Я пошел ночью. Я был с оружием домой пришедши: с автоматом, с пистолетом и с гранатой, с лимонкой. (Она маленькая, как яйцо, ф-один называется.) Я захожу в нашу избу — нет ничего, нет никого, один кот ходит сзади, вичит. Я посмотрелся в зеркало, вынул сестры карточку и мамы, сел на лавку и заплакал. Раздумался. Война, мол, окончится, которые люди живые останутся — все поедут к отцам, к матерям, к сестрам, к дядям — а я куда? Сижу под окном, курю и плачу. Смотрю — эта женщина ночью пришла к дочке ко своей. Носит воду. Я сразу автомат на плечо, пистолет вытянул с кобуры, патрон загнал в канал ствола и пошел к ней.
Я тихонько дернул дверь. Захожу в избу, пистолет вперед. Она сидела с дочкой со своей за столом, ела немецкий шоколад и ела немецкую булку. Она сразу руки подняла и как шлепнет руку об руку, и как закричит „ай!”. И кинулась к моим ногам: прости, мол, я больше не буду! Она так не говорила, но хотела так мне сказать. Но я сгорячей ону застрелил. А дочка стояла возле стола и кричала „караул!”. Я наставил на ону пистолет: „Чего орешь, сволочь!” Хотел ону тоже застрелить, но она кричала: „Мол, я, Миша, ни при чем, я этого не делала и делать не собираюсь”.
У меня отошло сердце, я ее и не застрелил. И дурак был: она скоро после того убегла к немцам. Мамашина у нее душа.
Миша КОЗЛОВ, 14 лет. Из Ленинградской области, Дедовического района, дер. Красный Луг. Записано 7/1-43 г. в детдоме № 27 ”.
Александр Големба. Я человек эпохи Миннезанга. Стихи. Вступительная заметка А. Ревича. — “Дружба народов”, 2008, № 5 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Избранные стихотворения человека, навсегда влюбленного в свою многолетнюю работу переводчика. Подборка — из посмертной книги оригинальной поэзии Голембы, составленной и изданной неутомимым Евгением Витковским. “Как боль моя, как жизнь моя горька, / как мало дней еще сумел сберечь я, — / холодные нисходят облака / с чела полузабытого наречья. // И я опять глаголы бед учу, / в сады тревог своим пером вонзаясь, / в чужие двери кулаком стучу / и вижу, как растет чужая завязь”.
Иван Гронский. Арест. Лагерь. Публикация и вступительная заметка Светланы Гронской. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008, № 5.
Феноменальный документ. Почему он публикуется только сейчас?
“Иногда кто-нибудь специально приходил посмотреть, как главный редактор первой в Советском Союзе газеты (а до ареста бывший и главным редактором „Нового мира”. — П. К. ) рубит из проволоки гвозди, „мечет” лопатой, работает в забое. Одно время ему давали ответственные поручения (зная, что „дело не провалит”) — подготовить лагерь к зиме, далее — заведовать столовой, чтобы пресечь разворовывание продуктов-— от этого зависели жизни сотен до предела истощенных людей. Гронский справился с поставленными задачами, за что ему „милостиво” сократили срок заключения на три месяца (Гронский получил 11 “пыточных” месяцев в Лефортове, где к нему “заходил” старый знакомый товарищ Ежов — в те же дни и арестованный, — и 15 лет лагерей, виновным себя не признал. — П. К. ). В случайно сохранившейся лагерной справке отмечено, что в 1949 г. у Гронского был гемоглобин 55 единиц. Ниже — дистрофия.
Волевой, физически сильный, доброжелательный Гронский оказывал товарищам по лагерю всяческую поддержку. В тех гиблых условиях она была поистине необходима. Позднее, на воле, к нему приезжало много людей — искали совета, временного убежища, обращались с просьбой о реабилитационных справках. И он все это делал” (С. Гронская).
Мемуары составлены на основе расшифрованных магнитофонных записей устных рассказов И. Г., добавлено и несколько лагерных писем, хранящихся в семейном архиве.
Борис Екимов: “Сказки про лодырей-селян — это вранье!”. Беседу вел Валерий Журавлев . — “Сельская новь”, 2008, № 5 <www.selnov.ru>.
“— Какой герой нашего времени вам наиболее интересен для литературно-творческого исследования? Какие события больше других греют вашу писательскую душу?
— Я никого и ничего не исследую. Вслед за Сергеем Есениным честь имею повторить: „Я — божья дудка…” Считайте, что я просто пою. Кому мои песни по душе, пусть слушают”.
Священник Александр Ельчанинов. Афоризмы. — “София. Премудрость Божия” (Православный журнал для семейного чтения), 2008, № 3 <http://sofia-izdat.ru>.
“Наша так называемая реальная действительность — только полуреальна и малодействительна. Своим отношением мы делаем явления такими или иными, доделываем их, обращаем в добро или зло. Также и с людьми. Каковы они на самом деле — никому, кроме Бога, неизвестно; вернее, что они нечто зыбкое и пластичное, и формируем сами, часто по случайному признаку, воображаемую схематическую фигуру и потом сами же или восхищаемся ею, или поносим ее. Насколько мудрее люди простые: они не выдумывают людей, а берут человека, как он есть, и без протеста принимают часто вопиющие диссонирующие качества”.
В этом издании (главный редактор — монахиня София (Степура), редсовет — схиигумен Илий и иеродиакон Рафаил) публикуются проповеди и извлечения из духовных трудов, художественные благочестивые тексты, воспоминания и свидетельства о духовных подвигах наших дней (в том числе поразительные воспоминания о подполковнике юстиции Константине Васильеве, погибшем при событиях в театральном комплексе на Дубровке). Представлен и блок текстов об исторических взаимоотношениях России и Черногории.
Евгений Ермолин. Одинокий герой. Памяти Анатолия Азольского. — “Континент”, 2008, № 1 (135) <http:// magazines.russ.ru/continent> .
Примечательное исследование — густое, проницательное, захватывающее развитием читательского анализа, сопереживанием героям и личности самого А. А. Некоторые догадки совпали и с моими ощущениями. “В чем-то главном герои Азольского похожи на персонажей прозы Грэма Грина или кино Анджея Вайды. <…> Герою Азольского присуще редкое по силе, отчаянное стремление как-нибудь сохранить ощущение собственной наличности, подлинный остаток в мнимом мире советской фальши. <…> Азольский очень хорошо видит внешнюю границу человека. Но он не столь решительно входит в ту сферу человеческого бытия, которая растет „изнутри” человека, точнее — из его отношений с метаисторическим и метасоциальным абсолютом. Теология Азольского апофатична. О Боге у него свидетельствуют лишь интуиция помраченности мира и человека да приступы тоски, которая временами наваливается на его героев, когда метафизика тоски сминает алгебру выживания. Этим местом душа героя болит, как болит отрезанная нога”.
Но вот когда в этом же номере (обзор художественной прозы) читаю у Евгения Ермолина: “Патологическое отсутствие в прозе Иличевского духовного измерения отчасти компенсируется дикой прелестью его описаний, имитирующих романтическое волхвование в манере, напоминающей иногда раннего Горького, с примесью лермонтовской „Тамани””, — согласиться с критиком никак не могу. Соглашаюсь с И. Роднянской: проза А. И. может нравиться — не нравиться, но заподозрить ее в отсутствии трансцендентного импульса, кажется, невозможно.
Жестокость: возмущает или радует? — “Октябрь”, 2008, № 5 <http://magazines.russ.ru/October>.
“Как относиться к этому явлению? В чем искать причины и считать ли его характерной приметой только нынешнего времени? На эти вопросы мы попросили ответить молодых журналистов в возрасте до тридцати лет, тех, кто воспитан последними десятилетиями и к кому в первую очередь обращены „щекотание нервов” и „адреналиновая подпитка”.
Принято считать, что продукция подобного рода молодым в их большинстве нравится,-— прививка жестокостью сделала свое дело. Не говорят ли в таком случае возмущенные их отклики о том, что воспитать привычку даже к отстраненной агрессии не так легко?”
Тут пять авторов, вот две фразы — из текста, открывающего список возмущенных. “Однако умолчания для России всегда были дороже, потому что они труднее”. И: “Жестокость в эпоху ее технической воспроизводимости стала продуктом” (Федор Ермошин).
Вечеслав Казакевич. Наедине с тобою, брат. Рассказ. — “Знамя”, 2008, № 5 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Это, пожалуй, самое необычное произведение о родственной любви, которое мне доводилось читать. Довлатовская проза о брате Борисе не то чтобы бледнеет перед панорамой отношений Валентина и Вечеслава, их многолетними взаимоподпитывающимися скрытыми драмами, — но оказывается домашней байкой, размещенной на соседней странице с ненаписанным рассказом Достоевского.
