, после того как были приняты меры устрашения против землекопов, сперва оставивших без внимания призыв Конгресса прекратить работу.
Уайту претили полицейские меры против учащихся, этих юнцов, от которых, при их изменчивых настроениях, никогда не знаешь, чего ожидать. Возможно, что они пройдут по улицам в полном порядке, пока их товарищей будут арестовывать, вполне довольные уже тем, что доставили беспокойство властям и откликнулись на призыв Конгресса. Но «стоит ветру подуть с другой стороны», как выразился Уайт, и они, безоружные, охваченные массовой истерией, кинутся на полицию или на солдат, что неизбежно приведет к трагедии. Поэтому он теперь желал усилить свои полицейские отряды военными и на командира возложить руководство не только солдатами, но и полицией. А то полиция, сказал он, склонна расправляться с учащимися «очень уж круто». Затем он высказал мысль, что, раз его осведомители так легко разузнали о всех подробностях этого плана, значит, студенческая демонстрация задумана как маневр с целью отвлечь наши основные силы в район Бибигхарского моста и учебных заведений. Он ждал выступлений рядовых горожан за Мандиргейтским мостом, а также нападения на тюрьму и полагал, что они совпадут по времени с походом учащихся.
Я не мог не восхититься такой хладнокровной и, как мне показалось, разумной оценкой ситуации. Я предложил в течение утра огласить по всему городу прокламацию гражданских и военных властей, запрещающую всякие сборища. Он, оказывается, уже думал об этом, теперь подумал еще и наконец сказал: «Нет, это смахивало бы на провокацию и слишком уж напоминает мне прелюдию к избиению в Амритсаре. Боюсь, как бы они тоже о нем не вспомнили. Прокламация им не нужна, они и так знают, что разрешено, а что нет».
Из этого разговора — начавшегося в атмосфере отчуждения, чуть ли не недоверия — я, кажется, узнал о тонкостях гражданской психологии больше, чем за все годы, проведенные мною в Индии. Я проникся глубоким и прочным убеждением, что комиссар печется о благе всего здешнего населения, независимо от национальности, вероисповедания и цвета кожи. Он, должно быть, долго колебался, выбирая наилучший образ действий, и при этом им руководило, как выразилась его жена, сознание, что речь идет о людях, с которыми нам, когда волнения улягутся, предстоит жить в мире. Когда в Майапуре был восстановлен порядок, его, сколько мне известно, упрекали в том, что он «потерял голову». Если так, мне хочется исправить эту ошибку. Уайт до последней возможности действовал в одиночку, взяв на себя всю ответственность, я же в те несколько дней, когда в силу обстоятельств его задача стала почти невыполнимой, только старался не отчаиваться и не падать духом. Хочу также высказать уверенность, что Уайт в лепешку бы расшибся, а продолжал бы гнуть свою линию, если бы вечером 12-го не получил от своего начальника (находившегося от него в 200 милях!) и действовавшего в свою очередь по указаниям губернатора провинции, прямого приказа использовать «в полной мере» имеющиеся в его распоряжении военные силы. Сам я получил соответствующие указания по военной линии. К ночи 12-го провинция в целом была охвачена такими волнениями, что их вполне можно было квалифицировать как восстание, а это вселяло в наших непосредственных начальников серьезнейшую тревогу за ближайшее будущее.
Этот разговор утром 12-го был последней моей встречей с Уайтом, которую я отчетливо помню. Выше, приводя пример подготовки солдат к операциям в помощь гражданской власти, я уже описал эпизод на дороге к Мандиргейтскому мосту, когда толпа, как и предвидел Уайт, решила, что власти заняты разгоном студенческой демонстрации, и попыталась проникнуть в кантонмент, подожгла котвали на площади перед храмом и двинулась к вокзалу. В это же время на туземном берегу полиция из последних сил удерживала тюрьму. Два полицейских было убито, и толпе удалось ворваться в тюрьму и выпустить на волю большое число заключенных, прежде чем взвод беркширцев, брошенный на подмогу, смог выправить положение.
Как, может быть, помнят читатели из моего подробного описания операции на подходе к Мандиргейтскому мосту, отряд «поддержки» использовал преимущество, которого добился, когда толпа, напуганная стрельбой, обратилась в беспорядочное бегство, и стал продвигаться вперед. Таким образом, основные силы бунтовщиков оказались оттеснены за мост, хотя отдельные небольшие группы успели скрыться в боковых улочках.
Остановив отряд по сю сторону моста, командир взвода спросил мистера Поулсона, следует ли ему остаться здесь или же перейти мост и вступить в туземный город для действий на площади перед храмом, где, как ему было видно, новые «лидеры» уже призывали бегущих остановиться и вновь построиться для боя. Поулсон, озабоченный тем, чтобы согласно уставу без нужды не ставить под удар силы закона и порядка, велел офицеру-беркширцу остаться у моста. Теперь стрельба доносилась со стороны вокзала, и Поулсон правильно предположил, что, перейдя мост, толпа сразу же разделилась на две части — одна часть двинулась от моста вперед по улице, а вторая просочилась вдоль железнодорожных путей к вокзалу. Он объяснил офицеру, что если отряд перейдет на площадь, он может оказаться в ловушке между теми бунтовщиками, что уже готовятся там к новым схваткам, и теми, что спасаются от стрельбы у вокзала. И бегущие от вокзала, приблизившись, действительно убедились, что беркширцы преграждают им путь к мосту, единственно возможный для них путь отхода.
К несчастью, несмотря на поспешное указание Поулсона и столь же поспешный приказ командира взвода открыть путь через мост этим безоружным, спасавшимся от опасности людям, те при виде солдат со страху истолковали их маневры как враждебные, когда на самом деле они имели целью очистить для них дорогу. Бежавшие впереди стали пятиться, и их затоптали. Иные кое-как спустились по крутому берегу к реке и пустились вплавь, причем много мужчин и женщин утонуло. Этот инцидент повлек, за собой ряд недоразумений. Впоследствии индийцы обвиняли нас в том, что мы умышленно устроили ловушку и без пощады расправились с теми, кто в нее попался. Нашлись «свидетели», показавшие, что солдаты стреляли по толпе, отчего люди и стали бросаться в воду. Насколько я мог понять, эти «свидетельства» основывались на том, что когда утонувших извлекли из реки, у некоторых из них были обнаружены на теле пулевые раны. А ранены эти люди могли быть только у вокзала, когда толпа, ослушавшись приказа разойтись, стала бросать в солдат камнями и те дали по ней залп. Как я, кажется, уже упоминал, полицией у вокзала командовал Меррик, начальник полиции округа. Он проявил большую энергию и решительность, а себя не берег нисколько. Снова и снова он направлял свою лошадь прямо в толпу, чтобы не дать бунтовщикам сомкнуться. И лишь когда был вынужден отступить, дал кучке своих вооруженных констеблей приказ стрелять, а также разрешил стрелять солдатам.
